вратные города Нижних Планов — места недобрые, которые живут по своим законам под сенью зла соседних земель… но поскольку они еще как-то держатся нейтралитета, в любом из них будет безопасней, чем там, где мы сейчас находились. Оказавшись в привратном городе, мы сможем связаться с местными отделениями наших фракций и получить помощь. После чего о дальнейшем можно будет не волноваться.
Я взял кисть и стал набрасывать скорбные лица, которые мне предстояло скопировать. Их было шестнадцать — работа на день; к тому времени, когда умбралы уберутся в свои хижины на ночь, я уже закончу. Гару заверил, что сможет бесшумно вывезти нас из города, пока демоны будут спать.
— Можем ли мы доверять ему? — шепотом спросила Ясмин, когда я начал писать лицо убитого горем высшего эльфа.
— В том-то и весь вопрос, правда? — проворчал я. — Ему нет смысла нас предавать, и, похоже, что мы нашли с ним общий язык; но он все же может решить поразвлечься, вляпав всех нас в какое-нибудь дерьмо. Хотя, учитывая, что Гару тоже Сенсат… я думаю, моя работа его впечатлит.
— Может тебе стоит оставить одно лицо незаконченным до тех пор, пока он не доставит нас в безопасное место?
— А что, неплохая идея, — согласился я. — Это вынудит его выполнить свою часть сделки.
Ясмин посмотрела, как я сделал пару мазков кистью, и вдруг спросила:
— А в какой город нам лучше всего отправиться?
— Не знаю. Ты бывала в привратных городах?
— Нет. — Она пожала плечами. — Разве что там бывал кто-то из остальных.
— Так, может, узнаешь у них? — предложил я. — Со мной ничего не случится.
Какое-то время она смотрела на меня, прикидывая, не опасно ли оставлять меня одного.
— Ну, хорошо, — промолвила она, наконец. — Я все равно не собиралась смотреть на твою работу. Слишком гнетущее зрелище.
— Это потому что лица настолько печальны? Или потому что это всего лишь работа шабашника?
Она не ответила. Я посмотрел, как она уходит.
Время шло. Гару наблюдал за мной до тех пор, пока я не закончил эльфа, а после ушел в деревню. Я счел это знаком доверия; он признал, что у меня достаточно мастерства для выполнения его заказа, и теперь я мог работать один, без надзора. Умбралы оставлять меня не спешили — я чувствовал, как они наблюдают за мной из темных уголков под деревьями, и слышал свистящий шепот из незнакомых слов — однако со временем они тоже пропали, исчезнув по каким-то непонятным делам.
Я остался наедине со скорбными лицами.
Тот, кто рисовал оригиналы, проделал хорошую работу. Техника была довольно простой, но все страдания отражались очень достоверно. Я сразу понял, что лица писались с натуры, но не хотел об этом задумываться. Шестнадцать несчастных, согнанных вместе, чтобы позировать неизвестному мастеру… невыносимо было даже думать об этом.
Но я не мог совсем не думать о своей работе. Прежний художник Гару использовал старый трюк с глазами, устремив их взгляд за плоскость портрета так, что казалось, будто они смотрят на меня, где бы я ни находился; было нелегко выносить их прискорбный, испытующий взгляд такое долгое время. Печальные, безумные глаза. Все смотрят и смотрят.
Среди этих лиц было одно человеческое: светловолосый, бородатый мужчина, совсем не похожий на моего темноволосого, всегда гладко выбритого отца… Но чем дольше смотрело на меня это лицо, тем больше мне казалось, что это Найлз Кэвендиш — не погибший, не пропавший на долгие пятнадцать лет, а живущий в огромной печали где-то здесь, на Нижних Планах. Снова и снова я ловил себя на том, что смотрю на это лицо вместо того, чтобы заниматься делом. Это был не мой отец, даже близко, и он не мог стать таким с тех пор, как я видел его в последний раз. И все же, работая над другими лицами, я то и дело ловил его взгляд краем глаза и вздыхал. Мой отец. Папа.
— Магия, — пробормотал я. — Проклятая магия. — Она могла быть в этом самом рисунке, в лодке и даже в воздухе. Планы берут тебя за душу и играют ей, пытаясь заставить плясать под свою дудку. Карцери хочет сковать меня при помощи зреющего отчаяния, и почему бы для этого не использовать видения Найлза Кэвендиша? Человек на рисунке был не похож на отца… не похож, как и я сам.
Да, это так. Я не такой как отец. Он был героем. А я могу лишь подражать и срисовывать; обычный шабашник, как сказала Ясмин. Давно ли она стала так ко мне относиться? Ей известно, что я сын Найлза Кэвендиша, мы говорили об этом той ночью после… после того, как закончили игнорировать обязанности часовых. Наверное, отец и был той причиной, по которой она обратила на меня внимание. Наверное, она думала, что я такой же как он, герой-спаситель с мечом; но теперь, когда ей открылась вся правда, как мне вынести саму мысль о нем… Уйдет ли она, разочаровавшись во мне, в поисках настоящего мужчины, настоящей жизни и по-настоящему эмоциональных полотен?…
— Опять рисуешь? — пробубнил кто-то над моим плечом. — Похоже, ты человек увлеченный — используешь каждый шанс для работы. Дядюшка Тоби говорит, художники, они все такие.
Я оглянулся и увидел, что надо мной навис Иезекия. Отчего-то он уже не казался глупым и надоедливым Простаком; он даже был как нельзя кстати.
— Да плевал я на всех художников, — сказал я. — Плевал я на все, кроме этого поганого места, которое играет шутки с моим разумом. Ну-ка сядь на этот пенек и не дай мне сойти с ума.
— Это как?
— Поделись со мной мудростью. Открой истину. Поведай секреты бытия. Или, на худой конец, расскажи о своем родном городе, о девчонках, которые там остались. О своем треклятом дядюшке Тоби.
Что он и сделал.
Как и в любом родном городе, в Темплфорде — месте, где родился Иезекия, — были самые росистые рассветы, самые неторопливые лошади и самый острый сыр в мультивселенной. У брадобрея не хватало пальца на руке, и он знал больше шуток, чем кто-либо раньше, а портной устраивал «последнюю распродажу» как минимум каждый год. Было две кузницы: одна хорошая, другая не очень, но вторая имела больше богатых клиентов, потому что в первой постоянно толпились простолюдины. Разумеется, никто не запирал двери на ночь. Разумеется, зимой все катались на коньках по замерзшей протоке. Разумеется, был старый дом, где считалось, водятся привидения; и молодая женщина, продающая свои ночи за серебро; и мясник, которого подозревали, что в свинину он добавляет кошатину.
Рожденный и выросший в Сигиле, я знал все о родине Иезекии. Я никогда там не был… возможно, там не бывал никто, даже сам Иезекия. Ведь в настоящих городах пьяницы бывают или грустными, или буйными, но никогда — забавными; а жизнь соседской девчонки гораздо сложнее, чем кажется, и она вовсе не считает своим долгом во всем тебе досаждать. В настоящей жизни браки не становятся ни бесконечно счастливыми, ни абсолютно несчастными; а дети не бывают ни ангелочками, ни дьяволятами, как уверяют рассказы. Но ведь все мы родом не из настоящих городов, а из тех родных сердцу мест, где все вокруг — отдельные «личности», и где наши истории, добрые или плохие, окрашены в нехитрые, яркие цвета.
Сейчас мне как раз не доставало таких цветов; они были бы хорошей заменой засилью коричневой палитры, что лежала перед моими глазами. И потому я позволил Иезекии болтать дальше: о танцах в амбаре у Пексниффла и о буране, который три года назад завалил дома снегом по самые крыши. Было ли в протоке по весне полно форели? А как же. Покрывались ли кроны деревьев красным золотом в пору урожая? Каждое дерево в лесу. Любая из бабушек пекла лучше, чем все знаменитые повара Сигила, а любой из дедушек мог вырезать такие фигурки, какие и не снились самым известным скульпторам, и каждый охотничий пес мог учуять куропатку за десять миль…
А что же дядюшка Тоби?
— А что ты хочешь узнать о дядюшке Тоби? — спросил Иезекия.
— Это он тебя воспитал?
— Да.
— И научил этим фокусам, типа разум превыше материи?
— Ну да, он много чему меня научил. Но… — Иезекия замолчал, театрально вздохнув.
— Что такое? — спросил я.
— Ну… — начал парень, — мне кажется, в моем обучении дядюшка Тоби упустил одну вещь.
— Да?
— Он никогда… в общем, дядюшка Тоби был холостой, понимаешь? Он рассказывал о мультивселенной, о богах, о силе разума, но он никогда не говорил со мной о… ну ты знаешь?
Он взволнованно посмотрел на меня. Я точно знал, к чему он клонит, и как Сенсату, мне было не занимать опыта в этих вопросах. Штука была в том, чтобы постараться не расстроить парня излишними физиологическими подробностями.
— Так что ты хочешь узнать? — спросил я.
— Ну… это всего лишь… кхм, ну… мне кажется, я нравлюсь Мириам. — Он на секунду поднял глаза и тут же уставился в землю. — Я, конечно, могу ошибаться, но…
— Но, скорее всего, ты прав, — закончил я за него. — Этот твой трюк в Пауке, когда ты сделал себя устрашающим. Думаю, он привлек к тебе ее внимание.
— Он? Но это же было… ей это понравилось?
Я развел руками.
— Я же сказал, он просто привлек внимание. Уверен, теперь-то ей ясно, что ты вовсе не так демонически страшен, как мы утверждали. Но она еще с нами, не так ли? Так что ты о ней думаешь?
— Ну, я не знаю…
— Ты хочешь, чтобы она ушла или чтобы осталась?
— Нет, я не хочу, чтобы она уходила.
— Значит это все, о чем тебе пока надо знать, — сказал я. — Ты хочешь быть рядом с ней, чтобы поглядеть, что из этого выйдет? Верно?
— Да.
— Тогда перестань волноваться обо всем остальном, — улыбнулся я. — Вы же знаете друг друга меньше двух дней. Придет еще время, когда тебе надо будет думать о будущем, а пока живи настоящим.
— Спасибо, Бритлин, — искренне поблагодарил Иезекия, полагая, что услышал от меня дельный совет, а не простую банальность. — А то я очень смущался из-за… О, привет Юстас, а ты что здесь делаешь?
— Юстас? — переспросил я. Парень смотрел мне за спину. — Юстас? — поперхнулся я. И в следующий миг нырнул в сторону от острых когтей умертвия, которые разрезали воздух там, где я только что находился.