— Нет, нет, я хочу, чтобы ты оставался именно таким, каков ты есть. Если бы кто-нибудь другой нравился мне больше тебя, ведь я бы не вышла тогда за тебя замуж.
— Но всё-таки, что же ты мне расскажешь про своё прошлое?
— Знаешь, Фрэнк, лучше оставим это. К чему перебирать прошлое? Тебе это может бытъ только неприятно.
— Вовсе нет. Я очень благодарен тебе за то, что ты так откровенна, хотя, признаюсь, кое-что в твоих словах является для меня немного неожиданным. Я жду продолжения.
— На чём же я остановилась?
— Ты только что заметила, что до свадьбы у тебя были любовные дела с другими мужчинами.
— Как это страшно звучит, правда?
— Пожалуй, что так.
— Но это только потому, что ты преувеличиваешь значение моих слов. Я сказала, что увлекалась несколькими мужчинами.
— И что брюнеты производили на тебя особенно сильное впечатление.
— Именно.
— А я надеялся, что я первый.
— Увы, случилось иначе. Я легко могла бы солгать тебе и сказать, что ты был первым, но впоследствии я никогда не могла бы простить себе этой лжи. Ты ведь знаешь, мне было семнадцать лет, когда я окончила школу, а когда я познакомилась с тобой, мне было двадцать три. Как видишь, было шесть лет — очень весёлых, с танцами, вечерами, балами, пикниками. И конечно, мне поневоле приходилось постоянно встречаться с молодыми людьми. Многие из них увлекались мною, а я…
— А ты увлекалась ими.
— Это было вполне понятно, Фрэнк.
— Ну конечно! И затем это увлечение усиливалось?
— Иногда. Когда я встречала молодого человека, который ухаживал за мной на балах, сопровождал меня на всех прогулках, провожал меня поздно вечером домой, то, конечно, моё увлечение усиливалось.
— Так.
— А затем…
— Что же затем?
— Ты ведь не сердишься?
— Вовсе нет!
— Затем, постепенно усиливаясь, это увлечение переходило в нечто, похожее на любовь.
— Что?!
— Не кричи так, Фрэнк.
— Разве я кричу? Пустяки! Ну и что же дальше?
— К чему входить в подробности?
— Нет, теперь ты уже должна продолжать. Ты слишком много рассказала, чтобы останавливаться. Я решительно настаиваю на продолжении.
— Мне кажется, ты мог бы сказать это немного в другом тоне. — На лице Мод появилось выражение оскорблённого самолюбия.
— Хорошо, я не настаиваю. Но я прошу тебя рассказать мне немного подробнее об этих прошлых увлечениях.
Мод откинулась на спинку кресла. Глаза её были полуприкрыты. На лице мелькала едва заметная тихая усмешка.
— Если, Фрэнк, ты так хочешь знать, то я готова рассказать тебе решительно всё. Но пожалуйста, не забывай, что в то время я даже ещё не была знакома с тобой. Расскажу тебе один случай из моей жизни. Самый ранний. Я отчётливо помню его во всех подробностях. Произошло это оттого, что меня оставили одну в комнате с молодым человеком, пришедшим к моей матери.
— Так.
— Ты понимаешь, мы были в комнате совершенно одни.
— Отлично понимаю.
— Он стал говорить мне, что я ему очень нравлюсь, что я очень хорошенькая, что он никогда ещё не видел такой милой, славной девицы, — ты знаешь, что мужчины обыкновенно говорят в таких случаях.
— А ты?
— О, я едва отвечала ему, но, конечно, я была ещё очень молода и неопытна, мне было приятно слушать его. Вероятно, я ещё плохо умела тогда скрывать свои чувства, потому что он вдруг…
— Поцеловал тебя?
— Именно. Он поцеловал меня. Не шагай так из угла в угол, дорогой. Это действует мне на нервы.
— Хорошо, хорошо. Как же ты ответила на это оскорбление?
— Ты непременно хочешь знать?
— Я должен это знать. Что ты сделала?
— Знаешь, Фрэнк, мне вообще очень жаль, что я начала рассказывать тебе всё это. Я вижу, как это раздражает тебя. Закури лучше свою трубку и давай поговорим о чём-нибудь другом. Я знаю, что ты будешь очень сердиться, если узнаешь всю правду.
— Нет, нет, я не буду сердиться. Итак, что же ты сделала?
— Если ты так настаиваешь, то я, конечно, скажу тебе. Видишь ли, я возвратила ему поцелуй.
— Ты… ты поцеловала его?!
— Ты разбудишь прислугу, если будешь так кричать.
— Ты поцеловала его!
— Да, дорогой, может быть, это было нехорошо, но я так сделала.
— Боже мой, ты это сделала?
— Он мне очень нравился.
— О Мод, Мод! Ну, что же случилось дальше?
— Затем он поцеловал меня ещё несколько раз.
— Ну конечно, если ты сама его поцеловала, то что же ему оставалось делать! А потом?
— Фрэнк, я, право, не могу.
— Нет, ради бога, говори. Я готов ко всему.
— Ну хорошо. Тогда, пожалуйста, сядь и не бегай так по комнате. Я только раздражаю тебя.
— Ну вот, я сел. Видишь, я совсем спокоен. Что же произошло потом?
— Он предложил мне сесть к нему на колени.
— Вот как!
— Фрэнк, да ты квакаешь, точно лягушка! — Мод начала смеяться.
— Я очень рад, что тебе всё это представляется смешным. Ну, что же дальше? Ты, конечно, уступила его скромной и вполне понятной просьбе и села к нему на колени.
— Да, Фрэнк, я так и сделала.
— Господи боже!
— Не раздражайся так, дорогой.
— Ты хочешь, чтобы я спокойно слушал о том, как ты сидела на коленях у этого негодяя?
— Ну что же я могла ещё сделать?
— Что сделать? Ты могла закричать, могла позвонить прислуге, могла ударить его. Наконец, ты, оскорблённая в лучших чувствах, могла встать и выйти из комнаты.
— Для меня это было не так-то легко.
— Он держал тебя?
— Да.
— О, если бы я был там!
— Была и другая причина.
— Какая?
— Видишь ли, в то время я ещё довольно плохо ходила. Мне было всего три года.
Несколько минут Фрэнк сидел неподвижно, с широко раскрытыми глазами.
— Несчастная! — проговорил он наконец, тяжело переводя дух.
— Мой милый мальчик! Если бы ты знал, насколько лучше я себя теперь чувствую.
— Чудовище!
— Мне нужно было расквитаться с тобой за моих сорок предшественниц. Старый ловелас! Но я всё-таки немного помучила тебя, ведь верно?
— Да я весь в холодном поту! Это был какой-то кошмар. О Мод, как ты только могла?
— Это было прелестно.
— Это было ужасно!
— И как ты ревновал, о, я очень рада и нисколько не раскаиваюсь.
Фрэнк мягко обнял жену за талию.
— Мне кажется, — заметил он, — я даже и не подозревал…
Но тут с подносом в руках в комнату вошла прислуга.
Двигатель Брауна — Перикорда
Был холодный, туманный майский вечер; кругом царила густая мгла, уличные фонари на Стрэнде казались слабыми мерцающими точками, и даже залитые электрическим светом окна магазинов в густом тумане выглядели всего лишь бледными светлыми пятнами. Высокие дома, длинным рядом тянущиеся к набережной, стояли мрачные и по большей части неосвещённые, и только в одном доме три больших окна на третьем этаже ярко светились во мгле, изливая целые потоки ослепительного электрического света. Прохожие невольно подымали головы и указывали друг другу на эти ярко освещённые окна.
То были окна квартиры инженера-электротехника и изобретателя Фрэнсиса Перикорда. Свет в его рабочем кабинете, горящий в столь поздний час, свидетельствовал об упорной энергии и неустанной работе этого человека, быстро продвигающегося к высшим достижениям на избранном поприще.
Если бы прохожие могли заглянуть в его кабинет, они увидели бы там двух мужчин; один был сам Перикорд, человек с профилем хищной птицы, нервный брюнет с худощавой угловатой фигурой. В нём безошибочно угадывалось кельтское происхождение. Другой — крепкий, дородный мужчина с рыжеватыми волосами и голубыми холодными глазами — был Джереми Браун, известный механик.
Они были компаньонами в нескольких задуманных и уже исполненных изобретениях. Творческий гений одного в значительной мере дополнялся практическим умом и способностями другого. И если в столь поздний час Браун находился ещё в кабинете Перикорда, то это объяснялось тем, что сегодня производился опыт, который должен был подвести итог многим месяцам их неустанной совместной работы и упорных исканий.
Между ними стоял длинный стол, его окрашенная коричневой краской поверхность сильно пострадала от различных кислот и иных химических веществ и была прожжена и исцарапана во многих местах. Стол был завален различными аккумуляторами, индукционными катушками, огромными фаянсовыми изоляторами. И среди груды различных предметов виднелась странного вида машина, или аппарат, вертевшаяся с шипением и жужжаньем. На ней-то, по-видимому, и было сосредоточено внимание компаньонов, которые не спускали с неё глаз.
Многочисленные провода прикрепляли металлический приёмник в виде маленького четырёхугольного ящика к большому стальному кругу, или обручу, снабжённому с двух сторон внушительного вида и размеров шатунами, выдающимися наружу. Сам круг, или обруч, оставался неподвижен, но шатуны по обеим сторонам его вместе с короткими рычагами, приделанными к ним, вращались с головокружительной быстротой в продолжении нескольких секунд, затем на мгновение останавливались, а потом возобновляли свою работу. По всей видимости, двигатель, заставлявший их вращаться, находился в металлической коробке. В комнате чувствовался лёгкий запах озона. Оба компаньона с напряжением следили за машиной.
— Браун, а где же крылья? — спросил изобретатель.
— Они слишком громоздки, и я не мог привезти их сюда — в них два метра одной только длины и девяносто сантиметров ширины; но мотор достаточно силён для того, чтобы привести их в действие, — за это я вам ручаюсь.
— Они из алюминия с медными скрепами?
— Да!
— Нет, вы посмотрите только, как прекрасно он работает! — воскликнул Перикорд, протянув худую, с нервными пальцами руку и нажав кнопку, очевидно регулирующую ход механизма. Шатуны стали вращаться медленнее и спустя минуту совершенно остановились. Изобретатель нажал другую кнопку, стержни содрогнулись, и аппарат возобновил своё вращательное движение.