— Ни один мужчина, ни одна женщина никогда до конца не понимают, каким стал каждый из них. Если главным условием будет понимание, им придётся жить на разных планетах. Потому что такое требование нереально.
— Но боль, которую это может причинить, — реальна?
— Если допустить, что она более реальна, чем счастье.
Джейн не поднимала головы.
— Это вовсе не потому, что в тебе что-то не так. Поверь мне.
— Я думаю, ты лжёшь. Может быть, из чувства порядочности. Но всё-таки лжёшь.
— С чего ты взял?
— Каро рассказала мне, как ты отозвалась обо мне — не так давно. Что я из тех, кто постоянно бежит от своего прошлого. От прочных привязанностей.
Она чуть слышно охнула.
— Не надо было ей говорить тебе об этом.
— Возможно. Но она сказала.
— Я хотела, чтобы ей было легче. Вовсе не собиралась в чём-то винить тебя.
— Не сомневаюсь. И диагноза не оспариваю.
— Но я вовсе не хотела сказать, что ты бежишь от неё.
Он поболтал пиво в стакане.
— Но ты опасаешься, что я мог бы вскоре снова бежать — от тебя?
— Мне очень жаль, что она тебе это сказала.
Дэн поднял на неё глаза. Лицо её замкнулось, в глазах — смущение, растерянность; она не знала, как объяснить ему, как сорваться с неудобного крючка, который он долго держал в запасе и наконец нашёл повод использовать.
— Но раз уж сказала?
— Больше всего я опасаюсь, что твой побег от меня был бы вполне оправдан.
— Это тяжёлый случай ложной скромности. Предвкушение беды прежде, чем она может произойти.
— Очень жаль. Но опасения эти вполне реальны.
— Мне хотелось бы, чтобы мы похоронили твоё представление, что я втайне собираюсь как-то повлиять на тебя, испортить. Я полностью принимаю тебя такой, какая ты есть. Такой, какой ты хочешь быть. — Он перевёл дух. — И не только потому, что я так хочу. Невозможно создать тебя по своему образу и подобию. Хоть тыщу лет старайся.
Она помотала головой, словно в отчаянии, что их желания идут вразрез одно другому.
— Если бы речь шла лишь о терпимости друг к другу…
— Это уже что-то.
— Я вполне с тобой согласна.
Снова оба замолчали, не зная, что сказать.
— Дело не просто в прошлом, Джейн. Мне пришлось узнавать тебя заново. Какой ты стала. Я чувствую, что ты мне очень близка. — Он помолчал, потом попытался вытянуть из неё ответ: — Разве ты не видишь этого? Не видишь этого родства душ?
— Вижу. Временами.
— В Египте я почувствовал, что впервые в жизни бегу не от чего-то, а к чему-то. Я не питаю иллюзий, Джейн. Я знаю, что нам с тобой придётся разбираться со множеством недопониманий и недоразумений. Если бы ты только поверила, что я, со своей стороны, готов к беспредельному терпению. Сочувствию. Любви. Да как хочешь это назови. Я хочу писать, но ведь писать я могу где угодно. Просто я хочу быть рядом с тобой. Вместе с тобой. Где бы ты ни была. Даже если там будет не лучше, чем здесь. Лучше так, чем никак. Чем вообще не пытаться. — Он замолчал, дав тишине продлиться. Но Джейн, казалось, была в плену тишины ещё более глубокой. Дэн снова заговорил, не так настойчиво. — На самом деле, я вижу всего два возможных объяснения. Первое — что прежнее физическое взаимопонимание между нами ничего больше для тебя не значит. В этом случае я, разумеется, умолкаю. С такими вещами не спорят.
— А второе?
— Второе означало бы, что ты точно так же в бегах, как, по твоим словам, и я. Бежишь в ином направлении, но никак не более честно.
— Куда же?
— К мысли, что можно исправить то, что плохо у тебя внутри, пожертвовав всем ради социального самосознания… помогая обездоленным. И так далее и тому подобное. В пользу моего решения говорит хотя бы то, что оно бьёт в самую точку, потому что я в своей жизни по-настоящему предал только две вещи, те, к которым у меня был хоть какой-то талант. Владение словом и истинную любовь к другому человеческому существу, для меня — единственному на свете. — И он добавил: — Вину за второе предательство мы несём оба. — Странным образом, тем более странным, что он уже знал, что собирается сказать, к нему вдруг пришло воспоминание об анданте, далёком, медленном, бесконечно прерывающемся анданте из вариаций Голдберга, его паузы, его тишина и то, что крылось за нею. — Ты убила что-то в нас троих, Джейн. Конечно, не подозревая, что делаешь, и, конечно, «убила» — недоброе слово. Но ты сделала так, что иной выбор, иное развитие событий стали невозможны. Мы до сих пор окружены тем, что ты сделала тогда с нами. Мы всё ещё где-то там.
Его последняя резкость явно поразила её, убила малейшую надежду на то, что можно удержать разговор в каких-то рамках. А Дэн продолжал:
— Не могу простить тебе ту аналогию с тюрьмой, о которой ты говорила. Я бы предпочёл, чтобы ты прямо сказала, что не доверяешь мне. Это было бы по крайней мере честно.
Она слегка откинулась назад и снова помотала головой:
— Мне вовсе не нужно искать кого-то, кому я не доверяю. Достаточно заглянуть внутрь себя.
— Мне кажется, вся разница между нами в том, что в тебе есть что-то, чего я не понимаю. И я просто счастлив, что это так. А я для тебя вроде зверюшки в клетке. Легко табличку навесить.
— Ты умеешь жить с собой в ладу, Дэн. Я — нет.
— За это мне полагается чёрный шар?
— Это несправедливо.
Он опустил глаза и иронически усмехнулся:
— Ну и пусть. Мне это по традиции прощают. — Но даже этот его призыв к меньшей серьёзности не был услышан. Дэн почувствовал, что она отдаляется, уходит, не только от него, но от настоящего времени, в те годы, когда они ещё не знали друг друга, во времена вечного непрощения, нежелания слушать. Он сказал мягко: — Может быть, вся разница между нами в том и состоит, что только один из нас любит любовь.
— В состоянии верить в любовь.
— Господи, речь ведь не о святом причастии. Веры не требуется. Как и отпущения грехов. — Джейн молчала. — Мы оба — существа несовершенные, Джейн. Эгоист и идеалистка. Не воплощение Платоновой мечты. Но это вовсе не означает, что мы не можем много дать друг другу. — Она не произносила ни слова. — Тогда ничего не остаётся, как вернуться к физической стороне дела.
Он понимал, что она охвачена паникой, несмотря на неподвижность позы, на застывшее лицо; мысленно петляет, запутывает след, пытается ускользнуть.
— Твои слова ставят меня в очень трудное положение.
— Тогда я попробую его облегчить. Я скорее предпочёл бы, чтобы всё объяснялось чисто физическими причинами, а не тем, что ты, как мне кажется, имеешь в виду.
Дэн чувствовал, что она взвешивает возможности, видит в его словах некий выход; это послужило ему доказательством, что дело в чём-то другом. Наконец она подняла голову, но смотрела на противоположную стену.
— В Асуане я часами лежала без сна. Если бы я ничего такого не чувствовала, я не говорила бы о тюрьме.
— Бог ты мой, да в чём же тогда дело?
— Может быть, как раз в Боге. Как ни странно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что-то же заставило меня на следующее утро обрадоваться, что ничего не произошло. — Она помолчала. — Я знала, что надо будет тебе лгать. Потому что причина была бы не та.
— Тогда почему же?
Она молчала, по-прежнему не испытывая желания говорить, но поняла, что от ответа не уйти.
— У тебя такой богатый сексуальный опыт, вряд ли ты можешь представить себе, что это значит для человека, у которого такого опыта очень мало. Как бережёшь воспоминания о том немногом, что у тебя было. Вот единственная причина, почему я не решилась прийти тогда. Зная… — И она снова умолкла.
— Зная что, Джейн?
— Что старое чувство может вернуться. — И поспешно продолжала, не дав ему прервать себя: — Но отчасти ещё и Энтони. Это ещё не совсем прошло, Дэн. Не его смерть, нет. Жизнь с ним. Все наши неудачи.
— Но, как я подозреваю, он почти надеялся, что всё именно так и случится.
— Но основания, которые его заставили этого хотеть, не для меня. Даже если его нелепый метафизический расчёт верен, Энтони должен сам нести наказание.
— Но ведь ты ведёшь себя так, будто он верен. Будто Энтони наблюдает за нами, а ты поступаешь ему назло.
— Я не должна принимать во внимание то, чего хотел он. — Теперь она обращалась прямо к Дэну, во всяком случае, слегка повернула к нему голову. — Как и то, чего хочет моя женская суть. — Джейн снова отвела глаза и опустила голову. — Когда в машине ты взял меня за руку, я чуть не расплакалась. Я понимаю, это звучит нелепо. Многое во мне протестует против того, что я… что я такая. — Она провела пальцами по краю стакана, дав молчанию разрастись. Снаружи снова залаял бродячий пёс. Через некоторое время она заговорила снова: — Получается так, будто какая-то часть твоего существа, та, которую ты не хочешь задействовать, в силу каких-то ужасных причин запрещает, отвергает ту, что хочет давать, дарить, сказать «да». Ты ждёшь от меня того, что, говорят, существует, и я знаю — да, существует, но где-то в другой стране, куда мне нет доступа. В ту ночь, в Асуане, я лежала без сна, пытаясь стать другой, не самой собой. Уговаривала себя: меня всегда влекло к этому мужчине, так почему бы и нет? Просто как приключение. Как… Как это уже было когда-то. Но поняла, что не смогу. — Она подождала немного. Но он молчал. — Отчасти ещё и потому, что я не могу воспринимать тебя объективно, думать о тебе как об «этом мужчине». — Она снова помешкала. — На корабле мне был устроен небольшой тест. Алэн предложил мне себя — очень мило, тактично, в типично французском стиле. Как бы начиная партию в бридж. Но я посмотрела на противоположную сторону салона — на тебя. Если бы ты только мог понять, что причина, из-за которой это было бы предательством по отношению к тебе, та же самая, что и сейчас…
— А если бы тогда, в Асуане, я пришёл к тебе?
— Тогда у меня не было бы времени подумать. А сейчас есть.
Дэн внимательно рассматривал свой стакан.
— Всегда можно распознать плохой сценарий по тому, что сюжет строится на упущенных возможностях.