— Можно и так сказать, — ответил я, пытаясь представить себе, как бы Британская медицинская ассоциация восприняла такое определение. — Но иллюстрации в нем, конечно, изображают только артерии, гланды, проказу и тому подобное. Никаких голых женщин, никакой порнографии, хотя текст, можно сказать, не всегда рассчитан на детей младшего возраста.
— И что же в этом журнале говорится про джин? — осведомился Людвиг, подозрительно глядя на свой стакан.
— Ну, в частности, он способствует облысению.
Рука Людвига нервно пригладила его тщательно оберегаемый «внутренний заём».
— Еще от него портятся зубы, дурно пахнет изо рта и бывают острые приступы «болезни горничных», — сообщил я.
— Болезнь горничных — это что такое?
— Так называют в просторечии воспаление коленной сумки, — объяснил я. — У вас, очевидно, будет болезнь «вице-директоров», что примерно то же самое, только приступы еще острее.
— И когда же вы узнали про это? — спросил Людвиг.
— Совсем недавно. Заказать вам еще?
— Нет, спасибо, я лучше выпью пива, — сказал Людвиг. — Надеюсь, пиво не вредит?
Я вздохнул. Мой немец был лишен чувства юмора; во всяком случае, оно пребывало в состоянии покоя. Быть может, осторожный поиск при помощи «волшебной лозы» позволит мне обнаружить бурный поток веселья?
— Не обращайте внимания, — сказал я. — Люблю иногда пошутить.
— Пошутить, — вдумчиво повторил Людвиг, как будто впервые услышал это слово. — Да-да, конечно, шутить — хорошо, нельзя все время быть серьезным. Шутки вызывают смех.
Я глотнул бренди и присмотрелся к моему новому знакомцу. Приятное лицо, большие, искренние, добрые глаза, в которых, правда, было что-то от испуганного кролика. Он производил впечатление человека, который постоянно озирается, ища взглядом воображаемого врага. Или, быть может, опасный микроб.
— Могу я называть тебя просто Людвиг? — спросил я. — Меня зовут Джерри.
— С удовольствием. — Он мило улыбнулся и кивнул. Я решил продолжить испытание:
— Скажи, Людвиг, к кому я здесь в гостинице могу обратиться с жалобой?
Он посмотрел на меня с испугом:
— Жалобой? Ты собираешься жаловаться?
Пальцы Людвига, сжимающие стакан, дернулись, как если бы оправдались его худшие ожидания.
— Я в том смысле, что если бы что-то случилось, — объяснил я, — к кому следует обратиться?
— Обратись ко мне, — горячо произнес Людвиг, — я все сделаю.
— Послушай, — терпеливо произнес я. — Предположим, мне не нравится цвет ковра в моем номере, кому я должен жаловаться?
— Я могу поменять мебель, — успокоил меня Людвиг. — Но ковер прочно прикреплен к полу. Если хочешь, завтра переведу тебя в номер с другим цветом ковра.
— Я не намерен переходить в другой номер. Мне нравится мой ковер.
— Но ты сказал… — начал он.
— Я пошутил насчет ковра.
На лице Людвига появилось такое выражение, словно его миновала опасность попасть под колеса быстро движущегося экипажа.
— Пошутил, — вымолвил он. — Ну конечно, пошутил. Он облегченно рассмеялся.
— Но у меня претензии к душу, — сказал я. Облегчение испарилось, уступив место нервозности.
— К душу? А что с ним такое? — тревожно осведомился он.
— Каждый раз, когда я включаю его, он норовит ошпарить мне глаза, а я не застрахован от такого рода несчастных случаев, — объявил я. — И вообще, струя направлена в одну сторону, а не могу же я каждый раз становиться в передней, когда хочу помыться.
— Ты опять шутишь? — спросил Людвиг с надеждой в голосе.
— Увы, не шучу, — мрачно ответил я. — Сегодня утром меня между глаз ударила такая сильная горячая струя, что я уже хотел звонить администратору, чтобы прислали собаку-поводыря, которая довела бы меня до столовой.
— Сейчас же распоряжусь, чтобы исправили, — сказал Людвиг, проглотил свое пиво и исчез со скоростью перекати-поля, сплетенного из оголенных нервов.
В тот день я больше не видел его до самого вечера, когда, пожалуй, не слишком разумно решил отметить канун своего рождения несколькими стаканчиками бренди. Этот напиток способен прояснить ваш мозг, как если бы в голове зажегся некий диковинный яркий огонь, но он может также заставить ваш язык нести всякую околесицу. Я сидел один в огромной тихой гостиной, пытаясь что-то сочинить, когда Людвиг вдруг возник передо мной; толстый мягкий ковер приглушил его шаги, как будто он шел по снегу.
— Привет, — сказал Людвиг, серьезно глядя на меня. — Что-то ты поздно засиделся.
— Не спится, вот сижу и пробую писать, — сообщил я. — Нажми кнопку, и словно джинн из бутылки появится ночной дежурный, неся мне бренди, а тебе — что сам закажешь.
Он нажал кнопку и сел напротив, направив на меня слегка озабоченный взор.
— Ты много пишешь, — заметил он.
Чем вовсе не доставил мне удовольствия, поскольку последние полчаса я хмуро таращился на последнюю написанную фразу, соображая, что писать дальше. Я сердито захлопнул блокнот.
— Ага, — сказал я, — много. К сожалению, обилие иностранцев в Борнмуте вредно действует на мой стиль.
— Стиль? Что это?
— Мой слог.
— На него действуют иностранцы? — удивился Людвиг.
— Конечно. Каждый порядочный англичанин подвержен воздействию иностранцев, ты разве не знал? И почему только Всевышний всех не сделал англичанами…
— Но как именно иностранцы воздействуют на тебя? — допытывался он.
— Достаточно того, что они не англичане, — ответил я. — Смотри, вот я выхожу на улицу — и кого же вижу? Английских мужчин и женщин? Ничего подобного — уйму япошек и китайцев, иранцев, эфиопов и уроженцев Басутоленда. Возвращаюсь в гостиницу — и кого вижу там? Англичан? Если бы. Паршивого итальяшку-бармена по имени Луиджи, который выглядит так, словно его пра-пра-прадеда звали Макиавелли. Официанты — сплошь паршивые испанцы, или паршивые итальянцы, или паршивые португальцы. И могу поклясться, что где-то еще прячется паршивый лягушатник-француз, благоухающий чесноком.
— Но ведь я тоже иностранец, — сказал Людвиг.
— Вот именно. Ты — грязный гунн. С этим общим рынком явный перебор. Скоро в Британию набьется столько паршивых иностранцев, что мне придется ехать за границу, чтобы услышать хорошее английское слово.
Он долго смотрел на меня, потом рассмеялся.
— Грязный гунн, — повторил Людвиг, широко улыбаясь. — Знаю, это ты шутишь.
— Точно, — признался я со вздохом, — шучу.
— А что за книги ты пишешь?
— Романы про секс. Про сексуальных маньяков, бесчинствующих в гостиницах вроде этой.
Он поразмыслил, потом улыбнулся.
— Понимаю, ты опять шутишь, — довольно произнес он. Явился ночной дежурный, и я заказал два двойных бренди, не давая Людвигу опомниться. Он опешил и хотел что-то возразить, но я остановил его жестом руки.
— Праздник, — сказал я, поглядев на часы.
— Праздник? — спросил Людвиг. — Какой именно?
— Через минуту будет полночь, — объяснил я, — затем наступит мой день рождения. Веселье, бурное оживление и все такое прочее. На твоем месте я держался бы от меня подальше — могу вдруг превратиться в тыкву, или в оборотня, или во что-нибудь еще.
— День рождения? Правда? Ты не шутишь?
— Не шучу. Через минуту у меня за плечами будет пятьдесят один славно потраченный впустую год.
Дежурный принес напитки, мы подняли наши стаканы, и когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать, Людвиг встал.
— Поздравляю, — приветствовал он меня, — и желаю еще много-много лет жизни.
— Спасибо, — отозвался я, — тебе того же. Мы выпили.
— Ты чем-то озабочен, — сказал Людвиг, беспокоясь за меня.
— А ты на моем месте не был бы встревожен?
— Но почему?
— Ну как же, вот мне исполнилось пятьдесят два, а все ещё ничего не произошло.
— Так ведь тебе только что исполнилось пятьдесят два года, — серьезно заметил Людвиг. — Разве может сразу что-то произойти?
— Почему бы нет? — спросил я. — Почему бы в гостиную не ворваться пышной смуглянке в прозрачной ночной рубашке и не попросить меня спасти ее от бешеного быка?
— В гостинице? Как сюда может попасть бык?
— На лифте, — ответил я. — Или он мог прокрасться в номер какой-нибудь леди, переодетый горничной, и напасть на нее.
— Ты опять шутишь, — сказал Людвиг, страшно довольный, как будто поймал меня на жульничестве в карточной игре.
Я вздохнул:
— Скажи, Людвиг, что побудило тебя покинуть развеселую жизнь в Германии и перебраться в Борнмут? Здесь заработки лучше?
— Нет-нет, — ответил он. — Просто в Германии все-только тем и заняты, что работают целый день и к вечеру так устают, что ни на что не остается сил. Совсем не веселятся.
— И не шутят? — удивился я.
— Нет, они слишком устают.
— И поэтому ты бежал в Англию?
— Да, мне очень нравится Англия.
Мы помолчали, я уныло размышлял о моем опусе, который никак мне не давался.
— Ты опять чем-то обеспокоен, — озабоченно заметил Людвиг.
— Да нет, просто не ладится что-то с этим проклятым писанием, — объяснил я. — Только и всего. Это называется писательским запором. Пройдет.
Людвиг смущенно посмотрел на меня.
— У меня завтра выходной, — сказал он. — Есть машина — «мерседес».
Я задумался над этим несколько неожиданным сообщением, спрашивая себя, кто из нас перебрал бренди.
— И что? — осторожно осведомился я.
— Я подумал, поскольку у тебя день рождения и ты один во всей гостинице, может быть, захочешь прокатиться, — пояснил он, слегка покраснев.
Я выпрямился в кресле.
— Отличная идея! Ты серьезно? — спросил я, тронутый его добротой.
— Конечно, — просиял Людвиг, видя мой энтузиазм.
— Значит, так, — сказал я. — Ты позавтракаешь со мной, потом мы махнем куда-нибудь. Ты бывал в замке Корф? На полуострове Пэрбек?
— Нет, — ответил Людвиг. — С тех пор как уехала моя девушка, Пенни, я редко куда-нибудь хожу.
— Прекрасно, договорились. Ты заедешь за мной в двенадцать часов, мы где-нибудь перекусим и пропустим по стаканчику, потом проведаем Пэрбек.