В Лондон они всё-таки переехали, но не столько благодаря скромному успеху пьесы, сколько потому, что Дэн совершенно неожиданно получил предложение написать киносценарий. Дэн убеждал себя, что предложение явилось как награда за талант создавать живые диалоги, выявленный театральной постановкой; опытный литературный агент растолковал бы ему, что его просто рассчитывают купить по дешёвке. Сюжет был взят из никуда не годного романа о любовных перипетиях времён войны, который не только снимать в кино, но и читать не стоило. Но Дэн был молод и зелен, он решил, что может увидеть всё это под совершенно новым углом зрения, был уверен, что сумеет оживить диалоги, а предложенные деньги, хоть и ничтожные по сравнению с его будущими гонорарами, казались весьма соблазнительной суммой. Кроме того, у Дэна возникли проблемы со следующей пьесой. Я мог бы сказать, что он колебался, а Нэлл настаивала, но это было бы притворством. Весьма известный и совершенно бездарный английский продюсер, купивший книгу, льстил молодому драматургу открыто и явно, как это принято у киношников, а Нэлл и Дэн единодушно проглотили наживку вместе с крючком. Был момент, когда они принялись каждый вечер смотреть новые фильмы, а потом разбирать сценарий каждого из них по косточкам, стараясь вынести для себя какие-то уроки. Дэн взялся читать киноклассиков и — как все начинающие — увлёкся киножаргоном и пытался осуществить режиссуру на бумаге: мертворождённая идея, которой всякий порядочный сценарист на протяжении всей истории этого дела бежал как чёрт ладана. Скоро и Нэлл нашла работу. Одна из её Оксфордских подруг уже некоторое время работала кем-то вроде младшего редактора в том самом издательстве, которое потом снова появится в моей жизни — в виде отвергнутого возлюбленного Каро. Издательству нужна была чтица рукописей, и Нэлл охотно взяли по рекомендации подруги. Зарплата была преступно мала, едва покрывала расходы на одежду, и ничего интересного или значительного Нэлл делать не поручали. Но ей разрешали большую часть времени работать дома, а Дэн всё ещё смотрел на мир сквозь розовые очки и счёл, что это вполне компенсирует безбожную эксплуатацию и смертельную скуку. Они по очереди сменяли друг друга у единственной пишущей машинки. Всё это происходило в крохотной квартирке близ Бромтон-роуд, задолго до того, как район Юго-Запад-3 обрёл свой теперешний шик и непомерные цены.
Та зима была довольно счастливой. Джейн родила дочь — Розамунд; Дэн и Нэлл стали крёстными родителями девочки. По-прежнему все четверо встречались довольно часто, то в Уитеме, то в Лондоне. Наступил момент, когда Дэн понял, что — как ни оживляй диалоги — скрыть присущую сюжету глупость и бессмысленность не удастся; однако первый вариант сценария был встречен гораздо благосклоннее, чем того заслуживал.
Это было так типично для английского кинопроизводства: взять изначально негодный замысел и задёшево разработать его от начала и до конца, основываясь на том — достаточно правомерном — убеждении, что английский зритель не обладает даже и малой толикой вкуса, а также на убеждении не вполне правомерном, что Соединённое Королевство отделяет от Соединённых Штатов лишь водное пространство. В романе главный герой был англичанином, но ради «американского интереса» пришлось сюжет с самого начала подправить, хоть это ничего не изменило в той двухчасовой ерунде, которая в результате выплеснулась на экраны кинотеатров.
Дэну потребовалось несколько лет, чтобы понять, что абсолютная неспособность Англии создать сколько-нибудь порядочную киноиндустрию, не говоря уже о том, чтобы обрести нечто лучшее, чем чахлая поросль сколько-нибудь приличных киномастеров, в значительной степени объясняется нашим безошибочным стремлением поддерживать исключительно бездарных режиссёров… и соответствующим представлением, что какой-нибудь полуграмотный оператор или подхалимствующий пустозвон лучше, чем кто-нибудь другой, знают, как следует воспроизводить жизнь на экране. А ведь он мог бы усвоить этот урок уже от своего первого режиссёра, которому едва-едва удалось проторить себе путь в тайное сообщество посредственностей, заправляющих отечественной киноиндустрией вот уже четверть века.
Но всё это — в ретроспективе. Дэн написал второй вариант сценария, ступил на самый краешек целлулоидного мира кино, и этот мир поглотил его, как поглощает актиния безмозглую креветку. Уже протянулись щупальца — контракт о новом сценарии был на подходе, да и с пьесой дело как будто пошло на лад. После первого сценария писать пьесу было одно удовольствие, так что Дэну удалось постепенно убедить себя, что сохранить обе профессии важно не только ради экономических, но прежде всего из творческих соображений. Даже Нэлл получила что-то вроде повышения по службе — ей доверили читать корректуру. Она обладала необычайной, свойственной немногим женщинам способностью — была педантично аккуратна в пунктуации и не делала орфографических ошибок: ещё одна черта, которую ей не удалось передать Каро. Кошмарное правописание дочери было одним из немногих пунктов, по которым у них в последующие годы не возникало разногласий.
Однако к тому времени — стояла весна 1952 года — в семейной лютне наметились первые трещины. Дэну приходилось вечно быть под рукой на студии «Пайнвуд»[594], когда шли павильонные съёмки, натурных съёмок было очень мало, всё делалось на фильмотечных материалах и в рирпроекции[595]. Нэлл всё чаще жаловалась на «скуку» собственной жизни по сравнению с полной впечатлений, «волнительной» жизнью мужа. Дэн взял себе за правило брать жену с собой на все приёмы, просмотры и прочие мероприятия; Нэлл даже пару раз приезжала на студию, но их прежней работе бок о бок пришёл конец. Ещё до начала съёмок Дэн всё чаще предпочитал работать над сценарием в офисе на Уордур-стрит. Там ему выделили совсем крохотный кабинетик, но он теперь находил, что лучше всего ему пишется в одиночестве, вдали от Нэлл. Может быть, отчасти потому, что дома его смущала необходимость обязательно показывать ей то, что он написал, даже если он писал пьесу… Нэлл вечно была рядом, заглядывала через плечо, рвалась увидеть каждую сцену, как только он вынимал страницу из машинки. Это раздражало Дэна — вовсе не справедливо, ведь Нэлл просто пыталась сохранить былую неразрывность их существования. Он всё чаще работал вне дома, она тоже: держала корректуру в издательстве, заводила новых друзей среди коллег. Несмотря на это, обоим стало тесно в маленькой квартирке близ Бромтон-роуд. Здесь и зародились первые приступы молчания Нэлл. Дэн стал возвращаться домой всё позже и позже.
Если говорить об этом периоде их жизни, вина лежит на Дэне — целиком и полностью. Работа у Нэлл была мелочной и однообразной, совершенно неинтересной для человека, окончившего университет гораздо успешнее, чем это удалось Дэну. И вот он делал именно то, что хотел (хотя вовсе не то, что ему было бы действительно необходимо делать), а она застряла на месте, корпя над чужими огрехами. К тому же Дэн не сумел устоять перед мишурным блеском своего нового окружения, как бы презрительно ни отзывался он об этом новом мире в присутствии людей, подобных Джейн и Энтони.
Коммерческое кино — как галлюциногенный наркотик: оно искажает восприятие каждого, кто в нём работает. За парадным фасадом на кон ставится личная власть, личный престиж; кинопроизводство сводится до уровня карточной игры, где каждый игрок, чтобы выжить, должен стать кем-то вроде профессионального обманщика, шулера. Успех здесь всегда выпадает на долю двуличных; вступить в эту игру, надеясь сохранить невинность, столь же невозможно (хотя Дэн поначалу искренне старался это сделать), как с такой же надеждой переступить порог дома, над которым горят огромные неоновые буквы: «БОРДЕЛЬ». И то, что на публике здешние бандерши, сутенёры, проститутки и вышибалы маскируются под «респектабельных» режиссёров, кинозвёзд, знаменитых продюсеров и антрепренёров, лишний раз доказывает, как много им приходится прятать от чужих глаз.
Такое кино не может быть искусством. Никакое искусство не станет всегда и во всём предпочитать бесчестного человека — честному, Тартюфа — искреннему, посредственность — гению, расчёт — эстетическим и этическим принципам; никакое искусство не может по сути своей основываться на принципах низменного популизма, сводясь к наименьшему общему знаменателю. В один прекрасный день история задастся вопросом: как могло случиться, что так мало поистине зрелых фильмов было создано в двух странах, обладавших для этого наилучшими возможностями? Почему брак по расчёту меж двумя интеллектами — еврейским и англосаксонским — породил столько ничтожного блеска и столь мало сути? И отчего так непропорционально много свидетельств, что кино воистину может быть не просто искусством, но искусством великим, явилось из стран за пределами англоговорящего мира?
Очень скоро выяснилось, что Дэн оказался не способен задаваться подобными вопросами. Во время съёмок своей первой картины он во второй раз изменил Нэлл. Главную женскую роль в фильме играла актриса, чьё лицо и ножки не сходили со страниц самых дешёвых лондонских газет. Позднее она отправилась сниматься в Голливуд, где и заработала своё знаменитое прозвище «Открытый чемпионат». Ни один уважающий себя калифорнийский «жеребчик» не мог упустить возможность поучаствовать в этом «чемпионате» хотя бы раз. Студийные сплетники в «Пайнвуде» утверждали, что она уже успела переспать с полуугасшей звездой — американским актёром, приглашённым сниматься, чтобы обеспечить фильму заокеанский прокат. Поначалу Дэн находил её неестественной и глупой. Только такой всеядный продюсер и такой лизоблюд-режиссёр, с которыми ему пришлось иметь дело, могли пригласить эту диву на роль раздираемой душевными муками героини — офицера Вспомогательного женского авиационного корпуса. Но потом эта актрисуля обрела почти трагический вид жертвы неуправляемых обстоятельств, мученицы затянувшихся съёмок. И дело было не только в застарелой печали женщины, за всё расплачивающейся собственным телом. Казалось, ей порой и в