— Муза танца, верно?
— Боюсь, произошла ошибка, сэр. Я не обучаю танцам. За уроками пантомимы обратитесь к моему приятелю мистеру Ричу{180}.
— Никакой ошибки.
Лейси приосанивается:
— Я актер, сэр. Об моем таланте наслышаны все столичные знатоки театра.
Не расплетая рук, стряпчий одаривает его язвительной усмешкой:
— А вскоре услышат и знатоки Тайберна{181}. Мой клиент написал для вас пьеску, дружище, под названием «Ступени и веревка, или Дрыги-дрыг-опаньки»{182}. На эшафоте вы спляшете джигу в петле Джека Кетча{183}.
Лейси ошарашен, но через секунду вскидывает голову, опираясь на оставленную трость.
— Изволили неудачно пошутить, сэр?
Сморчок встает и, опершись о стол, нависает над жертвой:
— Никаких шуток… мистер Браун. Ей-богу, никаких, шельма ты окаянная!
Взгляд его испепеляет опешившего актера.
— Меня зовут… — мямлит Лейси.
— Четыре месяца назад в графстве Девон вы представлялись Брауном. Станете отрицать?
Актер отводит глаза.
— Сие уж слишком, сэр. Я ухожу.
Он встает и направляется к двери. Из взгляда клерка исчезла всякая веселость; верзила не двигается с места и лишь выставляет перед собой фолиант, на кожаной обложке которого оттиснут крест.
— Вы разоблачены, милсдарь! — верещит стряпчий; Лейси надувает грудь. — Не утруждайтесь, ваши штучки меня не проймут! Еще недавно комедиантов прилюдно пороли! Слезайте-ка с котурнов! Здесь дом закона, а не балаган, в коем толпа олухов трепещет перед фанфароном в аляповатой короне. Ясно ль я излагаю?
Актер вновь отводит глаза и тоскливо смотрит на зеленую листву за окном. Пауза. Наконец взгляд его возвращается к стряпчему:
— На каком основанье изволите так говорить со мной?
Не спуская глаз с актера, Аскью вытягивает сухонькую руку и отсчитывает основания, выкидывая пальцы:
— Первое. Я навел справки: в означенное время вас не было в Лондоне. Второе. Я прошел по вашим запутанным следам. Третье. Имеются взятые под присягой точные показанья об вашей наружности — вплоть до нароста, что украшает вашу правую ноздрю. Мой помощник, что стоит за вашей спиной, переговорил с тем, кто в означенное время по какой-то надобности заглянул к вам на квартиру, но был извещен об вашей отлучке по личному делу в западные графства. И кто ж его известил? Разумеется, не кто иной, как ваша супружница. Бабонька не уступит вам в лживости, а?
— Не отрицаю, мне случилось отъехать в Эксетер.
— Лжете.
— Можете проверить. Справьтесь в гостинице, что возле собора.
— Что за личное дело?
— Наклевывался ангажемент… да не вышло…
— Хватит болтать, Лейси, я еще не закончил. Слугу вашего изображал некто Фартинг — не стоящий сего прозванья валлиец. В компании вашей была и девица — некая Луиза, выдававшая себя за служанку. Прячете глаза, сэр? Что ж, самое время, ибо дальше — хуже. Вашему поддельному племяннику мистеру Бартоломью прислуживал глухонемой. Так вот он не исчез, сэр, но обнаружен мертвым. Сильно подозренье, что дело не обошлось только оным гнусным злодеяньем, кое совершил доселе неведомый, а теперь известный убийца, стоящий передо мной.
Впервые взгляд актера полон безыскусной растерянности:
— Как… мертвым?
Стряпчий медленно опускается в кресло. Какое-то время молчит, разглядывая собеседника, потом сводит кончики пальцев и уже менее властно произносит:
— А вам-то что, сэр? Ведь об ту пору вы искали ангажемента в Эксетере?
Актер безмолвствует.
— А весь март и апрель, окромя Страстной недели, в театре Хеймаркет исполняли заглавную роль в новой дерзкой сатире под названьем «Пасквин», кою накропал отъявленный мерзавец, некто Филдинг{184}?
— Сие всем известно. На спектакле перебывал весь Лондон.
— У вас большая роль Фастиана, не так ли?
— Да.
— Говорят, постановка имела бешеный успех, какой в нынешние святотатственные времена сопутствует всякому бесстыдному глумленью над законом. Сколько раз прошел спектакль до Пасхальной недели, начавшейся семнадцатого апреля?
— Не помню. Раз тридцать.
— Тридцать пять, сэр. Дольше продержалась лишь его ровня в наглости «Опера нищего», верно?
— Возможно.
— Как, вы не знаете? Иль не участвовали в пьеске, что игралась семь-восемь лет назад?
— Я взялся за маленькую роль, чтоб доставить удовольствие мистеру Гею, с кем имел честь приятельствовать.
— Да уж, честь! Не почетно ль исполнить роль, где один из достойнейших сынов нации и, кроме того, ее главный министр выведен разбойником? Не вы ль в образе Робина Мошны представили чрезвычайно злобную и неприличную карикатуру на сэра Роберта Уолпола{185}? И женушка ваша хороша — не сомневаюсь, ей не составило труда в той же пьеске воплотить бесстыжую Долли Давалку!
— С негодованием отвергаю вашу последнюю реплику, сэр! Моя жена…
— К бесу ее! Про вас все известно, сэр. Например, то, что по возобновленью спектаклей двадцать шестого апреля вы загадочно исчезли, а ваша расчудесная роль досталась некоему Топэму. Что, не так? Мне доподлинно известен и ваш надуманный повод для расторженья контракта. Кто поверит, что ради мифического ангажемента в Эксетере вы расстались с гвоздем сезона, в коем имели недурственную долю? Вас с потрохами купили, Лейси, и я даже знаю кто.
Актер сник, голова его опущена, от былой авантажности не осталось и следа.
— Клянусь, я не совершал никакого преступленья и ничего не знаю об том… что вы сказали.
— Но вы ж не станете отрицать, что некий мистер Бартоломью нанял вас для сопровожденья его в поездке по западным графствам, состоявшейся в последнюю неделю апреля?
— Я хочу знать, какой у меня выбор.
Помолчав, стряпчий отвечает:
— Что ж, я вас просвещу. Станете упорствовать — прямиком отправитесь в Ньюгейтскую тюрьму, где вас закуют в железо и для дальнейшего следствия препроводят в Девон. Признаете справедливость моих слов, дадите показанья под присягой — тогда поглядим. Решит тот, чью волю я исполняю. Достаточно ему кивнуть, и вы обратитесь в прах. — Аскью вскидывает палец. — Попомните, я должен знать все до последней крохи. Иначе вас сотрут в порошок. Вы проклянете день, когда родились.
Глядя в пол, актер тяжело опускается на стул и качает головой.
— Итак, сэр?
— Меня ошельмовали, чудовищно ошельмовали. Я полагал, что участвую в безобидной, достойной сочувствия затее. — Лейси поднимает голову. — Перед вами честный человек, кто ежели в чем и виновен, то лишь в глупой доверчивости, но никак не в злом умысле иль проступке. Умоляю мне верить.
— Избавьте от ваших молений, сэр. Я верю только фактам.
— Вы несправедливы к достойной миссис Лейси. Она совершенно ни при чем.
— Я разберусь.
— Поспрошайте обо мне, сэр, я человек известный. Был коротко знаком с мистером Геем, его покровительницей герцогиней Квинсберри{186} и ее вельможным супругом. Имел честь пользоваться расположением генерала Чарльза Черчилля{187}, с ним мы встречались на Гроувенор-стрит, когда была жива миссис Олдфилд{188}. Меня знают мистер Рич из Гудменз-Филдз{189}, поэт-лауреат мистер Сиббер{190}, мистер Квин{191} и добродетельная миссис Брейсгердл{192}. Вам всякий скажет, я не позорю актерство, как иные штукари.
Стряпчий молчит.
— Скажите, я прогневил важную персону?
Ответом — пристальный взгляд.
— Так я и думал. Знать бы, где упасть…
Молчание.
— Что я должен делать?
— Принесите клятву и рассказывайте, ничего не утаивая. Все с самого начала.
Историческая хроника, 1736Август
Воскресенье, августа 1-го дня
Народное возмущение наблюдалось в Саутварке, Ламбете и на Тайберн-роуд, где восставшие учиняли людям допрос, за англичан они или за ирландцев, однако никакого насилия совершено не было; несколько отрядов конных гренадеров разогнали толпу, собравшуюся было на Рэтклифской дороге с тем, чтобы громить дома ирландцев.
Понедельник, августа 2-го дня
Первый камень заложен был в основание нового здания больницы Святого Варфоломея{193} на 12 покоев; размеры он будет иметь те же, что и первая часть, уже выстроенная из батского камня{194}, позже добавлены будут еще два здания на восточной и западной сторонах. На глубине 20 футов рабочие обнаружили 60 или 70 старых серебряных монет достоинством в три пенса.
Необычайное дело рассматривалось в суде ассизов{195} в Харфорде, где истец обвинял ответчика (оба господа состоятельные) в том, что ответчик совратил его дочь и прижил с ней ребенка, обещая жениться. Специальное жюри присяжных определило выплатить ей 150 фунтов, дабы возместить ущерб, и распорядилось, чтобы она сама вчинила иск на основании брачного контракта.
Четверг, августа 5-го дня
Громкое дело рассматривалось в Челмсфорде, Эссекс, между истцом сэром Джоном Эйлсом, баронетом, и ответчиком Джоном Смартом, егерем достопочт. Эдварда Картерета, эсквайра. Ответчик обвинялся в том, что застрелил 3 охотничьих собак. В свое оправдание ответчик заявил, что собаки гнали оленей в парке его хозяина и едва не довели некоторых из них до смерти; что не с преступным намерением стрелял он в собак, а ради сохранения упомянутых оленей; что, по всей видимости, судье показалось совершенно законным; однако присяжные (из коих все были богатыми господами), ссылаясь на охотничьи законы, вынесли приговор в пользу истца и обязали его выплатить полторы гинеи возмещения за ущерб. Судья же объявил, что в случае подачи прошения о повторном рассмотрении дела он будет свидетельствовать на стороне ответчика.