— А! — воскликнул он. — У меня было основание задать себе этот же вопрос. Я бы много отдал, чтобы знать точный ответ. Возьмите-ка её в руки и осмотрите как следует.
Повертев её в руках, я обнаружил, что на самом деле она вовсе не из дерева, как мне показалось, а из кожи, только ссохшейся и затвердевшей от времени. Это была большая воронка, вмещавшая, вероятно, целую кварту. Медный ободок окаймлял её широкий конец, но горлышко тоже имело металлический наконечник.
— Ну, что вы о ней скажете? — спросил д’Акр.
— По-моему, эта штука принадлежала какому-нибудь средневековому виноторговцу или солодовнику, — предположил я. — В Англии я видел высокие пивные кружки из просмолённой кожи, такие же твёрдые и чёрные, как эта воронка. Ими пользовались в семнадцатом веке.
— Пожалуй, она относится примерно к тому же времени, — сказал д’Акр, — и ею, несомненно, пользовались для вливания жидкости в сосуд. Однако, если мои подозрения верны, пользовался ею престранный виноторговец и заполнял он престранный сосуд. Вы ничего не замечаете необычного у горлышка воронки?
Поднося её к свету, я обратил внимание на то, что дюймах в пяти над медным наконечником узкое горлышко кожаной воронки как бы исцарапано и зазубрено, словно кто-то кромсал его тупым ножом. Только в этом месте гладкая чёрная поверхность имела шероховатый, неровный вид.
— Кто-то пытался отрезать горлышко.
— Разве это похоже на надрез?
— Кожа порвана и измочалена. Нужна была немалая сила, чтобы оставить следы на таком твёрдом материале, каким бы инструментом при этом ни пользовались. Но что вы-то об этом думаете? Я же вижу, что вы знаете больше, чем говорите.
Д’Акр улыбался, и его глазки знающе поблёскивали.
— Входит ли в круг ваших учёных занятий психология сновидений? — спросил он.
— Я даже не подозревал о существовании такой психологии.
— Друг мой, вон та полка над шкафом с геммами сплошь заполнена томами, и томами, написанными исключительно на эту тему, начиная от сочинений Альберта Великого и далее. Это же целая наука.
— Наука шарлатанов.
— Шарлатан всегда первопроходец. Из астролога вышел астроном, из алхимика — химик, из гипнотизёра — психолог-экспериментатор. Вчерашний знахарь — это завтрашний профессор. Даже такая тонкая и неуловимая субстанция, как сны, со временем будет систематизирована и упорядочена. И когда это время придёт, изыскания наших друзей там, на полке, превратятся из забавы мистики в основы науки.
— Предположим, что так оно и будет, но какое отношение к науке о сновидениях имеет большая чёрная воронка с медным ободком?
— Сейчас скажу. Как вам известно, у меня есть агент, который постоянно охотится за редкими и антикварными вещами для моей коллекции. Несколько дней тому назад он прослышал, что антиквар, торгующий на одной из набережных, приобрёл кое-какой старый хлам, найденный в чулане дома старинной постройки на задворках улицы Матюрен в Латинском квартале. Столовая в этом старинном доме украшена гербом в виде щита с шевронами и красными полосами на серебряном поле; как выяснилось, это был герб Никола де Ларейни — вельможи, который занимал высокую государственную должность в правление короля Людовика XIV. Другие предметы, обнаруженные в чулане, относятся, как было с несомненностью установлено, к раннему периоду правления этого короля. Отсюда вывод: все эти вещи принадлежали упомянутому Никола де Ларейни, в обязанности которого, насколько я понимаю, входило обеспечивать соблюдение драконовских законов той эпохи и следить за их исполнением.
— И что из этого следует?
— Возьмите воронку в руки ещё раз и внимательно рассмотрите верхний медный ободок. Не различаете ли вы на нём какой-нибудь надписи?
На медной поверхности и впрямь виднелись какие-то чёрточки, почти стёртые временем. Общее впечатление было такое, что это несколько букв, из которых последняя несколько напоминала большую букву «Б».
— Вам не кажется, что это «Б»?
— Да.
— Мне тоже. Более того, я нисколько в этом не сомневаюсь.
— Но ведь у вельможи, о котором вы рассказывали, стоял бы другой инициал — «Л».
— Вот именно! В этом-то вся прелесть. Он был владельцем этой занятной вещицы, но притом пометил её чужими инициалами. Почему?
— Понятия не имею. А вы?
— Может быть, догадываюсь. Вы не замечаете, подальше на ободке как будто что-то изображено?
— Похоже, корона.
— Корона, вне всякого сомнения: однако, если вы приглядитесь при хорошем освещении, вы увидите, что это не совсем обычная корона. Это геральдическая корона — эмблема титула, а так как составляют её четыре жемчужины, чередующиеся с земляничными листьями, это, безусловно, эмблема маркиза. Значит, человек, чьи инициалы заканчиваются на букву «Б», имел право носить такую корону.
— Так что же, выходит, эта обычная кожаная воронка принадлежала маркизу?
Д’Акр загадочно улыбнулся.
— Или кому-то из членов семьи маркиза, — сказал он. — Хоть это мы с достаточной определённостью вывели из надписи на ободке.
— Но какая же тут связь со снами? — Не знаю уж, то ли потому, что я уловил что-то такое в выражении лица д’Акра, то ли потому, что мне что-то передалось через его манеру речи, только, глядя на этот старый, покоробившийся кусок кожи, я вдруг почувствовал отвращение и безотчётный ужас.
— Из снов я не раз получал важную информацию, — заговорил мой собеседник наставительным тоном, так как питал слабость к поучениям. — Теперь, когда у меня возникают сомнения насчёт каких-нибудь существенных моментов атрибуции, я, ложась спать, непременно кладу интересующий меня предмет рядом с собой в надежде что-то узнать о нём во сне. Мне этот процесс не кажется таким уж загадочным, хотя он и не получил ещё благословения ортодоксальной науки. Согласно моей теории, любой предмет, оказавшийся тесно связанным с каким-нибудь крайним пароксизмом человеческого чувства, будь то боль или радость, запечатлевает и сохраняет определённую атмосферу или ассоциацию, которую он способен передать впечатлительному уму. Под впечатлительным умом я разумею не ненормально восприимчивый, а просто тренированный, образованный ум, как у нас с вами.
— Вы хотите сказать, что если бы я, например, лёг спать, положив рядом с собой вон ту старую шпагу, что висит на стене, мне могла бы присниться какая-нибудь кровавая переделка, в которой эта шпага была пущена в ход?
— Превосходный пример, потому что, сказать по правде, я уже проделал подобный опыт с этой шпагой и увидел во сне, как умер её владелец, погибший в яростной схватке, которую я не смог опознать как какую-то известную в истории битву, но которая произошла во времена Фронды. Некоторые народные обычаи, если задуматься, свидетельствуют о том, что этот факт уже признавался нашими предками, хотя мы, мнящие себя мудрецами, отнесли его к суевериям.
— Какие, например?
— Ну, скажем, обычай класть под подушку свадебный пирог, чтобы спящему приснились приятные сны. Этот и некоторые другие примеры вы найдёте в брошюрке, которую я сам пишу сейчас на эту тему. Но ближе к делу. Однажды я положил перед сном рядом с собой эту воронку, и мне приснилось нечто такое, что, безусловно, пролило весьма любопытный свет на её происхождение и способ применения.
— И что же вам приснилось?
— Мне приснилось… — Он вдруг замолчал, и на его дородном лице появилось выражение живейшего интереса. — Честное слово, это отличная мысль! — воскликнул он. — Мы с вами проведём чрезвычайно интересный психологический опыт. Вы наверняка легко поддаётесь психическому воздействию: ваши нервы должны чутко реагировать на всякое внешнее впечатление.
— Я никогда не проверял своих способностей в этой области.
— Тогда мы проверим их этой же ночью. Могу я попросить вас об одном величайшем одолжении? Когда вы ляжете спать на этом диване, положите возле вашей подушки эту старую воронку, ладно?
Его просьба показалась мне нелепой, но моему многостороннему характеру тоже не чужда тяга ко всему причудливому и фантастическому. Я, конечно, не поверил в теорию д’Акра и не думал, что эксперимент может удаться, но меня увлекла сама идея участия в подобной затее. Д’Акр с самым серьёзным видом придвинул к изголовью моего дивана столик и положил на него воронку. Затем, перебросившись со мной ещё несколькими фразами, он пожелал мне спокойной ночи и вышел.
Некоторое время перед тем, как лечь, я курил, сидя у догорающего камина, снова и снова возвращаясь мыслями к этому любопытному эксперименту и страшным снам, которые, может быть, мне приснятся. Впечатляющая уверенность, с какой говорил д’Акр, необычность всей окружающей обстановки, сама эта огромная комната со странными, сплошь и рядом зловещими предметами, развешанными по стенам, — всё это, несмотря на мой скептицизм, создало у меня в душе серьёзный настрой. Наконец я разделся и, потушив лампу, лёг, но ещё долго ворочался с боку на бок, пока не заснул. Постараюсь со всей точностью, на которую способен, описать сцену, привидевшуюся мне во сне. Она встаёт сейчас у меня в памяти более отчётливо, чем что бы то ни было, виденное мною наяву.
Дело происходило в комнате, похожей на склеп или подвал. От её грубой сводчатой архитектуры, с крутым куполом потолка, веяло мощью. Это помещение явно было частью какого-то большого здания.
Трое мужчин в чёрном одеянии и в чёрных бархатных головных уборах странной формы — расширяющихся кверху — сидели рядом на помосте, застеленном красным ковром. Лица их были чрезвычайно серьёзны и скорбны. Слева стояли двое мужчин, в длинных мантиях и с папками в руках; папки, судя по их виду, были набиты бумагами. Справа, лицом ко мне, стояла женщина маленького роста, светловолосая и с необыкновенными бледно-голубыми глазами ребёнка. Была она не первой молодости, но и женщиной средних лет я бы её не назвал. Её фигура говорила о некоторой склонности к полноте, а осанка — о горделивой уверенности в себе. Лицо у неё было бледно, но невозмутимо спокойно. Странное впечатление производило это лицо: в его миловидных чертах проглядывало что-то хищное, кошачье, а в линиях маленького сильного рта с узкими губами и округлого подбородка угадывалась жестокость. Одета она была в какое-то подобие свободного белого платья. Сбоку от неё стоял священник, который что-то с жаром шептал ей на ухо, снова и снова поднося к её глазам распятие. Она же отворачивала голову и продолжала пристально смотреть мимо распятия на тех троих мужчин в чёрном, которые, как я понял, были судьями.