Мне сразу вспомнилось, как в детстве я хотел пойти в магазин за конфетами, находясь в гостях у тетушки, в одной деревне. «Тебе оно надо? — ответила она. — Оно же за четыреста километров отсюда».
Я сглотнул ком в горле и попытался отогнать от себя всякие мысли о Гринбауме с его теорией. Этот венерианский
кочегар мне положительно надоел. Я так и видел перед собой его вожделеющее старческое лицо. С каким сладострастием он мне рассказывал о взломе коры Венеры, как будто раздевал ее собственными руками. Вот он бы точно порадовался встретить здесь салют, знаменующий конец планеты. Для него это был бы самый желанный конец. Но не для меня. Хорошо, если это второй вулканический взрыв за полбиллиона лет.
А он тем временем будет получать от нас только данные, этот регистратор вулканов.
Если мы раньше не поджаримся на одном из них.
Глава 47
Я слишком долго вглядывался в это грозное розовое сияние, размышляя о вулканах, и Гринбауме, и всей этой гигантской огненной мышеловке, которая могла захлопнуться в любой момент.
«Два вулкана подряд, — осенило меня, — как раз и означают, что Гринбайм заблуждался. Венера освобождается от внутреннего жара».
— Ты брызгаешь на обломки! — закричал Фукс мне прямо в ухо.
— Что?
— Истекатель! — заорал он, выходя из себя. — Ты заливаешь место катастрофы.
Расплавленный металл из «Гекаты», наконец дошло до меня. У корабля было устроено специальное отверстие на манер дюзы, сопла, сзади, на корме. Расплавленный металл вытекал, унося вместе с собой балласт и перегрев оболочки. Я парил сейчас над обломками, точно венерианская птица, усеивая планету своим гуано. Я в самом деле уже несколько раз попал в обломки. Серебристый металл тут же стекал с разбитой оболочки «Фосфороса» на раскаленный грунт. Несколько слитков залетели сквозь щели в разбитый громадный бункер газовой емкости и перекатывались там, точно капли ртути. Да, металл на этой планете мог иметь только жидкую форму, и меня спасало только то, что «Геката» сделана из устойчивых сплавов и металлокерамики.
— Выставь как следует нос! — наседал Фукс. — А то зальешь там все!
Фукс волновался, и его можно понять. Он чувствовал, что ничем не может помочь мне с мостика, кроме как добрым советом, приправленным матерщиной. Созерцая мои беспомощные попытки и представляя при этом, как сам лихо бы все устроил.
Представляю, как у него скакнуло давление во время моей навигации. А также потом, когда я носился кругами над местом катастрофы, унавоживая его расплавленным металлом.
Может, оттуда и странные линии на обломках, подумал я, но, бросив взор вниз, моментально понял, что это не так. Линии больше напоминали какой-то узор — словно нанесены легкой рукой художника, стремительно и изящно. Тонкие и, главным образом, прямые, они тянулись и вдоль, и поперек. Обливаясь потом, я сажал корабль. Пот градом катился со лба, и я уже пожалел, что у меня не густые черные брови, как у Фукса, или хотя бы такие тонкие и прямые, как у Маргарет, чтобы отводить со лба ручейки пота, струившиеся в глаза. Вентилятор работал на полную мощность, но это слабо помогало. Задерживаться здесь нельзя, за час организм будет окончательно обезвожен.
Итак, я опускал «Гекату» все ниже и ниже. И тут увидел такое, отчего у меня выкатились и полезли на лоб глаза.
Одна из линий, о которых я говорил и о которых спорили мы с Фуксом, стала двигаться. Несколько линий стремглав переместились, извиваясь, по раскаленным камням, сближаясь и соединяясь в точке, где остались разлитые лужи металла.
— У тебя осталось всего пятьдесят пять Минут, — раздалось предупреждение Фукса. — Потом ты должен покинуть это место. — Голос его звучал уже добрей, даже, я бы сказал, отечески.
— Ты видел! — запальчиво крикнул я, не обращая внимания, что перехожу на «ты». — Они двигаются!
— Кто они?
— Да! Разве ты их не видишь?
— Нет.
— Они ползут к свинцовым лужам, как ужи к блюдцу с молоком. Это что-то живое!
Фукс замолчал на некоторое время, затем отозвался:
— Я не вижу. Ничего там не двигается.
— Но я-то вижу! И смотри, как быстро! Как молнии.
— Этим займешься позже, — перебил он меня. — Сейчас двигайся к спасательной капсуле. Помни о времени. Минуты бегут быстро.
Кто-то из древних сказал: Memento mori. «Помни о смерти». Сейчас оба эти понятия оказались близки мне, как никогда. Для тех, кто оставался на «Люцифере», проходили минуты, а для меня — летели дни и годы. И каждое из мгновений могло оказаться роковым.
По плану предполагалось раскупорить спасательную капсулу при помощи манипуляторов и затем завести туда тем же манипулятором камеру, пристегнутую к борту на длинном шнуре, чтобы осмотреть внутренности капсулы. Но если Алекс оказался в ней в момент падения корабля, не лучше ли было поднять ее и забрать целиком, вместе с содержимым? Так можно было уберечь его тело от губительного воздействия венерианской атмосферы, пусть не от температуры, но от давления, бактерий и кислоты.
— «Геката» сможет поднять капсулу? — спросил я в микрофон.
Несколько секунд никакого ответа. Затем Фукс спросил:
— Как ты думаешь, сколько она весит?
— Понятия не имею, — признался я. — Тонну, наверное. Что-то в этом роде.
— Очень точно. Попал пальцем в небо, — ядовито сказал он.
— А сколько может поднять «Геката»?
Новая пауза. Я представил себе, как Фукс роется по файлам. В рубке становилось жарко, несмотря на все инженерные изыски Фукса, помогавшие выводить тепло. Вот это была, доложу вам, баня! Пот уже хлюпал в скафандре. Мне казалось, что его становится все. больше, а меня — все меньше, так что дойдет до того, что скоро я буду плавать в этом скафандре, как рыбка в аквариуме, мечась от одной педали к другой и захлебываясь в собственном поту. Мультипликационное какое-то мышление. Видимо, вызвано жарой. Мозги тоже понемногу таяли и превращались в маленькие сухие комочки. Что могут сообразить такие комочки? Только как выжить в таких условиях, больше их ничего не интересует.
— «Геката» может поднять четыре тонны, — ответил наконец Фукс.
Более чем достаточно.
— Значит, мы на верном пути, — объявил я.
— Давай, — согласился Фукс. — Твори, выдумывай, пробуй. Думаю, в грузовом отсеке для нее хватит места.
— Значит, полный порядок. Сначала проверю гондолу, а потом уже зацеплю капсулу.
В наушниках раздался голос Маргариты..
— Даже если твой брат в капсуле, Ван, — говорила она, — практически никаких шансов, что там осталось что-нибудь органическое.
Я был уже так близко от поверхности, что, казалось, мог дотронуться до нее. Жара крепчала.
— Ты имеешь в виду — одна пыль? — спросил я.
— Да. Боюсь, именно так, — объяснила она. — Это в лучшем случае, если он успел добраться до капсулы. Капитаны часто сообщают о себе лучшее, в утешение, чтобы за них не переживали. Вспомни мою мать.
— Да, — пробормотал я. — Она была настоящим капитаном. И все-таки я надеюсь на лучшее! — прокричал я, как заваленный пластом породы шахтер. — С вами все в порядке, капитан?
Фукс немедленно откликнулся:
— «Оки-доки, солнце на востоке». Торопись, а то «Люцифер» уйдет ввысь.
Пригнув «Гекату» к горячим камням, я почувствовал, будто опускаю лицо к печи-каменке, — теперь казалось, что жгут невидимые лучи, вырывающиеся из-под поверхности планеты.
— Десять метров, — с напряжением произнес Фукс.
— Вас понял, десять метров.
Я услышал, как запищал альтометр, указывая приближение к нулю высоты.
— Пять метров, три…
Под палубой «Гекаты» послышался жаркий скрежет камней. Вопреки ожиданиям, шуму получилось от этой посадки вовсе не так уж много. Наконец корабль замер.
— Я сел, — объявил я, как приговоренный после суда. Отчего-то вместо подъема чувств я испытал только усталость после долгого напряжения и обжигающей, иссушающей жары.
— Сообщение об этом передано на Землю, — отрапортовал Фукс. — Первый человек ступил на Венеру.
Момент триумфа. Все, что я чувствовал в этот момент, — это жара. Меня охватило страстное желание поскорее с этим покончить и выбираться отсюда, из адской печи.
— Включаю манипуляторы, — объявил я, взявшись за тумблер на контрольной панели, приводивший в действие рычаги манипуляторов и прожектора.
Затем свет внезапно погас. Вся панель управления, полностью, перестала светиться, гудение электрического оборудования стихло.
Тут у мена все опустилось. Я бы обмочился, да больше было некуда, на мне и так сухого места не было. На мгновение дыхание замерло: я оказался в полной темноте, не считая зловещего свечения красных камней. Стало так тихо, что я мог слышать, как стучит пульс у меня в висках.
Затем раздался душераздирающий звук, от которого стыла кровь: как будто кто-то волочил кабель по крыше корабля.
Прежде чем я успел что-либо вымолвить, заработал аварийный аккумулятор. Панель управления тускло засветилась в темноте слабым, ненадежным светом. Где-то в глубине корабля отозвались заработавшие насосы. В шлеме вновь застрекотали пропеллеры вентилятора.
— Электричество отрубило, — сказал я, сам удивляясь, до чего ровно звучит мой голос.
Голос Фукса, напротив, звучал озабоченно.
— Должно быть, перегрузка после включения моторов манипуляторов.
— И прожекторов тоже, — присовокупил я.
— Выключи их и попытайся перезапустить основные батареи.
Я так и сделал, и электричество успешно включилось. Я испустил вздох облегчения.
Затем я понял, что если не смогу использовать манипуляторы, то никакого смысла не было спускаться сюда.
Я с трудом подавил желание включить толкатели и убираться отсюда подобру-поздорову, прежде чем вспомнил, что у меня обе ноги на одной педали, которая сейчас не имеет смысла, — закрылки не действуют, пока корабль лежит на грунте.
Короче говоря, я вовремя остановил себя и стал думать: что делать? «А что бы такое сделать?» — вот вопрос, который терзал космонавтов на протяжении долгих веков. Думай, думай. Должен же найтись способ выбраться отсюда.