Она не знала, как долго там простояла; время потеряло значение. И не только время — значения больше не имело ничего. О Кае позаботились. Сердце радовалось, но мысль о том, что принесенная Басё весть так ее окрыляет, наполняла Мику жгучим стыдом.
Наконец, покорившись неизбежному, она повернулась к отцовскому дому спиной и медленно побрела прочь — через двор, под струями ледяного дождя, обходя стороной крытые внутренние проходы, способные дать ей защиту от ливня.
Держась на ногах одним лишь усилием воли, девушка добралась до той части обширного дворца, где располагались ее комнаты. Как же она ошибалась, решив, что сегодня уже выплакала все слезы… Оказывается, человеческая душа способна вместить в себя бесконечное количество горько-соленой влаги… такое же бесконечное, как число звезд на небе.
В коридоре Мика заметила погруженных в беседу Басё и Оиси. Судя по их безрадостным лицам, разговор мог идти о чем угодно — от нынешних злополучных событий до нехватки лошадиного фуража.
Ей послышалось, будто Оиси произнес имя своего сына. Проходя мимо мужчин, она отвела глаза в сторону, не желая привлекать внимания. Но, что бы сегодня ни произошло, она по-прежнему оставалась Микой-химэ, и оба самурая, прервав разговор на полуслове, с требуемым почтением склонили перед ней головы.
Она слегка кивнула в ответ и уже собиралась было двинуться дальше, как вдруг заметила в глазах Басё отблески сочувствия; видимо, он не ожидал вновь увидеть ее так скоро, и уж тем более в столь плачевном виде — насквозь промокшую от дождя, жалкую…
Девушка остановилась, встретилась глазами с возвышавшимся над ней воином и, не обращая внимания на удивление Оиси, спросила:
— Господин Басё, верите ли вы в то, что боги или милосердный Будда в самом деле слышат наши молитвы и отзываются на них?
Теперь уже Басё посмотрел на нее с удивлением. Но оно тут же вновь сменилось сочувствием:
— Верю, моя госпожа. Хотя иногда они отвечают «нет»…
Он еще раз поклонился, и Мика поспешно — насколько позволяли приличия — пошла прочь, не желая, чтобы мужчины увидели, как изменилось ее лицо после этих слов.
На следующий день, когда низкое небо все еще было затянуто свинцовыми тучами, Кай наконец-то пришел в себя. Первой мыслью было: «Я умер». Затем он попробовал пошевелиться. Слабое движение головой, попытка поднести к лицу руку пронзили все его существо настолько острой болью, что он вновь едва не отправился в мрачное забытье. Значит, жив. Снова. Почему?..
У него вырвался сдавленный жалкий звук, который даже стоном не назовешь.
— Ага, очнулся в конце концов? — раздалось в ответ.
Кай попытался сфокусировать на говорившем взгляд. С огромным трудом ему удалось различить плавающее в мутном мареве лицо Оиси. Тела у каро не было.
Чьи-то руки приподняли Кая, чьи-то — влили ему в рот тонкой струйкой несколько глотков воды из полного ковша. И тут же остатки жидкости бесцеремонно выплеснули полукровке на голову. Враз вымокший, он, задыхаясь, задрожал.
— Вышвыривайте! — приказал Оиси.
Стены и потолок поменялись местами, Кая замутило. Две пары крепких рук подхватили его и выволокли в дверной проем, под ледяную морось, немедленно окутавшую тело прочной вуалью. Пока группа мужчин, подталкивая, гнала его по бесконечному голому пространству к неведомой цели, дождь усилился.
Наконец сквозь пелену боли он расслышал скрип решетки — кто-то открывал расположенный в наружных воротах небольшой проход. Кай поднял голову. Мир впереди растворился в завесе дождя. Притащившие его сюда люди швырнули полукровку за ворота.
Он упал под стенами замка лицом в грязь. В мутный туман, который все настойчивее окутывал уплывающее сознание, ворвался стук захлопнувшейся за спиной решетки. Этого звука было достаточно, чтобы забытье чуть отступило. Кай попытался приподняться — пока грязь окончательно не забила рот и нос, пока не захлебнулся. Глупый инстинкт самосохранения толкал ослабленное тело вверх… встать… на ноги… да хотя бы на четвереньки… хотя бы…
Отчаянным рывком Кай оторвал лицо от липкой жижи и судорожно вдохнул. Перекатился на спину. И замер. Сил шевелиться не было. А дождь все лил и лил… то ли слезы, то ли гнев небес… посланный то ли смыть с него все грехи, то ли, наконец, утопить…
Глава 7
В отведенных господину Кире покоях замка Ако в глубине старинной чаши мерцал догорающий пепел. Мидзуки вгляделась в затухающие угли, изучая трещинки на докрасна раскаленных оленьих костях, выискивая в их неясных, путаных кружевах едва заметные следы кружев других, гораздо более великих, сотканных невидимой рукою судьбы… Время выбрано верно — самое сердце ночи, когда единственным источником света были тлеющие знаки, рождавшиеся в тонкой струйке дыма перед глазами колдуньи.
Она перевела взгляд на своего возлюбленного господина, на его лицо, озаренное тем же отсветом, что и ее собственное, и усмехнулась.
— Рассудок Асано неспокоен. Пора.
В ответном взгляде Киры кицунэ вдруг уловила сомнения, и зрачок ее синего глаза — того, что был наделен Ясновидением, — предостерегающе сузился.
— Что тревожит тебя, мой господин? — мягко произнесла она, сдерживая внезапно вспыхнувшее звериное желание вцепиться ему в горло.
Люди… до чего они слабы… И все же…
— Покажи мне свою отвагу… Впусти в сердце…
Она скользнула к любимому, ловким движением запустила руку ему под кимоно на грудь, пробежала пальцами сверху вниз, длинными ногтями прочертила светлые полосы на гладкой коже, укрывающей сердце… вслушалась в участившееся биение…
— После этого пути назад уже не будет… — шепнула красавица. — Ты связан со мной… я — с тобой…
Глаза Киры сомкнулись, губы приоткрылись, из груди вырвался вздох наслаждения. Мидзуки не прерывалась — продолжала ласкать, распускала пояс его кимоно. И говорила, говорила…
— Нас не остановят ни реки крови, ни высота гор… Не испугают слезы вдов и сирот…
Голос ее зазвучал напевно, точно молитвенный речитатив. Она ощущала под пальцами стремительный ток Кириной крови, видела, как в унисон с его вожделением пульсирует жилка на виске… До чего же с ними просто, с людьми… просто управлять… еще проще — убить… И все же…
— Вспомни о своих стремлениях, воскреси ненависть!.. — приказала кицунэ, и когти ее вонзились в мужскую плоть.
Кира вскрикнул — но не от боли. Из собранных в высокую прическу волос Мидзуки извлекла длинную шпильку. Неуловимое движение — и острие вонзилось в вену на запястье господина. Капли крови медленно потекли в сложенные чашей ладони красавицы.
— Вспомни о них… И я дам тебе все, что пожелаешь…
Журчащие тихим шепотом слова, отдавшие Киру во власть ведьминых чар, вдруг зазвучали по-иному, напев изменился… и из крови, собравшейся в руках Мидзуки, медленно стал расти причудливый темно-красный паук — воплощение самых сокровенных желаний лежащего перед ней мужчины, самых тайных его страхов. Долго же приходилось сдерживать ему честолюбивые страсти, бушующие в крови, — чересчур долго для столь слабой человеческой натуры… Ее возлюбленный станет сёгуном. Но не в одиночку. Дух его слишком немощен — ему недостанет мужества действовать решительно. Не беда… Ведь у Киры есть она, кицунэ Мидзуки, а ее бесстрашия и силы хватит на них обоих. О да, они идеальная пара — во всех отношениях…
После сегодняшних переживаний, потребовавших огромного напряжения сил, господин Асано погрузился в глубокий сон. Изнеможение его было столь велико, что, даже когда отбрасываемые тусклым светом фонаря тени принялись вдруг метаться по спальне, он не пошевелился.
В самом темном углу комнаты из мрака соткалась фигура ведьмы-лисицы и крадучись поползла по стенам. Достигнув спящего, она замерла под потолком. Точно страшный ночной демон, медленно двинулась вниз, пока не добралась до самой головы ни о чем не подозревающего мужчины. Раскрыла ладони — и выпустила наружу жирного красного паука, лапки которого до сих пор не просохли от Кириной крови.
Послушная воле колдуньи, тварь почти невесомо засеменила к губам князя, оставляя на своем пути мельчайшие бисеринки ядовитой крови. Словно поцелуй Смерти…
Зависшая над постелью Мидзуки пристально наблюдала за происходящим. Губы ее приоткрылись, и она прошептала:
— Отец…
Господин Асано резко сел. И замер, неестественно выпрямив спину. В широко распахнутых глазах плескался ужас. Рука его нащупала оставленный, как обычно, у постели меч, взгляд заметался по комнате в поисках непрошеных гостей, в попытке уловить их малейшее движение…
Ничего… Никого — лишь он один. Просто кошмарный сон, не больше. Он потер лицо, отгоняя оставшееся после странного видения неприятное чувство, и вновь опустился на футон. Как же он устал… Забыть обо всем и поспать…
Откуда-то донесся приглушенный плач, и испуганный голос Мики вдруг отчаянно выкрикнул:
— Отец!..
Нет… показалось… Нечистая совесть играет с ним злую шутку, заставляя «слышать» голос дочери…
— Отец!
— Мика?
Ее голос! Никаких сомнений. Это не сон… Крик раздался вновь. И вновь — с каждым разом все громче, все страшнее. Господин Асано вскочил, схватил меч и выбежал из комнаты.
Он мчался по ночному саду навстречу полным ужаса и боли призывам дочери.
— Мика! Мика-а-а!
Добравшись наконец до ее покоев, он дернул в сторону ширму, закрывающую вход в спальню.
Распростертая Мика… а над ней… господин Кира… навалился на нее всем телом… словно… хочет…
Неистовый, яростный крик разнесся по дому. В руках господина Асано блеснул меч.
Кира поднял голову и, спасаясь от гнева обезумевшего отца, выпустил девушку. Рывком попытался встать. Но удар меча все же настиг его — пришелся в плечо. Насильник рухнул на пол, дико вращая перепуганными глазами.
С ледяным бешенством господин Асано занес меч над мужчиной, посмевшим напасть на его дитя. Убить… пронзить… Как вдруг…
…вдруг все перед ним исчезло, словно дурной сон, раст