ро и ловко. Через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в кафе появилась целая компания лесбиянок и гомосексуалистов. Они окружили столик, двое подхватили рыжую и повели к лестнице; другие окружили их плотным кольцом, и все, болтая и смеясь, как ни в чем не бывало, покинули кафе. Большинство посетителей так ничего и не заметило.
— Ловко, а? — произнес кто-то за спиной Равика.
Это был кельнер.
Равик кивнул.
— А в чем дело?
— Ревность. Они прямо-таки бесноватые, эти развратницы.
— Но откуда взялись остальные? Выросли как из-под земли. Просто телепатия какая-то.
— Они это нюхом чуют, мсье.
— Должно быть, кто-то позвонил и вызвал других. Так или иначе, они проделали все удивительно быстро.
— Они это чуют. Держатся друг за дружку, как смерть за черта. Никто никого не выдаст. Лишь бы не вмешивалась полиция. Вот все, что им нужно. Сами разбираются в своих делах.
Кельнер взял со стола пустую рюмку.
— Еще одну? Что вы пили?
— Кальвадос.
— Хорошо. Еще один кальвадос.
Кельнер ушел.
Равик поднял глаза и увидел Жоан. Она сидела через несколько столиков от него. Очевидно, она вошла, пока он разговаривал с кельнером. С ней было двое мужчин… Они увидели друг друга одновременно. Ее загорелое лицо побледнело. С минуту она сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Затем резким движением отодвинула столик, встала и направилась к нему. В ее лице произошла странная перемена. Оно словно превратилось в смутное, расплывчатое пятно, на котором были видны только неподвижные, ясные, как кристаллы, глаза. Никогда еще Равик не видел у нее таких светлых глаз. В них была какая-то гневная сила.
— Ты вернулся, — сказала она тихо, едва дыша. Она стояла совсем близко к нему. На мгновение Равику показалось, что она хочет его обнять, но она этого не сделала. Даже руки не подала.
— Ты вернулся, — повторила она.
Равик молчал.
— Ты уже давно в Париже? — спросила она так же тихо.
— Две недели.
— Две недели… И я не… Ты даже не подумал…
— Никто не знал, где ты. Ни в отеле, ни в «Шехерезаде».
— В «Шехерезаде», но я же… — она запнулась. — Почему ты не писал?
— Не мог.
— Ты лжешь!
— Пусть так. Не хотел. Не знал, вернусь ли обратно.
— Опять лжешь. Не в этом дело.
— Только в этом. Я мог вернуться, мог и не вернуться. Неужели ты не понимаешь?
— Нет, зато понимаю другое: ты уже две недели в Париже и ничего не сделал, чтобы найти меня…
— Жоан, — спокойно сказал Равик. — Ведь не в Париже твои плечи покрылись загаром.
Кельнер, словно почуяв неладное, осторожно приблизился к их столику. Он все еще не мог прийти в себя после только что разыгравшейся сцены. Как бы невзначай, вместе с тарелкой он убрал со стола, покрытого скатертью в красно-белую клетку, ножи и вилки. Равик заметил это.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал он кельнеру.
— Что в порядке? — спросила Жоан.
— Да ничего. Тут только что случилась история. Разыгрался скандал. Ранили женщину. Но на этот раз я не стал вмешиваться.
— Не стал вмешиваться?
Она вдруг все поняла и изменилась в лице.
— Зачем ты здесь? Тебя опять арестуют. Я все знаю. Теперь тебе дадут полгода тюрьмы. Ты должен уехать! Я не знала, что ты в Париже. Думала, ты никогда больше не вернешься.
Равик молчал.
— Никогда больше не вернешься, — повторила она.
Равик посмотрел на нее.
— Жоан…
— Нет! Это все неправда! Все ложь! Ложь!
— Жоан, — осторожно произнес Равик. — Вернись к своему столику.
В ее глазах стояли слезы.
— Вернись к своему столику.
— Ты во всем виноват! — вырвалось у нее. — Ты! Ты один!
Она резко повернулась и пошла. Равик слегка отодвинул столик и сел. Его взгляд упал на рюмку кальвадоса, он потянулся за ней, но не взял. Во время разговора с Жоан он оставался совершенно спокойным. Теперь его охватило волнение. Странно, подумал он. Грудные мускулы дрожат под кожей. Почему именно грудные? Он поднял рюмку и стал разглядывать свою руку. Рука не дрожала. Не глядя на Жоан, он отпил глоток.
— Пачку сигарет, — бросил он проходившему кельнеру. — «Капорал».
Он закурил, допил рюмку и снова почувствовал на себе взгляд Жоан. Чего она ждет? — подумал он. — Что я напьюсь с горя у нее на глазах? Он подозвал кельнера и расплатился. Когда он встал, Жоан начала что-то оживленно говорить одному из своих спутников. Она не подняла глаз, когда он прошел мимо ее столика. Лицо ее было жестким, холодным и ничего не выражало. Она напряженно улыбалась.
Равик бродил по улицам и неожиданно для самого себя снова оказался перед «Шехерезадой». Морозов встретил его улыбкой.
— Хорошо держишься, солдат! Я уж думал, ты совсем погиб. А ты вот вернулся. Люблю, когда мои пророчества сбываются.
— Не торопись радоваться, Борис.
— И ты не торопись. Она уже ушла.
— Знаю. Я встретил ее.
— Неужели?
— Да, в «Клош д'Ор».
— Ну и ну… — изумился Морозов. — У судьбы-злодейки всегда сюрпризы про запас. Удивит так удивит!
— Когда ты освободишься, Борис?
— Через несколько минут. Все уже разошлись. Вот только переоденусь. А ты пока что зайди в зал, выпьешь водки за счет заведения.
— Нет. Я подожду здесь.
Морозов испытующе посмотрел на него.
— Как ты себя чувствуешь?
— Скверно.
— Разве ты ждал другого?
— Всегда ждешь чего-то другого. Пойди переоденься.
Равик прислонился к стене. Рядом с ним старая цветочница складывала в корзину нераспроданные цветы. Хотя это и было глупо, но Равику захотелось, чтобы она предложила ему букет. Неужели по его лицу видно, что цветы ему сейчас ни к чему? Он посмотрел вдоль улицы. Кое-где в окнах еще горел свет. Медленно проезжали такси… Чего он ждал? Он все предвидел заранее. Он не ждал лишь того, что Жоан опередит его. А почему бы и нет? Всегда прав тот, кто наносит удар первым!
Из «Шехерезады» вышли кельнеры. Ночью они были кавказцами в длинных красных черкесках и высоких мягких сапогах. На рассвете это были просто усталые люди. Они шли домой в своем обычном платье, которое выглядело на них очень странно после ночного маскарада. Морозов вышел последним.
— Куда пойдем? — спросил он.
— Сегодня я уже везде побывал.
— Тогда пойдем в отель, сыграем в шахматы.
— Что ты сказал?
— Сыграем в шахматы. Есть такая игра с деревянными фигурками. Она и отвлекает и заставляет сосредоточиться.
— Хорошо, — сказал Равик. — Давай сыграем.
Он проснулся и сразу же почувствовал, что Жоан находится в комнате. Было еще темно, и он не мог ее видеть, но знал, что она здесь. Комната стала иной. Окно стало иным, воздух стал иным, и он стал иным.
— Перестань дурачиться! — сказал он. — Включи свет и подойди ко мне.
Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.
— Жоан, — сказал он. — Не будем играть в прятки.
— Не стоит, — тихо ответила она.
— Тогда иди ко мне.
— Ты знал, что я приду.
— Не мог я этого знать.
— Дверь не была заперта.
— Она почти никогда не бывает заперта.
Она с минуту помолчала.
— Я думала, ты еще не вернулся, — сказала она наконец. — Я только хотела… Думала, ты сидишь где-нибудь и пьешь.
— Я тоже думал, что так будет. Но вместо этого я играл в шахматы.
— Что ты делал?
— Играл в шахматы. С Морозовым. Внизу, в комнате, похожей на аквариум без воды.
— Шахматы! — она отошла от двери. — Шахматы! Как же так?.. Разве можно играть в шахматы, когда?..
— Я бы и сам не поверил, но, оказывается, можно. И совсем не плохо получается. Мне даже удалось выиграть одну партию.
— Ты самый холодный, самый бессердечный…
— Жоан, не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.
— Я и не думаю устраивать тебе сцен. Я безумно несчастна.
— Хорошо. Не будем говорить об этом. Сцены уместны, когда люди не очень несчастны. Я был знаком с одним человеком, который сразу после смерти своей жены заперся у себя в комнате и просидел там до самых похорон, решая шахматные задачи. Его сочли бессердечным, но я знаю, что свою жену он любил больше всего на свете. Просто он ничего лучшего не мог придумать. День и ночь решал шахматные задачи, чтобы хоть как-то забыться.
Жоан стояла теперь посредине комнаты.
— Значит, поэтому ты и играл в шахматы, Равик?
— Нет. Я же рассказал тебе о другом человеке. А я спал, когда ты пришла.
— Да, ты спал! Ты еще можешь спать!
Равик привстал на постели.
— Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал двое суток. Его теща была вне себя. Она не понимала, что можно делать самые, казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть при этом совершенно безутешным. Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным — и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен. Что же тут непонятного?
Внезапно раздался грохот и звон: Жоан схватила вазу и швырнула ее на пол.
— Спасибо, — сказал Равик. — Я терпеть не мог этой штуки. Смотри не поранься осколками. Она расшвыряла осколки ногой.
— Равик, — сказала она. — Зачем ты говоришь мне все это?
— Действительно, — ответил он. — Зачем? Вероятно, подбадриваю самого себя. Тебе не кажется?
Она порывисто повернулась к нему.
— Похоже, что так. Но у тебя никак не поймешь, когда ты серьезен, а когда шутишь.
Осторожно пройдя по усеянному осколками полу, Жоан села на кровать. Теперь, при свете занимающегося утра, он мог отчетливо разглядеть ее лицо. И удивительное дело: оно нисколько не казалось усталым, напротив, оно было молодым, ясным и сосредоточенным. На ней был новый плащ и уже не то платье, в каком он видел ее в «Клош д'Ор».
— Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, — сказала она.
— Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я рассчитывал. Я не мог приехать раньше.