еть не выходил никогда. В самом деле, опубликовав перечень пятидесяти двух вещей, какие он никогда не станет делать, Джаспер Гвин постепенно погрузился в одиночество: иные могли бы счесть подобную изоляцию упадком, а он склонялся к тому, чтобы проживать ее с облегчением. Был уверен, что после двенадцати лет неестественного пребывания на людях, неизбежно связанного с ремеслом писателя, имеет право на какой-то период выздоровления. Возможно, представлял себе, что, когда снова начнет работать в своей новой должности переписчика, все кусочки его бытия пробудятся и заново сложатся в некую достойную взгляда картину. Поэтому в тот понедельник Джаспер Гвин вышел из дома с убеждением, что наступает не просто первый день его новой работы, но и новая пора жизни. Чем и можно объяснить, что, выйдя на улицу, он решительно направился к своему доверенному парикмахеру с твердым намерением обриться наголо.
Ему повезло. Парикмахерская была закрыта на ремонт.
Потом он побродил немного и в десять часов явился в цех старичка из Кэмден-тауна, того, что делал лампочки. Они договорились по телефону. Старик нашарил в каком-то углу коробку из-под итальянских макарон, заклеенную широким зеленым скотчем, и сказал, что готов. Когда подошло такси, отказался положить коробку в багажник и всю дорогу держал ее на коленях. Коробка была огромная, хотя, очевидно, и весила мало, поэтому чудилось что-то нереальное в том, как легко старик вылез из такси и поднялся по немногим ступенькам, которые вели в мастерскую Джаспера Гвина.
Старик вошел и с минуту стоял неподвижно, не выпуская коробку из рук.
— Я уже был здесь.
— Вы любите старые мотоциклы?
— Никакого понятия о них не имею.
Они бережно открыли коробку и вынули восемнадцать «Катерин Медичи». Каждая лампочка была завернута в мягчайшую веленевую бумагу. Джаспер Гвин притащил стремянку, которую купил у индуса за углом, и отошел в сторону. Старик потратил безумно много времени, передвигая стремянку, поднимаясь и спускаясь, но в конце концов добился ожидаемого эффекта: восемнадцать «Катерин Медичи» были вкручены в восемнадцать патронов, которые свисали с потолка в строгом геометрическом порядке. Даже не включенные, они впечатляли.
— Вы их зажжете? — спросил Джаспер Гвин, закрыв окна ставнями.
— Да, так будет лучше, — ответил старик, словно, без должной сноровки надавив на кнопку выключателя, можно испортить все. Наверное, в его больном сознании мастера такая вероятность существовала.
Он подошел к стене и, не сводя глаз со своих лампочек, нажал на кнопку.
Какое-то время оба молчали.
— Разве я говорил, что хочу красные? — спросил растерянный Джаспер Гвин.
— Тихо.
Каким-то непостижимым для Джаспера Гвина образом лампочки, которые вспыхнули ярко-красным, превратив мастерскую в бордель, стали мало-помалу блекнуть, пока не приобрели окончательный оттенок между янтарным и лазурным: тональность нельзя было бы определить иначе как детскую.
Старик, довольный, что-то пробормотал.
— Невероятно, — сказал Джаспер Гвин. Он был искренне растроган.
Перед тем как уходить, он включил систему, установленную Дэвидом Барбером, и по огромной комнате заструился поток звуков: он явственно влек за собой, с изумительной неспешностью, груды опавшей листвы и окутанные туманом созвучия, тихие, как дыхание ребенка. Джаспер Гвин огляделся в последний раз. Все было готово.
— Это, конечно, не мое дело, но чем вы тут занимаетесь? — спросил старик.
— Работаю. Я переписчик.
Старик кивнул. От него не укрылось, что в комнате нет письменного стола, зато имеются в наличии кровать и два кресла. Но он понимал, что у каждого мастера своя, особая манера.
— Знавал я одного переписчика, — только и заметил он.
В суть проблемы углубляться не стали.
Они пообедали вместе в пабе через дорогу. Когда распрощались с полной достоинства теплотой, было без четверти три. Оставалось меньше часа до прихода Ребекки, и Джаспер Гвин приступил к исполнению плана, который загодя продумал в мельчайших деталях.
Глава 26
Он спустился в метро, по линии «Бейкерлоо» доехал до Черинг-Кросс, поднялся наверх и пару часов бродил по букинистам, искал, безуспешно, пособие по использованию чернил. По случаю купил биографию Ребекки Уэст и стащил, сунув в карман, антологию хайку восемнадцатого века. Около пяти зашел в кафе: понадобилось в туалет. За столиком, пока пил виски, листал антологию хайку и в который раз спрашивал себя, какую голову нужно иметь, чтобы домогаться красоты такого типа. Увидев, что уже шесть, вышел и отправился в расположенный по соседству небольшой супермаркет экологически чистых продуктов, где купил себе кое-что на ужин. Потом пошагал к ближайшей станции метро, но по дороге несколько задержался, посетив попавшуюся на пути прачечную: он давно лелеял мысль составить путеводитель по ста лучшим в Лондоне местам, где можно выстирать белье, и никогда не упускал случая пополнить свои знания. Домой пришел где-то двадцать минут восьмого. Принял душ, поставил диск Билли Холидей и приготовил ужин: разогрел на медленном огне пюре из чечевицы, похоронив его затем под толстым слоем тертого пармезана. Поев, не стал убирать посуду, а разлегся на диване с тремя книгами, которым собирался посвятить вечер. То были: роман Роберто Боланьо, полное собрание комиксов Карла Баркса о Дональде Даке и «Рассуждение о методе» Декарта. По меньшей мере две из этих трех книг изменили мир. Третья хотя бы отнеслась к нему с уважением. В четверть десятого зазвонил телефон. Обычно Джаспер Гвин не отвечал на звонки, но день был особенный.
— Алло?
— Алло, это я, Ребекка.
— Добрый вечер, Ребекка.
Прошел долгий миг тишины.
— Простите, если беспокою. Я только хотела сказать, что была сегодня там, в мастерской.
— Я в этом и не сомневался.
— А мне показалось, вдруг я перепутала день.
— Нет-нет, как раз сегодня.
— Вот и хорошо, теперь я могу спокойно ложиться спать.
— Определенно можете.
Снова тишина.
— Я ходила туда и сделала все, как вы велели.
— Очень хорошо. Вы ведь не погасили свет, правда?
— Нет, я оставила все как было.
— Превосходно. Тогда до завтра.
— Да.
— Доброй ночи, Ребекка.
— Доброй ночи. И простите за беспокойство.
Джаспер Гвин вернулся к чтению. Он остановился как раз на середине потрясающего комикса. Дональд Дак стал коммивояжером, и его отправили в самые дикие края Аляски. Он взбирался на горы и спускался к рекам, всюду таская с собой образец товара, который нужно было продать. Самое замечательное, что продавать он должен был концертные органы.
После Джаспер Гвин перешел к Декарту.
Глава 27
Но на следующий день он уже был на месте, когда Ребекка пришла.
Сидел на полу, прислонившись к стене. В мастерской струилась запись Дэвида Барбера. Медленная река.
Ребекка при виде его нерешительно улыбнулась. Джаспер Гвин кивнул ей в ответ. Он надел легкий пиджак и выбрал для такого случая кожаные ботинки, шнурованные, светло-коричневые. Строгая одежда. Рабочая.
Когда Ребекка начала раздеваться, он встал, прошел к окну, принялся поправлять ставни, более всего потому, что ему казалось некрасивым сидеть у стены и пялиться. Ребекка складывала одежду на кресло. Последней она сняла черную футболку. Под футболкой ничего не было. Ребекка присела на кровать. Кожа очень белая, у крестца татуировка.
Джаспер Гвин снова сел на пол, на прежнее место, и принялся смотреть. Его поразили маленькие груди, тайные родинки, но не на деталях нужно было ему останавливаться — перед ним вставала более неотложная задача: понять целое, снова свести к какому-то единству эту фигуру, которая, по причинам, еще требующим выяснения, казалась ни с чем не сообразной. Он подумал, что без одежды эта фигура производит впечатление случайной. Почти сразу он потерял представление о времени, таким естественным для него оказался простой жест, немудрящее действие — наблюдать. То и дело он опускал взгляд: так всплывают на поверхность, чтобы вздохнуть.
Ребекка долго сидела на кровати. Потом Джаспер Гвин увидел, как она встала и медленно, мелкими шажками принялась мерить комнату. Она не поднимала глаз, с каждым шагом отыскивала на полу какую-то воображаемую точку, куда поставить ногу, маленькую, как у ребенка. Шла так, будто любым движением собирала воедино куски, от роду разъятые. Казалось, что все ее тело существует лишь благодаря усилию воли.
Снова подошла к кровати. Легла на спину, подложив под голову подушку. Глаза открыты.
И восемь она оделась, несколько минут, уже в плаще, посидела на стуле, чтобы перевести дух. Потом встала и ушла, едва кивнув на прощание.
Какое-то время Джаспер Гвин сидел неподвижно. Когда поднялся, пошел и вытянулся на кровати. Уставился в потолок. Пристроил голову во вмятину на подушке, оставленную Ребеккой.
— Как все прошло? — спросила дама в непромокаемой косынке.
— Не знаю.
— Девушка — молодчина.
— Не уверен, что она вернется.
— Почему бы это?
— Все так нелепо.
— Ну и что?
— Не уверен, что я сам вернусь.
Но он на другой день вернулся.
Глава 28
Ему вздумалось принести с собой блокнот. Выбрал не очень маленький, с кремовыми листками. Теперь время от времени карандашом писал слова, потом вырывал листок и прикалывал кнопкой к дощатому полу, каждый раз выбирая другое место, будто расставлял мышеловки.
Так в какой-то момент он написал фразу, после немного побродил по комнате, пока не выбрал место на полу, недалеко от того, где стояла Ребекка, прислонившись к стене. Наклонился, приколол листок кнопкой к дереву. Потом поднял взгляд на Ребекку. Он никогда еще не был от нее так близко, с тех самых пор, как все началось. Ребекка пристально смотрела ему в глаза. Кротко, ни на что не претендуя. Они долго глядели так друг на друга. Дышали ровно, медленно, омываемые рекою звуков Дэвида Барбера. Потом Джаспер Гвин опустил глаза.