Так они очутились в поезде. Модесто хорошо потрудился, и целый вагон был предоставлен им двоим, в то время как в других люди теснились между чемоданов и детского визга. Невероятно, чего можно добиться, располагая большими деньгами и определенным даром вежливого обращения.
Отец сидел по ходу движения, из-за неисправности сердца и согласно столь же подробным, сколь идиотическим предписаниям своего кардиолога, доктора Ачерби. Юная Невеста оделась с безупречной элегантностью, выбрав скорее удлиненный покрой. В самом деле, Мать, провожая ее взглядом, наморщила нос. «Она что, едет навестить сестер?» — спросила у соседа, даже не обратив внимания на тот факт, что рядом сидит монсеньор Пазини. Но она никогда в разговоре не выбирала собеседников. Может быть, изрекая фразы, думала, будто говорит всему миру. В такое заблуждение впадают многие. «Возможно, и так», — вежливо ответил монсеньор Пазини. Несколько лет назад одна кармелиточка вскружила ему голову, но в данный момент он об этом и не вспомнил.
Когда поезд тронулся — а согласно предписанию уже упомянутого доктора Ачерби они явились на вокзал за час до его отправления, чтобы избежать какой бы то ни было возможности стресса, — Отец подумал, что пора приступать к операции, которую он, с определенной яростью в душе, решил осуществить в этот день.
— Вы, должно быть, задаетесь вопросом, зачем я вас взял с собой, — начал он.
— Нет, — отозвалась Юная Невеста.
На этом беседа оборвалась.
Но Отец должен был исполнить свою миссию, выверенную до миллиметра, так что он заново построил в уме весь план, затем открыл портфель, с которым всегда ездил в город (там часто не содержалось ничего, ему просто нравилось иметь что-то в руках, чтобы не забыть по дороге), и вынул оттуда письмо. Конверт был вскрыт и обклеен марками.
— Я получил это несколько дней назад, из Аргентины. Боюсь, вы должны прочесть это, синьорина.
Юная Невеста посмотрела на конверт так, как смотрят после рвоты на блюдо спаржи.
— Вы предпочитаете, чтобы я кратко изложил суть? — спросил Отец.
— Сказать по правде, я бы предпочла, чтобы вы положили его обратно в портфель.
— Это невозможно, — возразил Отец. — Вернее, бесполезно, — уточнил.
— Тогда я бы предпочла краткое изложение.
— Ладно.
Поезд грохотал.
— До меня дошли новости относительно вашего семейства, — начал Отец. — Не слишком-то хорошие, — уточнил.
Потом, видя, что Юная Невеста никак не реагирует, решил приступить прямо к сути дела.
— Видите ли, боюсь, я должен сообщить вам, что на следующий день после того, как вы отбыли из Аргентины, вашего отца нашли в канаве: он захлебнулся в двух вершках жидкой грязи.
На лице Юной Невесты не дрогнул ни один мускул. Отец продолжал:
— Он возвращался вечером неизвестно откуда, возможно, был пьян, или, хотелось бы думать, лошадь внезапно понесла и сбросила его. Скорее всего, несчастный случай, слепой удар судьбы.
— То не канава, — проговорила Юная Невеста. — То река, жалкая речушка, протекающая в тех местах.
Отец предвидел совсем другую реакцию и к ней подготовился. Он выронил письмо, пришлось наклониться, чтобы его поднять.
— Никакого удара судьбы, — продолжала Юная Невеста. — Он обещал это сделать, и сделал. Напился как свинья, а потом прыгнул с берега.
Голос был очень жестким, спокойным. Но Отец заметил слезы у нее на глазах.
— Вам известно что-то еще? — спросила Юная Невеста.
— Он оставил странное завещание, написанное в самый день смерти, — осторожно приступил Отец.
Поезд грохотал.
— Он оставил половину своего состояния жене, а вторую половину — детям, — сказал Отец.
— Всем детям?
— В этом-то и дело, если угодно.
— Угодно.
— Должен сообщить вам, синьорина, что вы не упомянуты.
— Ценю вашу тактичность, но предпочла бы обойтись без эвфемизмов: я знаю, чего могу ожидать.
— Скажем, вы упомянуты, но в контексте… несколько суровом, как бы я это определил.
— Суровом.
— Там есть только одна фраза, посвященная вам.
— И что говорит эта фраза?
— По-видимому, ваш отец желал, чтобы вы были прокляты на весь остаток ваших дней. Я цитирую по памяти и приношу глубокие извинения.
Слезы струились по ее щекам, но она сидела очень прямо и не сводила глаз с Отца.
— Что-нибудь еще? — спросила она.
— Это все, — заключил Отец.
— Откуда вы знаете такие вещи?
— Меня информируют, всякий, кто занимается коммерцией, старается получать информацию.
— Вы ведете дела с Аргентиной?
— Случается.
Юная Невеста не пыталась скрыть своих слез, даже не вытирала их. Но в голосе ее не было ни тени жалобы или удивления.
— Ничего, если мы немного помолчим? — спросила она.
— Ну еще бы, я вас прекрасно понимаю.
За окнами мелькали поля, всегда одинаковые; Юная Невеста погрузилась в свинцовое молчание, а Отец, вперив взгляд в пустоту, предался размышлениям. Мимо проносились полустанки, чьи названия расплывались; нивы, тучнеющие на жаре; хутора, лишенные поэзии; немые колокольни, крыши, овины, велосипеды; неясно видимые человеческие существа; извивы дорог, ряды посадок и один раз — цирк. Только на подъезде к городу Юная Невеста вынула платок, вытерла слезы и подняла глаза на Отца.
— Я — девушка без семьи и без гроша, — заключила она.
— Да, — согласился Отец.
— Сын знает об этом?
— Мне не показалось, будто есть настоятельная необходимость сообщать ему.
— Но он узнает.
— Это неизбежно, — солгал Отец, зная, что дела обстоят несколько сложнее.
— Куда вы меня везете?
— Что?
— Вы меня увозите прочь?
Отец заговорил твердо, он хотел, чтобы Юная Невеста поняла, насколько он владеет ситуацией.
— Вовсе нет, вы пока остаетесь в Семействе, синьорина, тут даже не о чем говорить. Я попросту желал побыть с вами наедине, чтобы сообщить новости, касающиеся вас. Я вовсе не увожу вас прочь.
— Тогда куда вы меня везете?
— В город, синьорина; вы должны всего лишь сопровождать меня.
— Я бы хотела вернуться домой. Можно?
— Разумеется. Но могу я вас попросить не делать этого?
— Почему?
Отец заговорил тоном, к которому прибегал редко и которым никогда не заговаривал с Юной Невестой. Тон был почти доверительный.
— Видите ли, мне было неприятно заниматься вещами, которые касаются только вас, и меня не порадовал тот факт, что я раньше вас узнал новости, к которым имею лишь косвенное отношение. У меня возникло досадное ощущение, будто я у вас что-то украл.
Он сделал короткую паузу.
— И я подумал, что испытаю облегчение от мысли, что и вас можно ввести в курс обстоятельств, которые вам неизвестны, но которые оказали, и до сих пор оказывают, огромное влияние на жизнь Семейства, в особенности на мою.
Юная Невеста взглянула на него с изумлением, на какое и намека не было, когда она услышала о своем отце.
— Вы хотите открыть мне какую-то тайну? — спросила она.
— Нет, я не в силах сделать это. И потом, я стараюсь избегать ситуаций, в эмоциональном плане слишком ко многому обязывающих, по причине предосторожностей медицинского характера, как вы, должно быть, понимаете.
Юная Невеста слегка кивнула в знак согласия.
Отец продолжал:
— Думаю, самый лучший план — пойти со мной туда, куда я вас приведу, в том месте любой сумеет рассказать вам то, что вы должны знать; для меня это очень важно.
Он уставился на свои запонки, подыскивая точные слова.
— Предупреждаю, что в первый момент это место вам покажется малопристойным, особенно после известий, которые вы только что получили, но по зрелом размышлении я взял на себя смелость предположить, что вы — девушка, не слишком связанная условностями, и убежден, что вы не смутитесь и в конце концов поймете, что другого способа нет.
В какой-то миг показалось, будто Юная Невеста хочет что-то сказать, но она всего лишь отвернулась к окошку. И увидела, как огромный вокзал раскрывает свою пасть из железа и стекла и заглатывает их.
— И что ты делаешь здесь совсем один? — спросила у меня Л., с ужасом окидывая взглядом мой дом, содержащийся в маниакальном порядке.
— Пишу книгу, — ответил я.
— А ты зачем пришла сюда? Чтобы нарушить мое одиночество? — спросил я, подмечая, что губы у нее все те же, их складку трудно понять.
— Прочесть твою книгу, — ответила она.
Но этот взгляд ее мне знаком. Так глядят все, кто тебя окружает, когда месяцами, может годами ты работаешь над книгой, которую еще никто не прочел. Где-то в самой-самой глубине они уверены, что по-настоящему ты ее и не пишешь. Чего они ожидают, так это найти у тебя в ящике гору листов, где тысячу раз написано: Кто рано встает, тому Бог подает. Надо видеть, как они удивляются, обнаружив, что ты и в самом деле написал книгу. Обормоты.
Я протянул ей отпечатанные листы, она растянулась на диване, закурила и принялась читать.
Я был знаком с ней когда-то давно. Однажды она мне поведала, что умирает, но, возможно, она была просто несчастлива или ее плохо лечили. Теперь у нее двое детей и муж. Она произносила умные фразы о том, что я писал, когда мы любили друг друга в гостиничных номерах, потрепанные жизнью, но упорные. Она произносила умные фразы и о людях, которые живут, и даже о том, как живем мы. Возможно, я ожидал, что она вновь мне откроет карту Земли и покажет, где я есмь, — я знал, что в случае чего она это сделает красивым жестом, это в ней было неистребимо. Поэтому я ей ответил, когда она мне написала, явившись из небытия, где однажды сгинула. В последнее время я таких вещей не делаю. Не отвечаю никому. Ни у кого ничего не прошу. Но думать об этом не стоит, иначе можно задохнуться от ужаса.
Теперь она лежала на диване и читала то, что было отпечатано на листках, и вовсе не Кто рано встает, тому Бог подает. У нее это заняло час, может, чуть больше. Все это время я смотрел на нее и подбирал название для той пленки, что по-прежнему покрывает женщин, которых мы любили в былые времена, если они нас не бросили, не возненавидели, не напустились, а попросту отошли в сторону. Это не должно бы меня особо волновать сейчас, ведь я уже практически ни для чего не могу подобрать названия, но, по правде говоря, это название у меня провисло, долгие годы оно ускользает от меня. Вот-вот, кажется, ухвачу его — но нет: заползает в какую-то неразличимую трещину. И потом никакими судьбами его не вытащить наружу. Остается аромат безымянного влечения, а все безымянное теряется.