бы в шутку: «Доброе утро!»
Дэн улыбнулся и ответил:
— Добрый вечер.
— Англисски?
— Англичане.
— Очень хароши. Англисски очень хароши.
И вдруг вся группа собралась около Дэна и Джейн, встав перед ними плотным полумесяцем, смеющиеся карие глаза, девочки кусают губы, чтобы не рассмеяться.
— Вы делает отдых?
— Да. И вы тоже?
Но паренёк, видно, не понял вопроса. Заговорила стоящая рядом с ним девочка; она была миловидна, с более узким, чем обычно у большинства арабских женщин, лицом, длинными волосами и прекрасно очерченными глазами.
— Свободный день сегодня. Не занимаемся.
— Говорит англисски очень хароши, — сказал первый паренёк.
Девочка стеснялась, но говорила по-английски много лучше, чем он. Её отец работает инженером на строительстве плотины, год назад младшей сестре сделали сложную операцию на сердце, и она провела три месяца в Лондоне вместе с матерью и больной сестрой. Ей уже семнадцать, она и её друзья — все из одной школы, лучшей средней школы в Асуане. Хотелось бы жить в Каире, все они хотели бы жить в Каире или в Александрии. Здесь слишком жарко, слишком «грязно». Джейн спросила, бывают ли здесь когда-нибудь дожди?
— Я живу здесь уже два год. Никогда не вижу дождь.
Пока она говорила, среди её спутников слышались смешки, реплики на арабском, тогда её тёмные глаза гневно сверкали в ту сторону, откуда донеслась колкость. Обращалась она, главным образом, к Джейн, тем временем остальные потихоньку отходили от них, и наконец у скамьи остались только эта девочка с глазами газели и ещё две других. Английский они учат в школе, но им ещё и русский приходится учить. Им не нравится, но таков закон. Английский им нравится гораздо больше. Ей очень хочется завязать переписку и подружиться с кем-нибудь в Англии. Джейн улыбнулась:
— Если ты дашь мне свой адрес и назовёшь имя и фамилию, я попытаюсь найти тебе кого-нибудь, когда вернусь домой.
Девочка прикусила губу, словно растерявшись от такой непосредственной реакции, и сказала что-то по-арабски одной из подруг. Джейн раскрыла плетёную сумку и достала карандаш и записную книжку. Девочка поколебалась, затем, при молчаливом одобрении подруги, села рядом с Джейн на скамью и старательно, печатными буквами написала имя, фамилию и адрес.
— С кем бы ты хотела переписываться? С мальчиком или девочкой?
— С мальчиком. — Она опять прикусила губу. — Вы не забудет?
— Конечно, нет.
— Вы очень добрая.
Один из ребят нетерпеливо окликнул девочек, стоя у выхода на главную тропу.
— Я надо идти. У нас лодка. — Но ещё с минуту посидела на скамье. — Вы имеет дочь?
— Да. Две дочери.
Порывисто, без всякого предупреждения, девочка наклонила голову, сняла с шеи длинную нитку бус, высвободила запутавшиеся в них волосы и положила бусы на скамью рядом с сумкой Джейн.
— Но я… — начала было Джейн.
Девочка уже поднялась на ноги и стояла, сложив руки у груди и слегка кланяясь:
— Пожалуйста. Ничего. Чтобы вы не забудете. — Она опять поклонилась. — Я теперь надо идти.
Джейн взяла бусы:
— Но, серьёзно, ведь я…
Девочка развела руками, будто бы говоря — ничего не поделаешь, судьба, не следует ей противиться… потом схватила за руку одну из подруг, и они помчались прочь, словно совсем маленькие девчонки. Послышался хохот, приглушённые взвизги, будто они только что совершили невероятно дерзкий поступок. Все их друзья собрались вокруг них на главной тропе, выяснить, в чём дело. Последовал новый взрыв смеха. Однако, когда ребята пошли прочь, они обернулись и из-за ветвей помахали Дэну и Джейн на прощание. Джейн встала, и оба они помахали ребятам в ответ. Потом она посмотрела на нитку бус, которую всё ещё держала в руках. Бусы были коричневого цвета, полированные, из каких-то зёрен. Глаза её, радостно, удивлённые и немного испуганные, отыскали взгляд Дэна.
— Какой щедрый подарок!
— Ну, надеюсь, они не пропитаны каким-нибудь смертельным ядом.
Джейн бросила на него взгляд, упрекая за недобрую мысль, потом, как бы назло ему, села и через голову надела бусы на шею; снова бросила взгляд на Дэна. Тот усмехнулся:
— Славная девчушка.
— Правда, хорошенькая? — Джейн рассматривала бусы, потом приподняла их и понюхала. — О, у них какой-то удивительный аромат! Будто пачули.
Дэн наклонился и понюхал протянутый ему кончик ожерелья: действительно, сладковатый мускусный запах.
— М-м-м.
Она снова понюхала бусы, помолчав, тихо сказала:
— Это всё так грустно. Молодёжь так стремится к контактам.
— И я как раз подумал — что мог бы какой-нибудь израильский парнишка захотеть сделать, увидев такое лицо? Только — поцеловать.
— Жалко, что Пол не старше года на два.
— Попытаться всё равно можно. Девочка получит огромное удовольствие от ежемесячного чтения десяти страниц убористого текста о средневековой системе огораживаний в Англии.
Джейн усмехнулась, всё ещё занятая разглядыванием бус, но не ответила; Дэн понял, что этот вполне тривиальный дар — бусы, несомненно, были куплены на обычном рынке и никакой особой ценности не представляли — растрогал её, проник до потаённых глубин, возродив былую открытость, готовность снова чувствовать, что правильно. Он помолчал, потом спросил, чуть понизив голос:
— Ты и правда снова радуешься жизни, Джейн?
— Да.
— Последние дни доставили мне гораздо больше удовольствия, чем я предполагал. Это звучит ужасно двусмысленно. Но это правда.
— Это плагиат. Я сама хотела тебе это сказать.
— Плагиат — писательская привилегия.
Она по-прежнему чуть улыбалась, не поднимая глаз; помешкав, сказала:
— Ты был прав. Мне было просто необходимо что-то вроде этого.
— Ты теперь забудешь о прошлом?
— Насколько смогу.
— Ведь ты уже исполнила свою епитимью.
Она помотала головой:
— Всё равно что «Аве Мария» несколько раз прочла.
— Да ладно тебе! А какой это экзистенциалист утверждал, что следует использовать прошлое для построения настоящего?
— Мне представляется, что на самом деле это утверждение идёт от знаменитого досартровского философа Сэмьюэла Смайлза[884].
Но Дэн не отставал:
— И всё-таки ты действительно считаешь наше путешествие не совсем напрасным?
— Действительно.
Джейн скупо улыбнулась ему, но согласие было чисто символическим, более похожим на уход от ответа, на отрицание; в любом случае — на нежелание говорить об этом.
— Просто мне не хотелось бы, чтобы, вернувшись, мы об этом забыли, Джейн. Вот и всё.
Она и на это не ответила, только чуть наклонила голову. Так и сидела с опущенной головой, непреднамеренно приняв вид застенчивой школьницы, будто подаренные бусы передали ей что-то от девочки, их носившей; но вот, словно осознав это, Джейн выпрямилась, подняла голову и посмотрела вверх, сквозь листву окружавших их деревьев. То, что Дэн принял за смущение, было скорее всего вызвано тем, что думала она о другом.
— В ту ночь… когда он покончил с собой… Меня особенно расстроило ощущение, что он сделал из меня какую-то помеху для всех. Вроде белого слона.
— Но это же просто смешно!
— Я не оправдываю это своё чувство, Дэн. Это не было связано с тем, что я — женщина, а не мужчина… что бы я потом ни говорила. Просто я чувствовала, что он передал меня под опеку, возложил тяжкую ношу на плечи других, обременил мною их совесть.
— Для чего, собственно, другие и существуют. Если всё это так и было.
— Думаю, это путешествие помогло мне понять, что в последние годы я не очень старалась улучшить отношения с Энтони. Собственно, поэтому я и плакала сегодня утром. А ещё потому, что чувствую себя гораздо лучше. Менее истеричной. — Она снова бросила на него быстрый взгляд искоса. — Каким бы несправедливым требованием ни обременил тебя Энтони во время последнего разговора… а это ведь было фактически завещание… считай, что ты его выполнил.
— Оно не было несправедливым. Именно это я и пытался сейчас сказать. Я тоже стал кое-что осознавать за то время, что мы здесь, Джейн. В частности — сколько я утратил, потеряв вас обоих на долгие годы. Так что долг — обоюдный.
Она улыбнулась:
— Тебе бы дипломатом быть.
— Вовсе не собирался быть дипломатичным.
— Я считаю — мой долг значительно больше.
— Почему же?
Она ответила не прямо, как бы вернувшись к его словам, сказанным несколько раньше:
— Думаю, пора мне стать реально независимой. Вместо того чтобы искать опоры у добрых друзей и дочерей.
— А может, им нравится служить опорой?
— Это несправедливо по отношению к ним. И ко мне самой.
— Так что всё это должно закончиться здесь? Иначе ты снова окажешься в заключении?
Она сказала:
— Я не очень хорошо выражаю свои мысли.
— Попытайся ещё раз.
— Просто дело в том…
— В чём?
— В конечном счёте действительно ли доброта — то, в чём я нуждаюсь? Доброту ли следует мне прописывать в качестве лекарства?
— Это что — одна из теорий твоей подруги-докторицы?
— В какой-то степени — да. Она очень верит в опору на собственные силы, особенно если женщина чем-то травмирована. Иногда становится даже агрессивной в этом вопросе. Но мне кажется, в чём-то она права.
— И следует опасаться всех мужчин вообще, а особенно — дары приносящих?
— Боюсь, впечатление создаётся неверное. Она вовсе не стремится пропагандировать это своё кредо. Гораздо больше стремится убедить человека не пугаться того, о чём свидетельствует его прошлое. Что если в прошлом существовал «неправый» мужчина, то следует искать там и «неправую» женщину.
— Ты советовалась с ней — ехать или не ехать?
— Не как с врачом. Как с подругой.
— И что же она сказала?
— Что мне пора научиться принимать решения самостоятельно. — Она покачала головой, будто это была не вся правда. — И что мне и правда необходимо кое от чего уйти.