— На самом деле я хочу сказать, что — мне так кажется — я была бы готова пойти на некоторый компромисс касательно характера наших отношений… где-то в будущем, если ты так настаиваешь. Если бы мы узнали друг друга получше.
— Вы имеете в виду ту ситуацию, где вы — высоколобая дама-поэтесса, а я — неотесанный бизнесмен?
Она бросает на него быстрый взволнованный взгляд, исполненный искреннего ужаса:
— Пожалуйста, Майлз, не надо, я совершенно не имела в виду ничего подобного. Вовсе не неотесанный. Если бы это было так, я со всей очевидностью… мой персонаж и не посмотрел бы в твою сторону. Во всех отношениях очень милый человек. По-своему. Только самую малость… ограниченный, деформированный своей средой и профессией.
— Мне не вполне ясно, что за компромисс вы имели в виду.
— Если бы ты предпочел, чтобы они… ну, если говорить совсем-совсем прямо, они могли бы вступить в более откровенные отношения где-то в конце. Физически.
— Переспать, что ли?
— Ну если ты хочешь так это называть.
— Мне-то она показалась чуть слишком переборчивой для таких вещей.
— О, я думаю, такой она и была бы достаточно долго. На протяжении многих глав. Может быть, даже до конца.
— До климакса?
— Ты неисправим!
— Я не то хотел сказать.
— А я уверена — именно то! Но это не столь важно.
— Я все еще не вижу, как это могло бы произойти. С такими характерологическими предпосылками.
— Это не мне решать. Такие вещи — твоя область.
— И ваша тоже. Я так хочу.
Она снова опускает взгляд:
— Это же абсурд. Учить ученого. У тебя гораздо больше опыта. А я все время чувствую такой ужас. Ведь я появилась на свет всего несколько страниц назад!
— Ну и что? Вы так быстро овладеваете знаниями!
— Ты заставляешь меня краснеть.
— Ну что вы! Я говорю совершенно серьезно.
Она некоторое время молчит, потом бросает на него быстрый взгляд:
— Это правда?
— Абсолютная правда.
Она гасит в пепельнице сигарету.
— Ну тогда… Только что придумала… Абсолютный экспромт… Представь себе некий кризис в отношениях, тебя все больше тянет ко мне, просто отчаянно тянет, ты собираешься бросить жену, чтобы соединиться со мной…
— Какую еще жену?
Она поднимает на него удивленные глаза:
— Просто мне представилось, что ты должен быть женат. Я именно так тебя вижу.
— Должен же я хотя бы знать!
Скрестив на груди руки, она пристально смотрит на дверь.
— Во всяком случае, однажды, в знойный летний вечер, ты заявляешься ко мне, в мою квартиру в Найтсбридже{54}, чтобы все наконец выяснить и утрясти, сказать, почему ты меня так любишь и почему я не могу не любить тебя и всякое такое, а случилось так, что в этот вечер я легла спать очень рано и на мне только коротенькая ночная сорочка. — Она на мгновение задумывается, потом расправляет халат. — Или — вот это. Не важно что. Очень душно. В воздухе пахнет грозой. Мне не хочется тебя впускать, но ты настойчив, и вдруг, как-то неожиданно, все накипевшее изливается наружу, твоя прежняя робость оборачивается непреодолимой страстью, темным желанием, твоя мужественность наконец воспламеняется, и ты без единого слова бросаешься на меня, срываешь прозрачную одежду с моих обнаженных плеч, я кричу и сопротивляюсь, почти уже вырываюсь из твоих рук, мне как-то удается добраться до стеклянных дверей и выскочить в туман, под проливной дождь, а ты…
— Квартира на первом этаже?
— Ну конечно. Само собой разумеется.
— Я просто взволновался из-за соседей. Раз ты закричала.
— Ну ладно. Я не кричу, я шиплю, задыхаясь от ненависти, произношу слова злым шепотом. Я еще не успела продумать мелкие детали, Майлз.
— Прошу прощения. Я перебил.
— Я же впервые в жизни делаю все это.
— Прошу прощения.
— Теперь я забыла, где остановилась.
— Сразу за стеклянными дверьми. В тумане. Под проливным дождем.
— Я выбегаю на садовую лужайку, но ты такой быстрый, такой сильный, тобой владеет животная страсть, ты догоняешь меня, швыряешь на мягкий дерн и овладеваешь мной со зверской жестокостью, разумеется, против моей воли, я рыдаю, когда твоя возбужденная похоть торжествует над моими глубоко укорененными принципами. — Она делает небольшую паузу. — Я лишь пытаюсь дать тебе черновой набросок… общую идею.
— Пожалуй, мне нравится мягкий дерн. Только мне казалось…
— Да?
— Ты вроде бы что-то такое говорила про то, как тебя нужно долго и нежно настраивать.
Она одаряет его трогательно смущенным и чуть обиженным взглядом и говорит тихо, устремив глаза долу:
— Майлз, я ведь женщина. Я соткана из противоречий, тут ничего не поделаешь.
— Конечно-конечно. Прошу прощения.
— Ну, я хочу сказать, очевидно, тебе нужно будет как-то подготовить эту сцену сексуального насилия. Ты мог бы, например, показать, как, до твоего появления, раздеваясь, я на миг подхожу к зеркалу, гляжу на себя, нагую, и задумываюсь втайне, может ли меня удовлетворить одна лишь поэзия.
— Обязательно буду иметь это в виду.
— Можно даже показать, как я грустно достаю с полки книгу Никола Шорье.
— Кого-кого?
— Возможно, я оказалась здесь чуть слишком recherchèe[946]. Отрывок, который я имею в виду, — это deuxième dialogue[947]. Tribadicon{55}, как он грубовато его называет. Лионское издание тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года. — Она вопросительно качает головой. — Нет?
— Нет.
— Извини. Я почему-то решила, что ты должен знать всю порнографическую классику наизусть.
— Могу ли я осведомиться, как это, просуществовав всего несколько страниц, ты ухитрилась…
— О, Майлз! — Она поспешно прячет улыбку и опускает глаза. — Право, я полагала, наша беседа протекает вне рамок текстовых иллюзий. — Снова поднимает на него взор. — Я хочу сказать, возьми, к примеру, тот эпизод, где, в образе доктора Дельфи, я спросила, почему ты просто не выскочил из кровати и не ушел из палаты. В реальности тебе понадобилось целых шесть недель, чтобы отыскать ответ. Должна же я была чем-то занять себя, пока тянулось ожидание. Я чувствовала: самое малое, что я могу сделать, — это ознакомиться с теми книгами, что дороже всего твоему сердцу. — Помолчав, она добавляет: — Я же твоя служащая. В каком-то смысле.
— Твоей добросовестности нет предела.
— Ну что ты!
— Копаться во всей этой отвратительной мерзости!
— Майлз, я не могла бы смотреть жизни прямо в лицо, если бы не относилась к своей работе добросовестно. Видно, такова моя природа. С этим ничего не поделаешь. Я стремлюсь не просто достичь цели, но пойти гораздо дальше.
Он внимательно за ней наблюдает. Она снова опустила глаза на кровать, будто смущена необходимостью вот так, всерьез, рассуждать о себе.
— Итак, мы остались в саду, под дождем. Что дальше?
— Думаю, в результате может оказаться, что я уже много глав подряд просто умирала от желания, чтобы ты наконец сделал что-то в этом роде, но, разумеется, моя натура эмоционально слишком сложна, чтобы я могла осознать это. На самом деле я рыдаю от любви к тебе. И наконец познаю оргазм.
— Под дождем?
— Если ты не считаешь, что это de trop[948]. Пусть это будет при лунном свете, если тебе так больше нравится.
Он слегка откидывается на стуле:
— И этим все заканчивается?
Она мрачно вглядывается в него сквозь совиные очки:
— Майлз, вряд ли современный роман можно закончить на предположении, что простое траханье решает все проблемы.
— Разумеется, нет.
Она снова разглаживает халат.
— Со своей стороны я рассматриваю эту сцену как финал первой части трилогии.
— С моей стороны глупо было не догадаться.
Она дергает за ниточку, торчащую из махровой ткани халата.
— Во второй части трилогии, я думаю, я становлюсь жертвой собственной, до тех пор подавляемой, чувственности. Мессалиной{56}de nos jours[949], так сказать. Уверена, ты эту среднюю часть можешь сделать запросто, хоть во сне.
— Я, видно, чего-то не понял. Разве все удручающе скучные постельные сцены не должны были остаться в фантастической преамбуле в стиле «Алисы в Стране чудес»?
— Искренне надеюсь, эти сцены не будут скучными. Разумеется, сама я никакого удовольствия при этом не получаю. Я делаю все это от отчаяния.
— Откуда взялось отчаяние?
Она глядит на него поверх очков:
— Ну, ведь предполагается, что я — женщина двадцатого века, Майлз. Я в отчаянии по определению.
— А что происходит с моим персонажем?
Она берет из сигаретницы новую сигарету.
— А ты бы ужасно ревновал, начал пить, в делах у тебя — полный крах. В конце концов тебе приходится жить на мои деньги, заработанные совершенно аморальным путем. Ты бы выглядел изможденным, истрепанным, отрастил бороду… стал пустой оболочкой… — она приостанавливается, чтобы зажечь сигарету, — того преуспевающего бананового импортера, каким когда-то был.
— Когда-то был… кем?!
Она выдыхает облачко дыма.
— В этом есть целый ряд преимуществ.
— Не испытываю ни малейшего стремления быть импортером бананов.
— Боюсь, ты будешь несколько бесцветным без какого-нибудь экзотического фона. Между прочим, я представляю себе нашу первую встречу в реальном мире в одном из твоих ист-эндских складов, где дозревают бананы. Наш диалог, осторожный, не ставящий точек над «i», идет контрапунктом бесконечным рядам недозрелых фруктовых пенисов.
— Не уверен, что сумел бы написать такое.
— Мне было бы так неприятно потерять этот эпизод. — Пауза. — Я чувствую, что так будет правильно.