— И сам объяснить не могу почему, — признается Брайан. — Впрочем, нет, неправда. Отчасти могу. Джен решила, что я стоящий вложений долгосрочный проект. А потом я и оглянуться не успел, как оказался под хупой, удивляясь, какого черта меня туда занесло. А потом — да, любил. Больше и сказать нечего. Я уже говорил, сам объяснить не могу.
— Наверное, чудесно было. И удивительно.
— Было, — подтвердил Брайан и допил вино.
— Вы думаете, это правда? Что в мире только один человек, которого можно любить по-настоящему?
— Не знаю. Вряд ли это работает для всех и каждого. Люди по-разному смотрят на любовь. Думаю, есть те, кто искренне любит, а после смерти любимого может так же сильно полюбить кого-то еще. Я был шафером на свадьбе моего приятеля по колледжу, а потом его жена умерла, и через пять лет после ее смерти я видел, как он женится снова. Оба раза он плакал от счастья. Так что вряд ли любовь одинакова для всех. Но кажется, для меня она — единственная.
— Я рада, что она у вас была!
— Я тоже. Только хорошо бы с ней побыть чуть подольше…
Брайан ставит на стол бокал, который вертел в пальцах все это время.
— Саманта, простите меня. Я только что сделал эту ужасную вещь: на свидании стал расписывать, как люблю свою жену. Я не хотел изображать перед вами безутешного вдовца.
— Да неважно, — утешает его Саманта. — Мне не впервой.
— Поверить не могу, это все еще та камера! — говорит Маргарет мужу, снова уставившему на нее объектив.
Пара идет по коридору «Интрепида». Обоих только что перевели на флагман флота ВС.
— Так это же подарок на свадьбу, — отвечает муж. — От дяди Уилла. Он меня прикончит, если выброшу.
— Не нужно выбрасывать. Я могу организовать несчастный случай.
— Меня такие предложения ужасают до мозга костей!
Маргарет останавливается.
— Вот оно, наше семейное гнездышко. Тут мы будем вести безмятежно счастливую супружескую жизнь.
— Попытайся в следующий раз умерить сарказм.
— А ты попытайся не храпеть! — отвечает она, распахивает дверь и машет рукой, приглашая войти. — После вас, мистер хроникер!
Муж заходит и осматривает каюту. Осмотр заканчивается, едва начавшись.
— Хм, она все-таки больше, чем наша конура на «Викинге».
— Иные шкафы побольше, чем наша конура на «Викинге», — указывает Маргарет.
— Да, но эта почти как два шкафа!
Маргарет закрывает дверь и поворачивается к мужу.
— Когда тебе нужно доложить о прибытии в лабораторию ксенобиологии?
— Немедленно.
— Я не о том, — улыбается жена.
— Ты что задумала?
— То, что тебе заснять не удастся!
— Ты хочешь исповедоваться? — спрашивает отец Нейл.
Саманта не может сдержаться и хихикает.
— Не думаю, что смогу всерьез исповедоваться тебе, — признается она.
— Да, непросто приходить к священнику, в школе бегавшему к тебе на свидания.
— Но тогда ты еще не был священником, — замечает Саманта.
Оба сидят на задней скамье в церкви Святого Финбарра.
— Хорошо; если захочешь исповедоваться, только скажи. Обещаю ничего никому не рассказывать. Кстати, это у нас обязательно.
— Я помню.
— Так зачем же ты захотела встретиться? Конечно, мне всегда приятно тебя видеть.
— А может такое быть, что у нас есть другие жизни?
— Вроде реинкарнации? Ты про католическую доктрину спрашиваешь или про что-то другое?
— Да я даже не знаю, как описать. Наверное, это не назовешь реинкарнацией. — Она хмурится. — Как ни скажи, все равно кажется полной чепухой.
— Среди мирской публики бытует мнение, что теологи яростно спорили, сколько ангелов умещается на кончике иглы. Вряд ли твой вопрос покажется нелепее.
— А они выяснили сколько?
— Этот вопрос никогда не рассматривался всерьез. Яростные споры теологов — всего лишь легенда. Но если бы и рассматривался, ответ был бы простым: столько, сколько угодно Богу. Сэм, о чем ты хотела спросить?
— Представь, есть женщина, она будто вымышленный персонаж, ее играют, но она живая, настоящая, — говорит Саманта и поднимает руку, предупреждая вопрос. — Не спрашивай, как это возможно, я и сама не знаю. Просто представь, что она такая. Она будто бы списана с женщины в нашем мире: выглядит так же, говорит так же, по всем внешним признакам они — один и тот же человек. К тому же первая не могла бы существовать, если бы вторая не стала играть ее. Я хочу знать, они один и тот же человек? Одна ли у них душа?
Нейл хмурится, а Саманта вспоминает его в шестнадцать лет и едва сдерживает смешок.
— Значит, первая женщина — копия второй, но не клон? То есть не создана из генетического материала первой?
— Вряд ли.
— Но первая все же произошла от второй, хотя и неким непостижимым образом?
— Да.
— Не буду спрашивать про детали этой процедуры. Приму как данное.
— Спасибо.
— Не могу ручаться за мнение всей католической церкви, но мое личное таково: они — разные люди. Если упростить до крайности, католическое учение по поводу твоего вопроса говорит: то, что может развиться в человека, наделено собственной душой. Сделай свой клон — и он будет другой личностью, отличной от тебя не меньше, чем отличны друг от друга идентичные близнецы. Мы больше чем просто сумма генов. У каждого из нас свои мысли, впечатления и переживания. У каждого — своя душа.
— Думаешь, у нее тоже?
Нейл смотрит на Саманту странно, но отвечает на вопрос.
— Думаю, да. Ведь у нее есть свои впечатления, свои мысли?
Саманта кивает.
— Если она живет свой жизнью, у нее есть душа. Отношения между двумя описанными тобой женщинами — что-то среднее между отношениями матери к ребенку и сестры к сестре. Конечно, отношения твоих женщин основаны на другом и лишь отдаленно напоминают названные мной. Но сути это не меняет.
— А если женщин разделяет время? Будет это реинкарнацией?
— Для католика — нет. Наша доктрина не предусматривает реинкарнацию. Не могу сказать, как вопрос решили бы другие веры. Но, судя по твоим словам, здесь не очень-то и нужна реинкарнация. Как ни определяй, первая женщина — самостоятельный, полноценный человек.
— Ладно, — соглашается Саманта.
— Помни, я всего лишь высказал свое мнение. Ели хочешь официальное заключение церкви, мне придется обратиться к папе римскому. Думаю, процедура слегка затянется.
Саманта улыбается:
— Не стоит. Ты мне ответил, и притом хорошо. Ты мне помог. Нейл, спасибо большое.
— Всегда рад. А ты не могла бы объяснить, к чему все это?
— Сложно объяснить.
— Сдается мне, ты собираешь материал для фантастического рассказа.
— Да, очень похоже на то, — отвечает Саманта.
Дорогой!
Добро пожаловать на Циркерию! Знаю: Коллинз загнала тебя работой по проекту, так что я не увижу тебя перед тем, как спущусь на поверхность планеты для переговоров. Я в группе охраны капитана. Он считает, что дело предстоит скучное и утомительное. Не трать на работу ни секунды больше, чем требует Коллинз. Встретимся завтра!
Целую-целую, люблю-люблю.
P. S. Целую!
P. Р. S. Люблю!
Саманта покупает принтер и чернила на две сотни долларов, распечатывает письма и фотографии, переданные ей месяцем раньше. Странный проектор, как и было обещано, загадочно испарился, превратился в кучу мелких обломков и пыли, исчезнувшую в течение часа. Но перед тем как проектор исчез, Саманта сняла на свою маленькую цифровую камеру все письма и видео. Не раз просмотренные и прочитанные файлы остались на карте памяти в камере и на жестком диске компьютера. Распечатывала Саманта их для другой цели. Совершенно.
Распечатка занимает пятьсот листов. На каждом — письмо от Маргарет Дженкинс либо ее фото. Не вся жизнь Маргарет — но подробное описание той части, какую она провела с мужем. Описание дней, прожитых в любви и ради любви.
Саманта поднимает эту кипу бумаги и несет к купленному ради того портативному шредеру. Сует в него по листу за раз. Обрезки выносит в свой маленький задний двор и кладет в небольшой металлический бак для мусора, тоже купленный именно с этой целью. Слегка уминает бумагу, зажигает спичку и сует в бак, удостоверяется, что бумага занялась. Когда разгорается, Саманта прикрывает бак крышкой, чтобы не разлетались пылающие клочки, оставив щель для притока воздуха.
Бумага превращается в пепел. Саманта открывает крышку и высыпает на тлеющие остатки ведро песка с пляжа. Затем идет в дом и приносит с кухни деревянную ложку, размешивает ею песок с пеплом. Потратив на это несколько минут, Саманта переворачивает бак и аккуратно высыпает смесь в ведро. Закрывает ведро крышкой, ставит в машину и едет к Санта-Монике.
Здравствуй!
Я не знаю, как звать тебя. Не знаю, прочтешь ты это и поверишь ли, прочтя. Но я буду писать так, как если бы ты обязательно прочитала и поверила. Иначе писать смысла нет.
Ты — источник радости всей моей жизни. Ты меня не знала и не могла знать. Но это неважно. Ты — все. Без тебя женщина, ставшая моей женой, не была бы тем, кем стала и для себя, и для меня. В твоем мире ты играла ее как актриса, и, насколько я знаю, совсем недолго — так недолго, что, наверное, и не помнишь сама, как играла ее.
Но за это краткое время ты дала ей жизнь. В моем мире она разделила свою жизнь со мной и дала смысл моей жизни. А когда она перестала жить — перестал жить и я. Я уже несколько лет всего лишь существую.
Но я хочу вернуться к жизни. Я знаю: она хотела бы, чтобы я вернулся к жизни. И для этого я должен отдать ее жизнь тебе. Вот она.
Хотел бы я, чтобы ты ее знала. Хотел бы, чтобы ты говорила с ней, смеялась с ней и любила ее, как я. Сейчас это невозможно. Но, по крайней мере, я могу показать, что она значила для меня, как жила со мной и делила жизнь.
Я не знаю тебя и никогда не узнаю. Но я верю — мне нужно верить, — что большая часть ее произошла от тебя и до сих пор живет в тебе. Моей жены нет, но я утешаюсь тем, что где-то есть ты. Я верю, что все хорошее в ней, все то, что я любил в ней, живет в тебе. И я надеюсь, что в твоей жизни есть любовь, какая была у нее. Мне нужно надеяться, что ты любишь так или, по крайней мере, можешь любить так, как она.