«С тобой уже бывало такое, — рассуждал Дженкинс. — Вспомни: ты вдруг обнаруживал, что знаешь то да се, хотя и представления не имел откуда. Вдруг принимал решения и действовал вопреки своему разумению, будто повинуясь чьему-то приказу. И противиться не мог. И это понятно, ведь ты всего лишь фигура для сценариста, инструмент движения сюжета».
На обзорном экране вспыхнули три ярких оранжевых огня — противоракеты нашли цель.
«Ага, три, но не четыре, — отметил Даль. — Конечно, ведь, если одна торпеда прорвется, будет интереснее».
— Торпеда идет к нам! — завопил Якобс. — Попала!!!
Страшно грохнуло и лязгнуло — торпеда врезалась в корпус несколькими палубами ниже мостика. Якобс завизжал — его пульт живописно взорвался, выбросив сноп искр и швырнув энсина спиной на палубу.
«Что-нибудь обязательно взорвется и на мостике, — предупредил Дженкинс. — Там камера работает дольше всего. Повреждения будут непременно, есть им объяснение или нет».
— Перенастроить управление оружием! — завопил Абернати.
— Готово! — отрапортовал Керенский. — Управляю я!
— Огонь! — скомандовал Абернати. — Всем бортом!
Керенский шлепнул пятерней по пульту. Обзорный экран засветился: пучки энергии с нейтринными ракетами понеслись к повстанцам. Через секунду на экране вспыхнуло созвездие разрывов.
— Прямое попадание! — объявил Керенский, глянув на свой дисплей. — Капитан, похоже, мы разрушили ядро двигателя. Через минуту их корабль разлетится на части.
— Керенский, уводите нас отсюда! — приказал Абернати и спросил у К’рооля: — У нас новые повреждения?
— Тяжелые, на двенадцатой палубе.
Дверь на мостик открылась, и вошел главный инженер Вест.
— Наши двигатели в опасном состоянии, — доложил он, будто услышав еще за дверями разговор капитана с коммандером сквозь вой сирен тревоги. — Капитан, нам повезло, что ядро двигателей не повреждено.
— Долго ремонтировать? — спросил Абернати.
«Ровно столько, сколько нужно для сюжетного вывиха», — подумал Даль.
— Десять часов, если постараться, — ответил инженер.
— Черт возьми! — выругался Абернати, стукнув в сердцах кулаком по подлокотнику. — В это время мы должны эскортировать корабль календрианского понтифика на мирные переговоры.
— Ясно: среди повстанцев есть еще противники мирных переговоров, — значительно объявил К’рооль, глядя на обзорный экран.
На нем красочно взрывался звездолет бунтовщиков.
— Да, ясно, — подтвердил Абернати. — Но ведь именно эти бунтовщики и попросили о переговорах. Зачем же ставить их под угрозу? И зачем атаковать нас?
Он отвел взгляд, мрачный и суровый.
Дженкинс предупреждал, что время от времени Абернати либо кто-нибудь из старших офицеров выдаст напыщенную тираду, призыв или риторический вопрос, и все замолкнут на несколько секунд. В это время по телевизору якобы крутят рекламный ролик. Когда такое случается, Сюжет отступает. Вот тогда стоит внимательнее понаблюдать за офицерами.
Спустя пару секунд Абернати заморгал, расслабился и посмотрел на Веста.
— Что ж, тогда бросайте всю вашу команду на ремонт двигателей, — указал капитан.
Голос его звучал куда спокойнее и обыденнее прежнего.
— Конечно, — согласился Вест и направился к дверям, недоуменно осматриваясь по дороге, — словно удивлялся, с какой стати шел пешком до мостика, чтобы передать известие, когда без проблем мог позвонить по телефону.
— Пошлите ремонтные команды на поврежденные палубы, — приказал Абернати К’роолю.
— Сделаю, — отозвался коммандер.
— А заодно направьте кого-нибудь сюда, на мостик. Пусть поставят предохранители на питание станций или вроде того, чтобы срезать скачки напряжения. Не понимаю, с чего всякий раз во время боя здесь рвутся пульты и летит чертова туча искр.
Даль поперхнулся.
— Энсин, с вами все в порядке? — спросил капитан, будто впервые заметив Даля.
— Нет, сэр! Прошу прощения, сэр! Слегка нервничаю после боя.
— Если не ошибаюсь, вы — Диль из отдела ксенобиологии.
— Даль, сэр. Да, я раньше работал там.
— Значит, первый день на мостике.
— Так точно, сэр!
— Оно не всегда так, не стоит нервничать, — посоветовал капитан. — Иногда все гораздо хуже.
— Так точно, сэр!
— Хорошо, — отметил капитан и кивнул в сторону распростертого на палубе Якобса, начавшего тихо стонать. — Сделайте что-нибудь полезное. К примеру, отведите его в лазарет. Похоже, энсину туда прямая дорога.
— Есть, сэр!
Даль шагнул к Якобсу.
— Как он? — спросил капитан, когда энсин поднял раненого на ноги.
— Ушибся сильно, но жить будет.
— Замечательно. Последний мой спец по оружию кончил хуже. И его предшественник тоже. Диль, я иногда удивляюсь: что за чертовщина происходит с этим звездолетом? Будто прокляли его.
— Ничего это не доказывает! — заявил Финн, когда Даль рассказал о том, что происходило на мостике во время боя.
Друзья уместились впятером вокруг столика, уставленного выпивкой.
— Какие вам еще нужны доказательства? — спросил Даль. — Тут как по списку сверяешь: барахлят гасители инерции — есть. Взрываются пульты на мостике — есть. Повреждаются палубы с шестой по двенадцатую — есть. Даже глубокомысленная пауза во время рекламного ролика есть!
— Никто же не умер, — сказал Хэнсон.
— Потому что пока не нужно. Думаю, эта битва — просто начало. Такое запускают до первой рекламной паузы. Это — подготовка к последующему действу.
— И что потом? — спросила Дюваль.
— Не знаю. Не я пишу чертов сценарий.
— Дженкинс знает, — предположил Хестер. — У него же есть каталог всех этих серий.
Даль кивнул. Дженкинс показал им календарь жизни «Интрепида», где через равные интервалы светились пометки.
«Я обозначил, когда Сюжет вторгается в нашу явь», — сказал тогда затворник-йети, увеличивая одну из меток.
Та обнаружила древообразную структуру со множеством ветвей.
«Смотрите, как все устроено: каждая веточка — это сцена. Они соединяются в отдельную сюжетную арку. — Дженкинс убрал увеличение и снова показал общую картину. — Шесть лет, в среднем двадцать четыре основных сюжетных события в год. Плюс пара событий масштабом поменьше. Думаю, это отдельные серии».
— Боже мой, Хестер, и ты туда же! — горестно воскликнул Финн, встревожив погруженного в размышления Даля. — Мало что Энди уже целиком завяз в этом дерьме, так и ты переходишь на сторону безумия!
— Финн, если выпивка пахнет виски, на вид и на вкус как виски, лучше звать ее «виски». Разве нет? Я не верю выводам этого парня, но его детальная осведомленность, черт возьми, впечатляет. Последнее дело прошло в точности, как Дженкинс предсказывал, вплоть до взорвавшейся панели управления на мостике. Конечно, может, нас никто и не пишет, как сценарий, а Дженкинс давно не пил свои таблетки и вовсе головой поехал. Но готов спорить: он хорошо представляет, куда нас заведет история со звездолетом повстанцев.
— Значит, ты готов бежать к Дженкинсу за объяснениями и советами по поводу и без? — спросил ехидно Финн. — Если ты уж решил уйти в секту, лучше выбери другого пророка, который не сидит четыре года на сухпайках и не гадит в переносной нужник.
— А как ты все это объяснишь? — спросил Хестер.
— Никак. «Интрепид» — чертовски странный корабль. С этим все согласны. Но ты выдаешь цепь случайностей за закономерность, какую сам хочешь видеть. И остальные тоже.
— Нарушение законов физики — не «цепь случайностей», — заметил Хестер.
— А ты, значит, уже и физиком сделался? — отбрил Финн и демонстративно обвел взглядом корабль. — Народ, послушайте, мы на чертовом космическом корабле. Кто-нибудь из вас может объяснить, как работает наша колымага? На вновь открытых планетах мы сталкиваемся с прорвой диковинной живности. И не удивляемся оттого, что не можем ее понять. Наша цивилизация раскинулась на световые годы. Вам это само по себе не кажется странным? Если задуматься, страннее некуда. И попросту невозможно. Куда ни плюнь, попадешь в странность.
— Когда мы встречались с Дженкинсом, ты такого не говорил, — указал Даль.
— Да я собирался! Но все завопили: «Дай ему сказать!» Потом уже смысла не было.
Разозленный Даль нахмурился.
— Ну послушайте, я же не спорю — да, творится нечто непонятное. Все это знают. Но может, это потому, что корабль наш вроде как погряз в безумии обратной связи. То есть неправдоподобное порождает неправдоподобное, и так годами. Если в такой ситуации искать зависимость между случайностями, заранее ее представив, отыщешь обязательно. А в особенности если поблизости ошивается кто-нибудь вроде Дженкинса, двинутый, но как раз настолько, чтобы выдать теорию, которая что-то может предсказать, хотя и дает абсолютно шизоидные объяснения. На своей теории Дженкинс трогается окончательно, принимается следить за офицерами ради остального экипажа, а его члены поддерживают безумие. А потом в цикл безумия встраивается Энди, привыкший верить во всякую лабуду.
— И как тебя понимать? — спросил Даль угрожающе.
— Так, что ты годы торчал в семинарии по уши в мистицизме. И не в обычном человеческом мистицизме, занюханном и затраханном, а в настоящем инопланетном. И растянул свое понятие нормальности настолько, что в него прекрасно поместилась безумная Дженкинсова ересь.
Чувствуя, что Даль злится, Финн примирительно поднял руки:
— Энди, слушай, ты мне нравишься. Я думаю, все с тобой нормально. Просто твое прошлое работает против тебя. Понимаешь ты сам или нет, но ведь втягиваешь моих приятелей в полный абсурд.
— Если уж заговорили о прошлом, шизик Дженкинс на меня как раз этим жути нагнал, — заметила Дюваль.
— Ты имеешь в виду, что он о нас знает? — предположил Хэнсон.
— Я имею в виду, насколько много он о нас знает. И какие роли нам отводит.
«Вы все — второстепенные актеры, но не простые, — сказал тогда Дженкинс. — У обычного проходного персонажа никакой биографии. Он появляется лишь для того, чтобы погибнуть. Но у вас биографии есть, и они необычные. Один — посвященный в инопланетную религию. Другой — отпетый негодяй, наживший врагов по всему флоту. Третий — сын богатейшего человека во Вселенной. А ты, Дюваль, перевелась с корабля, где поругалась с вышестоящим офицером, и к тому же спишь с Керенским».