Вот они и уехали. Убрались из моей жизни.
И я отвернулся от окна.
Гвинет стояла рядом. Она не уехала. Она одна не покинула меня, и я был ей бесконечно признателен за это.
Вот слово, которое возникало у меня в голове постоянно, стоило мне подумать о Гвинет: «очарование». Да, она была воистину очаровательна. Она умела так украдкой, искоса, из-под ресниц посмотреть, что у меня тут же возникало подозрение, что она неравнодушна ко мне, как и я — к ней. Возможно, в прошлые века ее назвали бы куртизанкой, содержанкой или того хуже. Но для меня она была верным товарищем, другом, который делился со мной не только своим телом, но и душой. Серьезная и спокойная девушка, Гвинет, казалось, как нельзя лучше подходила на роль моего друга. Мне никогда не нравились люди вздорные и крикливые. Она же обладала живым чувством юмора, охотно откликалась на все остроумное и смешное, что, впрочем, всегда скрывала от посторонних. Поэтому у многих складывалось ощущение, что она лишена чувства юмора. Всем своим видом она как бы говорила: «Разоружайтесь. У нас нет причин драться». В общем, все в ней было хорошо, а многое — прекрасно. Кое-чего ей, конечно, не хватало, но чего именно — не знаю. Была она изящной, невысокой, с длинными золотисто-каштановыми волосами (некоторые называли их рыжеватыми), которые вздымались обворожительными волнами над ее прекрасным личиком. За такое личико, как у нее, можно было отдать жизнь. Словно изваянное из мрамора: остро отточенные скулы, опьяняюще сладкие, как виноград, полные губки и миндалевидные восточные глаза, которые увенчивались золотыми пшеничными бровями.
— На меня-то ты не сердишься, надеюсь? — спросила она с застенчивой улыбкой подобранной на улице собачки.
Я почувствовал, как мой гнев мигом растворился в ее взгляде.
— Что ты! Как я могу!
Она загадочно посмотрела на меня: насмешливо и вопросительно одновременно.
— Ты так с ними разговаривал… Ты начинаешь раскрываться. Скоро все узнают, какой ты на самом деле…
— Какой?
— Сильный.
Донельзя удивленный, я переспросил:
— Кто сильный? Я?
— Еще какой сильный, — подтвердила Гвинет, внимательно изучая мое лицо, как карту неизвестной страны перед экзаменом географии. — Это не то, что глупые номера, которые выкидывает Квентон. Это — серьезно. Да ты просто стальной, Ван. Ты — еще не познанная планета.
— Ты так думаешь?
— Я не «думаю». Я знала это еще с момента нашей первой встречи. Но ты умеешь скрывать это, даже от себя. -
Затем она добавила, тихо шепнув: — Причем особенно от себя.
Тут мне стало не по себе. Я отвернулся от нее и посмотрел в сторону горного «серпантина», туда, куда уехали мои друзья.
— Смотрите-ка, как разобиделись, — фыркнула Гвинет. Приблизившись, она встала рядом со мной. — Все поехали порознь, никто не сел в машину к другому.
Я как-то не обратил на это внимания, пока Гвинет не сказала. Но это было действительно так. Да они и не могли ехать вместе, даже если бы хотели: автопилот не поведет пустой автомобиль в аэропорт, так что все как приехали, так и уедут — поодиночке.
Мы вместе прошли в просторную гостиную, где был накрыт банкетный стол. Роботы-пылесосы уже убирали разбитое стекло.
— Наверное, я их больше не увижу, — вздохнул я. Она холодно улыбнулась:
— Они забудут о твоем припадке бешенства… Как только ты получишь деньги…
— Не будь так жестока, — попросил я. Мне не хотелось думать о том, что друзья меня любили только за то, что я помогал им в делах, а точнее, в избранных отраслях искусства. Конечно, это было жестокой правдой: поскольку я считался главным спонсором неоконченной оперы Франчески, и — приходится признать как ни крути — Квентон то и дело просил у меня денег для поддержания своей команды, чтобы она не распалась не только от лунного, но и земного притяжения. И ни разу ни один из них не заикнулся о том, что собирается когда-нибудь вернуть деньги.
И что же они будут делать, когда поймут, что я с ними порвал?
Мне недоставало мужества рассказать им, что мои дивиденды иссякли. Я сам жил на подаяние, которое со скрипом выдавали банки в расчете на десятибиллионный приз. Даже несмотря на то что многие менеджеры банков были друзьями детства или семьи, они с каждым месяцем становились все нервознее, проявляли все большее беспокойство. Как будто они проворачивали под процент собственные капиталы! На языке клерков и банкиров это называлось «играть с деньгами». Рассчитывая на мое возвращение, они могли реально верить и в другую перспективу: могло выпасть «зеро» и выигрыш достался бы другой конторе: космосу, в который вкладываться бесполезно. Еще одно вложение в космос вместе с ненайденным телом брата, моим телом и ужасно дорогим кораблем, построенным на их деньги. К тому же я никому из них не рассказывал о человеке по имени Ларс Фукс, и, очевидно, они не знали его с той стороны, с которой знал мой папаша…
Мы с Гвинет вышли на террасу, чтобы застать последние лучи заката. Небо наливалось огненно-бордовым цветом, садящееся солнце светило сквозь перистые фиолетовые облака. Малиново блистало море, как мундир ушедшего Квентона. Отсюда плеск волн, доносившийся с затопленных террас, казался вздохами русалок, шепчущихся между собой на берегу.
Гвинет казалась такой обворожительной в своей изящной и прелестной сорочке… простите, я о ее вечернем платье — впрочем, оно было так прозрачно, что его можно назвать и так… в такой длиной сорочке, ночной рубашке, опускавшейся, обволакивая ее ноги, доходившей до самого пола. Платье из полупрозрачной парчи! Гвинет склонила золотистую голову мне на плечо. Я положил ей руку на талию. Я бы сказал: я покусился на ее талию. Мы танцевали под шепот русалок…
— И я тоже завишу от твоих денег, — прошептала она. — Не забывай об этом.
Два года назад, когда мы впервые встретились, Гвинет работала балериной в Лондоне. В подтанцовке. Затем она вдруг решила, что лучше будет изучить историю искусств в Сорбонне. Ныне она штудировала архитектуру в Барселоне. Я позволил ей воспользоваться своими апартаментами. За эти два года я хорошо узнал ее: но мы никогда не произносили слова «люблю». Даже занимаясь любовью в постели.
— Это не имеет значения, — ответил я.
— Для меня тоже.
Я знать не хотел, что она имеет в виду. Я хорошо чувствовал себя в ее обществе. Я бы даже сказал, что она мне нужна. Мне были нужны ее здравомыслие, ее эмоциональная поддержка, ее тихая и спокойная сила.
Она убрала голову с моего плеча, едва солнце исчезло за горизонтом. Я показал на французские жалюзи, и мы прошли обратно в комнаты.
— Понимаешь, — продолжала Гвинет, когда мы опустились на диван, — они сами рады, что это произошло. Что им не придется лететь вместе с тобой.
Кивнув, я ответил:
— Да, я не заметил на их лицах страдания по этому поводу. Не считая Квентона.
— Этот волейболист умеет маскировать свои чувства, — улыбнулась она.
— Но он так запустил подносом… Получилось от души. Он-то рвался в поход…
— Сначала рвался, — возразила она. — Но за последние недели чувства его заметно поостыли. Разве ты не заметил?
— Нет. Что ты хочешь сказать?..
Гвинет пожала своими тонкими изящными плечами.
— У меня сложилось впечатление, что чем ближе час отправления, тем меньше Квентон — да и все остальные — рвались в путь. Многие начали испытывать страх и смутные предчувствия. Когда ты планируешь рискнуть через месяц — это совсем не то чувство, которое начинаешь испытывать, когда рискнуть предстоит завтра. Особенно когда речь идет о риске не только денежном… но и…
— Погоди… Ты считаешь — они боялись с самого начала?
— Конечно.
— И ты?
— Еще бы.
Я откинулся на диванные подушки и задумался.
— Но все же они согласились лететь со мной. И ты тоже.
— Сначала это заводило.
— Заводило?
— Ну да, звучало возбуждающе. И заманчиво. Полет на Венеру и все такое. Экзотика. Но ведь это же опасно. Разве не так?
Я обреченно кивнул. И прежде чем понял, что сказал, добавил:
— И я тоже боялся.
— О-о-о, — с удивлением протянула она.
— Я не хотел доводить дело до этого. Тем более после того, что случилось с Алексом, я бы сказал: «Мы пойдем другим путем».
— Так почему ты согласился?
— Гвинет, пойми… мне нужны деньги. Были нужны.
— Разве все в жизни зависит от денег? — вздохнула Гвинет.
— Я попал в дурацкое положение.
— Но ты можешь из него выйти, — попыталась убедить меня она. — Когда ты вернешься, то будешь полностью независим от денег твоего отца, на всю оставшуюся жизнь. Разве игра не стоит свеч?
— Смотря куда потом эти свечи поставят. Она как-то странно посмотрела на меня.
— А ты что думал? Большая игра — высокие ставки. Некоторое время мы молчали. Вот сумерки сгустились
настолько, что мы перестали видеть друг друга. Наконец я сказал:
— Знаешь, это Алексу я обязан тем, что пошел в науку. Планетарную астрономию и все такое…
— В самом деле?
Я едва различал ее лицо в темноте.
— Да. Он был на десять лет старше. Сколько себя помню, я всегда говорил «хочу, как Алекс».
— Значит, ты здорово хочешь. — Мне показалось, что в темноте блеснули ее зубы — на лице играла озорная улыбка.
— Да, в том числе я хотел заниматься… освоением планет.
— Так ты хочешь освоить Венеру, — продолжала она расспрашивать голосом, в котором был и смех, и еще что-то такое, отчего замирает сердце.
— Мы вместе летали на Марс, — ответил я, чувствуя, как гулко бьется мое сердце. — Гуляли вместе по зыбучим пескам. Восхитительно!
— А теперь ты хочешь прогуляться по Венере? — Гвинет придвинулась ко мне в темноте. Она оказалась так близко, что я ощущал ее дыхание.
Наконец я выдавил через силу:
— Да дело не в деньгах! Будь они неладны. Я не из-за денег лечу, а ради брата. Я лечу туда за Алексом.
— А вернешься за мной. — Она поцеловала меня в темноте в щеку и прошептала: — Конечно, Ван, все будет, как ты хочешь.