апе, и передо мною/ Но если я встану на этом трапе, и передо мною вдруг развернутся миллионы клавиш, миллионы клавиш и миллиарды/ Миллионы клавиш и миллиарды, которые будут всегда бесконечны и это — самая горькая правда, они не кончатся никогда, все эти клавиши бесконечны/ И если клавиши бесконечны, тогда/ Для этих клавиш нет музыки в мире. Ты сел играть не на ту скамейку: на этом пиано играет Бог/ Мой бог, ты видел эти дороги?/ Одних дорог там несколько тысяч, как вы умудряетесь выбрать одну/ И женщину выбрать/ Дом, землю, которая стала бы вашей, пейзаж — наслаждаться, уход из жизни/ Весь этот мир/ Этот мир вокруг, ты даже не знаешь его пределов/ И как он велик/ Вам никогда не бывало страшно, что вас разорвет на мельчайшие части при мысли одной об огромности мира, лишь только подумать, а чтобы в нем жить…/ А я родился на этом судне. Мир проникал сюда, пара тысяч людей за рейс. И даже сюда добирались желания, но только не больше того, что вмещало пространство между кормой и носом. А ты играл, играл свое счастье, на клавишах этих, что не бесконечны.
И так я узнал. Земля — корабль, слишком большой для меня. И дорога слишком длинна.
Женщина слишком красива. И аромат слишком резкий. Музыку эту играть не под силу. Простите. Я не сойду на берег. Позвольте вернуться назад.
Прошу/
/
Теперь попытайся понять, братишка. Понять постарайся, если же/ Весь этот мир перед глазами/ Страшный, красивый/
Слишком красивый/
И страх, что меня развернул обратно/ Снова корабль и уже навсегда/ Суденышко/
Мир перед глазами, каждую ночь, снова и снова/ Призраки/ Можно погибнуть, дав им свободу/
Желанье сойти/
Страх это сделать/
Так сходишь с ума/
Безумие/
Что-то я должен был сделать, и сделал/ Сначала представил/ Потом совершил/
День за днем, долгие годы/
Двенадцать лет/
Миллиарды мгновений/
Жест незаметный и медленный очень/ Я, не способный покинуть корабль, чтобы спастись ушел из жизни.
Ступень за ступенью. На каждой ступеньке — одно желание. С каждым шагом — одно желание, которому я говорил «прощай».
Я не безумен, слышишь, братишка. Мы не безумны, когда находим способ спастись. Мы лишь хитры как голодные звери. Нет, не безумие. Это гений. И геометрия. Совершенство. Душу мою разрывали желания. Я мог ими жить, но я не смог.
Тогда я придумал их.
Одно за другим позади оставил. Геометрия. Труд совершенный. Все женщины мира, я их придумал, целую ночь для одной играя, единственной женщины, с кожей прозрачной, руки ее без украшений, стройные ноги, музыке в такт головой качала, не улыбаясь, пристально глядя, целую ночь, а когда я поднялся, из жизни моей не она ушла — все женщины мира. Отец, которым уже я не стану, его я придумал, следя за ребенком, что умирал; дни напролет я сидел с ним рядом, не упустив ни одной детали этой картины прекрасной и страшной, пусть это будет последней вещью, что я увижу, мир покидая, в глаза мне глядя, не он уходил — умирали все дети, которых уже у меня не будет. Земля, моя земля где-то в мире, ее я придумал, когда услышал, как пел человек, чья родина — север, ты тоже слушал его и видел, ты видел долины вокруг и горы, река осторожно стекала в низину, зимой шел снег, ночь скрывала волков, когда он песню свою закончил, моя земля навсегда исчезла, где бы она ни была тогда. Друзья, о которых мечтал, их придумал, играя тебе и с тобой в тот вечер, в твоем лице и глазах я увидел их всех, мной любимых, когда ты ушел, их увел с собою. Сказал «прощай» своему удивленью, увидев как ледяные глыбы, эти творения северных вод, рушатся вдруг, теплу уступая, и с чудесами я попрощался, когда наблюдал, как смеются люди, которых война разорвала на части, и с яростью я успел распрощаться, когда наполняли корабль динамитом, и с музыкой тоже решил проститься, с моею музыкой, в тот самый день, когда удалось мне в одной лишь ноте ее сыграть за одно мгновенье, прощай и радость, ее я придумал, когда увидел — ты входишь сюда. Нет, не безумие это, братишка. Лишь геометрия. Работа резцом. Обезоружил несчастье. Из жизни прогнал все желанья. Если бы ты смог проделать весь путь мой, ты бы нашел их, одно за другим, мною придуманы, окаменевшие, там оставлены навсегда — знаки маршрута того путешествия странного, я про него никому не рассказывал, кроме тебя.
(Новеченто удаляется в сторону кулисы)
(Останавливается, оборачивается)
Я уже вижу эту сцену, я прибываю наверх, тот кто ищет мое имя в списке, не находит его.
«Как Вы сказали Вас зовут?»
«Новеченто».
«Носинский, Нотарбартоло, Новалис, Ноцца…»
«Я еще родился на корабле».
«Простите?»
«Я родился на корабле, там же и умер, не знаю что из этого следует…»
«Кораблекрушение?»
«Нет. Взрыв. Шесть с половиной центнеров динамита. Бум».
«Ааа. Теперь все в порядке?»
«Да-да, все прекрасно… то есть… только вот это дело с рукой… я потерял руку… меня уверяли…»
«Не хватает руки?»
«Да. Знаете, при взрыве…»
«У меня где-то тут должна быть парочка… какой нет?»
«Левой».
«Ай-яй-яй».
«Что?»
«Боюсь, тут две правых, знаете ли».
«Две правых руки?»
«Ну да. В случае, если бы у Вас были проблемы с…»
«С чем?»
«Я хочу сказать, если бы Вы взяли правую руку…»
«Правую руку вместо левой?»
«Да».
«Но… нет, в принципе… лучше две правых, чем ничего…»
«Я тоже так думаю. Подождите немного, пойду принесу ее Вам».
«Может, если я вернусь через несколько дней, Вам доставят левую…»
«Послушайте, у меня есть белая и черная…»
«Нет, нет, того же цвета, ничего не имею против чернокожих, но это всего лишь вопрос…»
Злой рок. Целую вечность, в раю, с двумя правыми руками. (Говорит в нос). А теперь перекрестимся хорошенько! (Пытается сделать это, но останавливается. Смотрит на руки). Никогда не знаешь, какую выбрать. (Мгновение колеблется, затем быстро крестится обеими руками.) Целую вечность, миллионы лет, изображать дурака. (Снова крестится обеими руками). Ад. В раю. Не смешно.
(Поворачивается, идет к кулисе, замедляет шаг, прежде чем выйти, снова оборачивается к публике: его глаза блестят).
Конечно, знаешь, что касается музыки… с этими руками, двумя правыми… было бы только пианино…
(Снова становится серьезным).
Этот динамит у тебя под задницей, братишка.
Поднимайся-ка и иди отсюда. Все кончено. На этот раз по-настоящему.
(Выходит).
БЕЗ КРОВИ
«Без крови» — это повествование о войне и мире, о трагедиях, состоявшихся и несостоявшихся, о том, что любая ненависть не бесконечна.
Часть I
Окруженная полями, старая усадьба Мату Ружу выглядела слепой — и как бы изваянной из черного мрамора в лучах заката. Единственное пятно на безукоризненной глади равнины.
Четыре человека подъехали к усадьбе на старом «мерседесе». Дорога была пыльной и ухабистой — обычная проселочная дорога. Мануэль Рока увидел их через окно.
Он подошел к окну ближе. Сперва перед ним предстало облако пыли над кукурузным полем. Затем донесся звук мотора. Ни у кого больше в этих краях — Мануэль Рока знал — не было машины. «Мерседес» показался вдали и исчез за дубовой аллеей. Больше Мануэль Рока туда не смотрел.
Он повернулся к столу и положил ладонь на голову дочери.
— Вставай, — сказал он ей. Потом достал из кармана ключ, бросил его на стол и кивнул головой сыну.
— Сейчас, — отозвался сын. Оба они были детьми, еще детьми.
У моста через ручей старый «мерседес» свернул с дороги, ведущей к усадьбе, и направился в сторону поместья Альваресов, будто бы удаляясь от Мату Ружу. Четверо в машине хранили молчание. На водителе было что-то вроде военной формы. На сидевшем рядом — куртка кремового цвета. Выглаженная. Он курил французскую сигарету. Не так быстро, — приказал он.
Мануэль Рока услышал, как машина удаляется к Альваресам. Кого они хотят надуть? Сын возвратился в комнату: одно ружье в руке, другое — под мышкой.
— Положи их, — сказал Рока. Потом обернулся к дочери. — Иди сюда, Нина. Не бойся. Иди ко мне.
Элегантно одетый человек загасил сигарету о приборную доску «мерседеса» и приказал водителю остановиться. Вот здесь, и заглуши к чертям эту тарахтелку. Он услышал скрип ручного тормоза: будто размоталась цепь колодезного ведра. Потом — ни звука. Местность вокруг, казалось, потонула в нерушимом спокойствии.
— Давайте прямо туда, иначе мы дадим ему время сбежать, — предложил один из сидящих сзади. В руке он держал пистолет. Совсем еще мальчишка. Звали его Тито.
— Не сбежит, — возразил элегантно одетый. — Он уже достаточно набегался. Пошли.
Мануэль Рока отодвинул корзины с фруктами, нагнулся, поднял крышку люка и окинул взглядом подвал. По размерам он скорее мог считаться большой ямой и напоминал звериную нору.
— Слушай меня, Нина. Сейчас сюда придут люди, и я не хочу, чтобы они тебя видели. Ты спрячешься здесь, лучше всего спрятаться и подождать, пока они не уйдут. Поняла?
— Да.
— Ты должна сидеть тихо, вот и все.
— Что бы ни случилось, ты не выходишь, не двигаешься, просто сидишь тихо и ждешь.
— …
— Все будет хорошо.
— Да.
— Слушай меня. Может быть, мне придется отправиться вместе с этими сеньорами. Ты не выходишь, пока брат не заберет тебя, поняла? Или пока ты не поймешь, что в доме никого нет и все закончилось.
— Да.
— Жди, пока в доме не останется никого.
— …
— Не бойся, Нина. Ничего плохого с тобой не случится. С тобой все хорошо?
— Да.
— Поцелуй меня.
Девочка коснулась губами отцовского лба. Отец провел рукой по ее волосам.
— Все будет хорошо, Нина.
Он не двигался с места, словно ему нужно было еще что-то сказать или сделать.