— А когда ты спал с другими женщинами, ей тоже становилось легче?
— Да, Бритлин, тоже, — он с грустью провел пальцами по волосам. — Эта сторона супружества была свыше ее сил. Но ей невыносима была мысль, что из-за нее мне придется жить, как монаху. Для нее было большим облегчением, когда я проводил время с другими женщинами; она была рада, что я не лишен… хоть этого.
— Уверен, такой расклад тебя вполне устраивал. — Я не оставлял ему времени на сомнения.
— Анна потакала мне снова и снова, — ответил он, — и, казалось, что она искренне рада, когда я… Бритлин, я человек не распутный, но в жизни бывает так, что страсть побеждает. Когда твое сердце полно торжества или одиночества, и ты видишь перед собой жаждущую любви женщину… скажи, сможешь ли ты устоять?
— Нет. Но я никогда не был женат. И у меня никогда не было сына… или дочери, как это теперь выясняется.
Он удивленно посмотрел на меня.
— О чем ты?
— Ты не говорил ни одной женщине, что тебя зовут Руди Лиагар? Женщине тифлингу?
Он ничего не ответил. Я и так видел, что ответ этот — да.
— Она родила от тебя ребенка, — сказал я. — Дочь, которую назвала Ясмин… и которая, возможно, ждет приговора Шекинестер в это самое время, пока мы тут разговариваем. Наги схватили ее вместе со мной.
Он закрыл глаза и опустил голову.
— Теперь я знаю, что ты всего лишь иллюзия, посланная надо мной посмеяться. Дочь? У меня есть… дочь?
— Сдается мне, да.
— Как она выглядит? — спросил он. — Она… да неважно!
Не дожидаясь моего ответа, отец подбежал к ближайшему окну и перемахнул через подоконник. Он тяжело приземлился на землю, упав в снег на колени, затем быстро поднялся и, пошатываясь, побежал через сад. Его дыхание вырывалось облачками пара, сапоги облепило снегом. Он бежал неуклюже, как будто не делал этого уже очень давно.
Как будто он стал старым.
Конечно, я понял, что ему известно, где могут держать Ясмин… и что он бежит к ней или к кому-то, кого можно попросить за нее. Это не имело значения, я все равно не мог заставить себя побежать вслед за ним, хотя легко мог догнать отца с его неловким стариковским бегом. Отчасти я был доволен, что мне наконец-то удалось его уязвить; с другой стороны — сгорал со стыда.
Через минуту он исчез за частоколом кедров. Больше я его не видел.
Его следы уже стали скрываться под неторопливо падающим снегом.
Немного погодя я двинулся дальше. Если бы я остался стоять, глядя, как уныло падает снег, то не сдержал бы слез. В первом снеге всегда есть что-то печальное; вот и все, что я сейчас чувствую, сказал я себе.
С каждым шагом я прокручивал в голове беседу с отцом… наш первый разговор с тех пор, как он исчез двенадцать лет назад, и наверное первый в его и моей жизни. На языке вертелась сотня невысказанных вопросов: все негодование, отказавшееся принять разумное выражение. Я знал, что я прав — он был мне плохим отцом и еще худшим мужем для моей матери — но, произнесенные вслух, мои доводы звучали детскими и нелепыми. И в этом тоже была его вина: его благородство принижало меня до статуса хнычущего юнца.
А снег все падал и падал. Зал ничуть не менялся: белый пол, белые стены, белый потолок. Внезапно гнев на отца вылился в злость на эту убаюкивающую обстановку, и я закричал:
— Ну, хватит, довольно! Где здесь выход?
Ответом была тишина, эхо моего голоса поглотил снег.
Может, просто взять и выпрыгнуть в сад, за окно? Но если это скучное однообразие и есть испытание Шекинестер, столь очевидный выбор не станет умным решением. Возможно, тут есть скрытый выход, какая-то потайная дверь, которую надо найти… а может, этот невыразительный зал — всего лишь иллюзия, которую я могу разорвать силой воли.
— Ладно, — сказал я в пустоту. — Вы хоть понимаете, что связались с Сенсатом?
Шекинестер должна знать, из какой я фракции; неизвестно, как глубоко в душу могла заглянуть богиня, но не надо быть всеведущим для того, чтобы заметить печатное кольцо на моем пальце. Может быть, это испытание должно проверить, насколько хороший из меня Сенсат? Или она все устроила так, чтобы заморочить Сенсату разум?
Скоро я это выясню.
Шаг первый: разметка территории. Я выпрыгнул в сад и расчистил снег, чтобы набрать две пригоршни земли. Какая-то ее часть потерялась, когда я влезал обратно, отчего на штанах у меня появились грязные пятна; но я все же справился и разместил одну горсть на безукоризненно чистом мраморном полу.
— Отправная точка, — сказал я, ни к кому не обращаясь.
Следя за землей, я прошагал по залу около ста пятидесяти ярдов, пока бурая кучка не стала с трудом различаться на белом фоне. Глянув в обратную сторону, никакой кучки я не заметил. Это обнадеживало: никогда не знаешь, что обычный и с виду прямой коридор не закольцован при помощи магии. Конечно, такая вероятность не исключена, если протяженность кольца свыше трехсот ярдов, но интуиция подсказывала, что мне не придется уходить так далеко, чтобы найти выход отсюда. Я еще раз наклонился и высыпал вторую горсть, отметив ей границу района моих поисков.
Примерно весь следующий час я обследовал стены, пол и потолок между двумя моими отметками в поисках мельчайших неровностей, простукивая каждую плитку, ощупывая и нажимая в попытке отыскать хоть малейший признак пошатывания. Ничего подобного не обнаружилось. Тот, кто построил этот дворец — сама Шекинестер или ее почитатели — совершил настоящий строительный подвиг.
Когда поиски привели меня к начальной отметке, я повернул обратно, на сей раз осматривая окна и скамьи под ними. Сделанные из цельных мраморных плит, скамьи были слишком тяжелыми, чтобы ворочать их, не рискуя получить грыжу; я решил, что не буду пытаться их двигать без крайней необходимости. Пришлось ограничиться минутной проверкой каждой скамьи и пола под ними в надежде отыскать хоть что-нибудь… но опять я не находил ничего, кроме полного отсутствия царапин или дефектов. Когда я добрался до второй отметки, я уже знал, что здесь нужен другой подход.
Если подумать: Шекинестер — королева наг. А что мне известно о нагах? Змеиный народ: рук у них нет, ног тоже. Могут творить заклинания. Я этого не могу, стало быть, если для выхода отсюда требуется колдовство, шансов у меня нет. Играя со смертными, боги редко бывают честными, но я не думал, что Шекинестер устроила мне испытание, которое невозможно пройти. Иначе в чем ценность подобного развлечения?
Наги… змеи… скользящие по земле с дрожащими раздвоенными языками…
Хм.
Я лег на живот и высунул язык. Как я рассказывал Зирит, в Сигиле, среди Сенсатов у меня осталась пара знакомых наг. Они всегда кичились повышенной чувствительностью вкусовых рецепторов. Наги способны чувствовать вкус по воздуху, как ищейки — различать запахи; с помощью раздвоенных языков они могут даже определить направление — когда на левом кончике языка вкус сильнее, чем на правом, они понимают, в какой стороне источник. Почувствую ли я теперь какой-нибудь вкус? Есть какая-то легкая горечь. Я принюхался и вскоре понял, что ощущаю кучку земли, которую поместил перед собой для отметки. Я пополз в сторону, довольный тем, что хоть что-то могу обнаружить. Через несколько ярдов вкусо-запах земли исчез, и я взялся за дело как следует, начав изучать мир по-змеиному.
Итак, ползу на животе. Высовываю язык. И принюхиваюсь ко всему, что не похоже на запах моего пота. Со стороны я, наверное, выглядел по-дурацки, но мне показалось, что это лишь к лучшему: если Шекинестер относится к «ходячим» с таким же презрением, как нага в часовне, мои неловкие действия ее позабавят. Они только потешат ее чувство собственного превосходства.
Она же была богиней. В этом-то все и дело.
Первые несколько ярдов я держал язык высунутым, полагая, что так у меня будет больше шансов что-то заметить. Однако на воздухе он высох уже через минуту и стал как осенний листок, такой же сморщенный и неживой. Тогда я поменял тактику и стал высовывать язык лишь на пару секунд, а затем прятал его и прислушивался, какие привкусы он смог уловить… как дегустатор, смакующий марочное вино в поисках фруктового послевкусия.
И к своему удивлению я кое-что обнаружил.
Надо ли благодарить за это мою повышенную, как у всех Сенсатов, чувствительность? Или Шекинестер усилила вкус, чтобы дать слабым органам чувств «ходячего» шанс побороться? Так или иначе, через каких-то пять минут пресмыкания я уловил, что в воздухе явно повеяло апельсинами. Я принюхался… нет, это был не запах, а вкус. Хороший знак: я почуял вкус магии.
Извиваясь, я прополз еще пару футов и снова попробовал воздух. Привкус апельсинов ослаб. Неужели мои рецепторы притупились? Я вернулся назад и обнаружил, что вкус так же силен, как и в первый раз. Отлично, я напал на след.
Лижу воздух. Ползу к окну… вкус ослабевает. В другую сторону… вкус становится все более четким, терпким и кислым, как будто апельсины еще совсем зеленые. У самой стены мой язык закололо так, словно я лизнул дубильное вещество: чистый апельсиновый экстракт, едкий и неприятный. Он так обжигал полость рта, что слезы наворачивались на глаза, а из носа текло ручьем.
Вот если бы от него еще и в ушах звенело, получился бы полный набор ощущений.
Мой нос коснулся стены, и неожиданно вкус пропал. На мгновение мне показалось, что мой язык не выдержал такого наплыва горечи и отключился, однако, лизнув пальцы, я почувствовал соленый привкус пота. Я попробовал стену еще раз — абсолютно ничего.
Хм.
Для проверки я провел языком по полу. Он был теплый, возможно из-за источника тепла, который создавал в зале условия, более комфортные, чем в зимнем саду. Плитка отдавала пылью с легким минеральным привкусом мрамора.
С виду стена ничем не отличалась от пола — оба из чистого белого камня. Но у нее вообще не было вкуса. Я лизнул стену на пару панелей ниже. Эти плитки были больше похожи на пол, теплые и со вкусом пыли. Но на первом участке стена по-прежнему распространяла сильный вкус апельсинов, но при этом оказывалась безвкусной, стоило мне коснуться ее языком.