Кай поднял голову, последний раз вдохнул свежий весенний воздух, поглядел на небо, словно вбирая в себя его вечную красоту… «Есть вещи, ради которых стоит умереть…» — подумал он.
Оиси подал знак, и ронины сомкнули круг.
Ветви сакуры шелестели под ветром, усыпая белоснежными лепестками окровавленную землю, словно отмечая конец и начало вечного круговорота времени. Будущее известно только богам, для которых круг неотличим от спирали нескончаемого цикла перерождения.
Эпилог
Япония, 1702 год
Как и год назад, Мика стояла на мосту над рекой, сжимая в руках листок с предсмертными строками. Ее сердце полнилось глубокой печалью. Прошел всего год с тех пор, как она покинула Ако, не ведая ни своей участи, ни судьбы своих близких. Тогда дух ее отца витал над могилой, скорбя о несправедливой доле, выпавшей провинции Ако.
А теперь она снова одиноко стояла на мосту над бурлящей рекой, словно время повернулось вспять.
Листок с предсмертным стихотворением Кая Мика разворачивала дрожащими руками, словно боясь, что внезапный порыв ветра вырвет бумагу из неверных пальцев и унесет, как унесла судьба Кая, Оиси и остальных смельчаков, которые принесли свои жизни на алтарь справедливого возмездия.
Мика не желала вдумываться в смысл кандзи, а смотрела на строки, упиваясь красотой иероглифов, выведенных четко и тщательно, но с небрежным изяществом, достойным руки небожителя. Наконец она заставила себя вчитаться в прощальные слова Кая, которые предназначались для нее одной.
За гранью смерти,
Там, где чисты небеса
И реки светлы,
Помни всегда обо мне,
И я тебя разыщу.
Под этими строками стояла подпись… однако это было не то имя, которое Мика некогда дала найденышу. Следуя самурайской традиции, Кай перед кончиной принял новое имя — так будут звать его душу после смерти.
— Кайдзэн… — удивленно прошептала Мика.
Говорили, что нельзя тревожить душу усопшего, называя его именем, данным при жизни… Иероглиф «кай» в новом имени означал не «море», а «изменение», но звучал по-прежнему, а само имя Кайдзэн значило «непрерывное совершенствование» и служило напоминанием об изменчивости жизни и обещанием будущего…
«Он неспроста выбрал это имя», — подумала Мика, и глаза ее наполнились слезами.
Она перечла драгоценные строки, прижала листок к груди и взглянула в высокое синее небо, черпая там умиротворение. Она не нарушит свою клятву Каю, не потревожит его покой.
Аккуратно сложив листок, Мика вложила его за пояс кимоно, к самому сердцу. Хотя Кай покинул этот мир, никто на свете не сможет отнять у нее частичку его души, слившуюся с ее душой. Ветер утих, волны на реке улеглись, и в гладком зеркале воды отражалось небо.
Томясь в плену Киры, Мика мечтала о возвращении домой, в Ако, но теперь красоты родного края казались чуждыми и странными — так гладь речных вод скрывает глубокое и опасное течение, неустанно несущееся к морю.
Жизнь похожа на такую реку…
Все вокруг меняется. Мика вернула к жизни заброшенный сад замка, но князя Асано не возвратить. Замок Ако никогда больше не будет родным домом для госпожи Асано — в нем нет отца, нет Оиси, нет остальных самураев… нет Кая. Прошедший год оставил в памяти неизгладимые шрамы.
Отец Мики и его верные вассалы покинули земную юдоль и увели с собой Кая. А Мика, оставшись в одиночестве, по-прежнему хранила мечты и надежды ушедших. Дрожащими руками она сжала перила моста. Похоже, здесь ее больше ничего не держит.
Но она — наследница князя Асано, новая владычица и защитница провинции Ако. В этом сейчас смысл ее жизни: ведь ради нее храбрецы пошли на смерть. Мика поклялась, что ее стараниями Ако станет отражением ценностей истинных самураев, таких, как ее отец и сорок семь его верных вассалов.
Самураи, спасшие жизнь Мики и освободившие дух ее отца, были обычными людьми — несовершенными и уязвимыми, — а не богами или героями. Они добровольно взяли на себя роль божественного провидения и навечно останутся в памяти и в сердцах народа, потому что их поступок был совершен бескорыстно, на благо других.
Их честь и доблесть станет примером того, как вера в правосудие может быть сильнее, чем страх смерти, потому что справедливость и бескорыстие редки и на полях сражений, и в мирное время.
Мика выпрямилась и окинула взглядом окрестности. Владычице Ако предстоит долгие годы бороться за то, чтобы воплотить задуманное в жизнь, но время пролетит незаметно — ведь те, кого она любила и потеряла, станут ее опорой и поддержкой. Госпожа Асано не нарушит свою клятву и воздаст должные почести своим верным вассалам.
Мика задумчиво коснулась герба клана Асано — така-но-ха, скрещенных соколиных перьев, — вышитого на безрукавке. Ясным весенним днем казалось, что вдали, у самого горизонта, виднеется море, а в высоком синем небе сквозит бесконечность. Мике почудилось, что если всмотреться в прошлое, то душа соколиным перышком сможет коснуться душ предков и испросить их благословения.
А если взглянуть в будущее…
Она прижала руку к груди, к скрытому там листку с предсмертными строками Кая. Любовь всегда будет напоминать о том, ради чего стоит жить… А когда Мика сдержит клятву и, исполнив свой долг, покинет этот мир, где-то в синей бесконечности две души пересекутся, как соколиные перья… и, взглянув в глаза незнакомца, она обнаружит в его душе отражение своего сердца и поймет, что ее душа вернулась в родной дом.
Высочайшим повелением сёгуна земли Киры перешли в казну, а провинция Ако была возвращена клану Асано. По сей день жители Японии воздают почести сорока семи верным вассалам в благодарность за их мужество, верность и доблесть.
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА[15](роман)
Планета, затерянная в просторах космоса и не являющаяся участником высокой политики Гегемонии, обычные задворки цивилизации, доживающей на обломках Старой Империи. Здесь, на окраине мира, сложилась традиция — каждые 150 лет происходит смена Времен Года, смена власти и смена пути развития планеты, что-то вроде плановой революции.
Окружающему миру в лице Гегемонии невыгодно развитие науки и техники на планете, но благодаря присутствию суперкомпьютера Старой Империи, существующего в умах «избранных», на планете разворачивается борьба.
Борьба, которая не только отразится на истории Тиамат, но в которой обязательно будут свои победители и свои жертвы. Война, в которой, как и во всякой войне, нет места понятиям «рациональность» и «справедливость»…
Пролог
Дверь, тихонько захлопнувшись, сразу как бы отрезала их от громкой музыки, веселого шума и яркого света, царивших в зале. На какое-то мгновение он будто оглох и ослеп; и, пожалуй, даже ощутил легкий приступ клаустрофобии. А потому, словно за последнюю соломинку, вцепился в медицинский саквояж с инструментами, который нес под плащом.
Потом рядом в темноте раздался ее веселый смех, и сразу же вспыхнул свет; и он увидел, что находятся они в небольшой гостиной, но явно не одни. Напряжение его было столь велико, что он невольно вздрогнул, хотя и ожидал увидеть то, что уже в шестой раз за эту бесконечную ночь предстало его взору, и этот раз тоже был не последним. Среди целого леса темной мебели на позолоченных ножках белела широкая, мягкая и довольно бесформенная тахта. Ему вдруг пришло в голову, что за одну-единственную ночь он перевидал столько самых различных интерьеров, сколько не встречал и за все свои сорок лет у себя на Харему.
Однако сейчас он находился на совсем другой планете, в городе Карбункуле, и понимал, что эта праздничная ночь — вероятно, самая странная ночь в его жизни, проживи он еще хоть сто лет.
На тахте перед ним лежали двое — мужчина и женщина, — погруженные в глубокий, вызванный добавленным в вино наркотиком сон; полупустая бутылка валялась тут же на ковре. Он уставился на темно-красную дорожку винных пятен, тянувшуюся по дорогому толстому ковру, стараясь по возможности не тревожить этих двоих.
— Вы уверены, доктор, что… половой акт уже имел место?
— Совершенно уверен. В этом нет ни малейших сомнений.
Его спутница сняла свою украшенную белыми перьями маску, доходившую ей почти до плеч, и из-под нее хлынула масса вьющихся светлых, почти белых волос, пышным облаком окутавших ее страстное и нетерпеливое юное лицо, рядом с которым снятая маска казалась мрачным гротеском: острый огромный клюв хищной ночной птицы и огромные, с нарочито расширенными зрачками глаза, которые обещали то ли жизнь, то ли смерть… Впрочем, когда он заглянул в глаза своей прелестной спутницы, ощущение контраста пропало: глаза страшной маски и живой женщины были удивительно похожи.
— Все вы, жители Харему, слишком самоуверенны. И слишком лицемерны. — Она отбросила маску в сторону и снова засмеялась: в ее смехе тоже слышались одновременно жизнь и смерть, свет и тьма.
Он неохотно снял и свою, куда менее затейливую маску: то была морда совершенно фантастической, какой-то, пожалуй, даже абсурдной твари — не то рыбы, не то черт знает кого. Ему неприятно было обнажать перед нею свое лицо, не хотелось, чтобы она могла что-то прочитать по нему.
А она действительно с самым безмятежным видом пристально рассматривала, его в ярком свете лампы.
— Только не говорите мне, доктор, что вам противно на это смотреть!
Он с трудом проглотил гневные слова.
— Я биохимик, ваше величество, а не шпион. К тому же я не люблю заниматься любовью вприглядку.
— Чепуха. — Теперь улыбка была слишком старой для ее лица. — Все медики так или иначе занимаются любовью вприглядку. А иначе зачем им такая специальность? Зачем им возиться с людскими болячками? Ведь только садистам доставляет удовольствие вид крови и страданий.