— Кофей, — сообщил Томми. — Вы заказали кофей.
— Ах так! — воскликнул Питер. — На будущее, Томми, я попрошу, если ты не против, подавать мне по утрам чай.
— А мне без разницы, — заметил сговорчивый Томми, — вам же завтракать.
— Так вот, я хотел тебе заметить, Томми, — продолжал Питер, — что выглядишь ты не самым лучшим образом.
— Со здоровьем у меня порядок, — парировал Томми, — никогда никакая болячка не прицеплялась.
— Так ведь об этом можно и не знать. Случается, Томми, человек тяжко болен, но даже не подозревает об этом. А я должен быть убежден, что живу в окружении совершенно здоровых людей.
— Если вы хотите сказать, что передумали и решили от меня отделаться… — начал Томми, вздернув подбородок.
— И нечего передо мной заноситься! — оборвал его Питер, по случаю предстоящего разговора взвинтивший себя до такой степени, что сам дивился своему напору. — Если окажется, как я и предполагаю, что ты отменно крепок и здоров, я с радостью приму твои услуги. Но в этом смысле я должен быть совершенно спокоен. Таковы условия, — пояснил Питер. — Так принято во всех почтенных семействах. Давай-ка, сбегай по этому адресу, — Питер начертал адрес на листке из блокнота, — попроси мистера Смита заглянуть ко мне перед его визитами к пациентам. Ступай немедленно, и прекратим всяческие споры.
— Только так и следует разговаривать с этим молодчиком, — сказал сам себе Питер, когда стихли шаги Томми.
Едва лишь стукнула входная дверь, Питер прокрался на кухню и налил себе кофе. Доктора Смита, изначально именовавшегося «герр Шмидт», однако по причине расхождения взглядов со своим правительством сделавшегося англичанином и отъявленным консерватором, удручало в жизни всего одно обстоятельство: при первой встрече его ошибочно принимали за иностранца. Доктор Смит был низенький и толстый, с густыми бровями и пышными седыми усами, со столь свирепой наружностью, что детишки разражались ревом, едва завидев его. Но стоило ему лишь погладить малыша по головке и сказать «страствуй, друшок!» голосом столь нежным и мягким, ребенок тут же переставал плакать, недоумевая, возможна ли такая чудесная перемена. С Питером, который был ревностным радикалом, они давно состояли в крепкой дружбе, каждый питая снисходительное презрение к взглядам другого, смягчаемое их взаимной искренней привязанностью, причину которой, наверно, ни тот, ни другой не смог бы объяснить.
— Што, по-фашему, не так с фашей юной тефисей? — спросил доктор Смит, едва Питер изложил свою просьбу.
Питер огляделся. Дверь в кухню была закрыта.
— Почему вы решили, что это девица?
Глаза под густыми бровями округлились.
— Если это не тефиса, пощему так отета?..
— Да не одета еще! — прервал его Питер. — Я и сам хотел бы ее одеть, только не знаю, во что!
Тут Питер пересказал события вчерашнего дня.
Слезы засветились в маленьких круглых глазках доктора. Эта нелепая сентиментальность больше всего раздражала Питера в его друге.
— Петная туша! — изрек сердобольный пожилой джентльмен. — Толжно пыть, само профитение укасало путь ей… или, мошет, ему.
— К черту провидение! — рявкнул Питер. — Что оно мне-то принесло? Трущобное отродье, с которым теперь придется носиться?
— Как это в тухе ратикалов! — презрительно воскликнул доктор. — Ненафидеть прата сфоего лишь са то, что ротился не в роскоши и щистоте!
— Я вас звал не для политических дискуссий! — вскинулся Питер, стараясь сдерживаться. — Я хочу, чтобы вы сказали мне, парень это или девица, чтобы я понимал, как мне поступить.
— Што фы имеете в виту? — спросил доктор.
— Я и сам не знаю, — сознался Питер. — Если это, как я рассчитываю, парень, возможно, я смогу подыскать ему работу в какой-то конторе… пока, разумеется не привью ему некоторые зачатки цивилизации.
— А если это тефиса?
— Разве девочка ходит в штанах? — вскричал Питер. — Зачем заранее выдумывать всякие сложности!
Заложив руки за спину, Питер в одиночестве вышагивал взад-вперед по комнате, чутко прислушиваясь к каждому звуку, исходящему со второго этажа.
— Я очень надеюсь, что это мальчик, — произнес Питер, закатив глаза к потолку.
Взгляд Питера остановился на фотографии хрупкой, миниатюрной женщины в строгой рамочке на каминной полке. Тридцать лет тому назад, в этой же самой комнате, Питер вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, точно так же вслушиваясь в звуки, исходящие сверху и произнося те же слова.
— Как странно, — раздумчиво произнес Питер, — ах, как это странно!
Дверь отворилась. Сначала возникла цепочка от часов на круглом брюшке, потом и сам толстяк доктор. Он вошел и прикрыл за собой дверь.
— Весьма сторофое дитя, — произнес доктор. — Крайне симпатишное дитя. Тефиса.
Два пожилых джентльмена смотрели друг на друга. Элизабет, возможно, по-своему успокоившись, принялась мурлыкать.
— И как же мне теперь быть? — спросил Питер.
— Фы окасались ф фесьма щекотлифой посисии, — сочувственно согласился доктор.
— Ну и болван же я! — провозгласил Питер.
— Когта фас нету дома, са тефисей присмотреть некому, — озабоченно проговорил доктор.
— Насколько я успел заметить, — добавил Питер, — за этим чертенком нужен глаз да глаз.
— Поготите, поготите! — сказал услужливый доктор. — Я снаю, што телать!
— Что же?
Доктор придвинул свирепую физиономию к лицу Питера и произнес, с умным видом постукивая правым пальцем по правой ноздре:
— Я перу юную тефису на свое попешение!
— Вы?
— Ф моем слюшае все корасто проще. У меня есть экономка.
— Ах, да! Миссис Уэйтли.
— Она, в сущности, топрая женщина, — сказал доктор. — Только ей нато руковотить.
— Нет и нет! — вырвалось у Питера.
— Пощему фы так скасали? — встрепенулся доктор.
— Чтобы вы пестовали такую упрямицу? Это невозможно!
— Я путу топр, но тверт!
— Вы ее не знаете.
— А фи-то, дафно ли уснали ее?
— Так или иначе, я не страдаю чрезмерной сентиментальностью, что может испортить ребенка.
— Тевощки не то што мальшики, — не унимался доктор. — К ним нушен иной потхот.
— Так ведь и я не зверь, — огрызнулся Питер. — Ну хорошо, а если она окажется негодницей? Что вы о ней знаете?
— Я готоф рискнуть, — кивнул великодушный доктор.
— Нет, это несправедливо! — не унимался благородный Питер.
— Оптумайте мое претлошение, — сказал доктор. — Какой же это том, кте не ресфятся дети! Мы, англишане, опошаем том. Фи иной. Фи песшустфенный.
— Ничего не могу поделать, — признался Питер. — На мне лежит ответственность в этом деле. Девочка явилась ко мне. Выходит, что как бы я за нее в ответе.
— Ну, если фи так сшитаете, Питер… — со вздохом произнес доктор.
— Всякие сантименты — это не по моей части, — продолжал Питер. — Но долг… долг — это совсем иная вещь.
И с величием древнего римлянина Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним. Затем Питер вызвал Томми.
— Томми, доктор вполне одобрительно высказался о твоем здоровье, — сказал Питер, не поднимая глаз от рукописи. — Так что прекрати дуться. Можешь оставаться.
— Говорили же вам! Нечего было деньгами швыряться.
— Но придется подыскать тебе другое имя.
— С чего это?
— Экономка должна быть существом женского пола.
— Терпеть не могу девчонок!
— Вообще-то я и сам о них не очень высокого мнения. Но что поделаешь! Для начала купим тебе нормальное платье.
— Ненавижу юбки. В них неудобно.
— Томми! — строго сказал Питер. — Не упрямься!
— Говорить правду не значит упрямиться! — упрямилась Томми. — В них тесно. Сами наденьте!
Платье было быстро подобрано, а затем подогнано по фигуре. Однако с именем оказалось намного труднее. Миловидная, смешливая дама с известным, весьма уважаемым и благозвучным именем является ныне почетной гостьей многих литературных салонов. Но в узком кругу старые друзья по-прежнему зовут ее Томми.
Недельный испытательный срок подошел к концу. Питеру, с его чувствительным желудком пришла в голову спасительная мысль.
— Послушай, Томми… то есть, Джейн! — сказал он. — По-моему, нам стоит нанять женщину, которая бы только готовила пищу. Тогда бы у тебя оставалось больше времени… скажем, на другие дела, Томми… то есть, Джейн…
— Какие другие? — спросила она, задрав подбородок кверху.
— Ну… в комнатах прибрать. Еще… пыль вытереть.
— Что мне, круглые сутки пыль в четырех комнатах протирать?
— Но ведь, Томми, есть еще другие поручения. Гораздо удобней посылать с поручениями человека, зная, что не отрываешь его от домашней работы.
— На что это вы намекаете? — выгнула бровь Томми. — Я и так у вас не в полную силу загружена. Я могу и то, и другое…
— Слушай, что тебе говорят! — топнул ногой Питер. — Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. И не смей мне перечить! Глупость какая!
Тут Питер был готов высказаться и покрепче, настолько решительно он был настроен.
Не говоря ни слова, Томми вышла из комнаты. Питер подмигнул Элизабет.
Бедняга Питер! Его триумф оказался быстротечен. Через пять минут Томми вернулась, облаченная в длинную черную юбку, стянутую ремнем, синюю блузу с большим вырезом, серую в крапинку куртку, замотанная шерстяным шарфом, алые губки ее были надуты, длинные ресницы, прикрывая черные глазки, так и трепетали.
— Томми! — (Строго.) — Это что за маскарад?
— Я понимаю, я вам не подхожу. Спасибо, что устроили мне испытание. Сама виновата.
— Томми! — (Менее строго.) — Не будь идиоткой!
— Я не идиотка! У Эммы спросите. Она говорит, я хорошо готовлю. Сказала, что у меня прямо способность к этому. Она как лучше хотела…
— Томми! — (Без тени строгости.) — Садись. Эмма совершенно права. Как кухарка ты… ты подаешь надежды. Как правильно говорит Эмма, у тебя есть к этому способность. К тому же… тебе присущи оптимизм и настойчивость.
— Тогда почему вы хотите нанять кого-то вместо меня?
Ах, если б Питер смог ответить искренне! Он бы тогда сказал: «Дорогое дитя, я одинокий, старый джентльмен. И осознал я это совсем… совсем недавно. И теперь мне уже никуда от этого не деться. Моя жена и мой ребенок скончались много лет тому назад. Я был беден, я не сумел спасти их. Оттого мне было так тяжело. Стрелки часов моей жизни остановились. Ключ я упрятал далеко-далеко. Я гнал от себя воспоминания. Ты выбралась навстречу мне из безжалостного тумана, пробудила старые мечты. Не уходи же, останься…»