Глава 3
Проснувшись, Клерфэ увидел за окном затянутое плотными облаками пасмурное небо и услышал, как порывы ветра заставляли дребезжать стекла.
— Это всё фён, — заметил официант. — Этот теплый ветер с юга всегда нагоняет усталость. Его уже накануне чувствуешь всеми костями, особенно там, где были переломы.
— Вы что же лыжник?
— Да нет. Просто у меня болят старые раны, с войны ещё.
— Но вы же швейцарец! Какая ещё война?
— Я австриец, — отозвался официант. — С лыжами для меня навсегда покончено. У меня одна стопа. Но вы не поверите, как в такую погоду болит та, которой нет.
— А как сегодня снег? Между нами говоря, липкий как мёд. Если верить местной сводке, то снег хороший, а повыше — рыхлый.
Клерфэ решил повременить с лыжами. Он и без того чувствовал себя уставшим; официант, похоже, был прав, говоря о ветре. У Клерфэ тоже разболелась голова, возможно, от вчерашнего коньяка. Он понятия не имел, почему решил добавить, после того, как проводил в санаторий ту странную девушку, в которой смешались вселенская скорбь и жажда жизни. А ведь странные они люди, здесь в горах — вроде как без кожи. Ему подумалось, что и он тоже был когда-то таким, лет тысячу тому назад.
«Но ведь я здорово изменился! Вернее, должен был измениться. И каков итог? Что во мне осталось, кроме цинизма, иронии и ложного превосходства? А что дальше? На сколько гонок меня еще хватит? Может, меня уже пора списать? А что потом? Что ждет меня дальше? Пост представителя автомобильной фирмы где-нибудь в глухомани и медленно надвигающаяся старость с бесконечно долгими вечерами, когда сил будет становиться всё меньше, и останутся только одни воспоминания, приносящие боль, безропотная покорность, постоянно изнуряющая тебя, останутся рутина и жалкая тень бытия, которые ещё больше будут изнурять своей пресной монотонностью»?
Вселенская скорбь — заразительная штука, подумалось ему, и он поднялся из-за стола. Полжизни прожито, а нет ни цели, ни опоры. Он надел пальто и, к своему удивлению, обнаружил в кармане черную замшевую перчатку. Он нашел её вчера на столе, когда вернулся в бар, проводив Лилиан Дюнкерк. Должно быть, она её просто забыла. Он положил перчатку обратно в карман, в надежде вернуть её позже, когда снова будет в санатории.
Почти целый час он бесцельно бродил по заснеженным дорожкам, пока не оказался перед небольшим квадратным зданием, стоявшем в стороне от дороги на опушке леса. Из трубы на крыше в форме круглого купола шел густой черный дым. Клерфэ остановился. В нём проснулось тошнотворное воспоминание, которое он давно стремился стереть из своей памяти и которое стоило ему нескольких бессмысленных лет жизни, чтобы добиться этого.
— Что это там такое? — спросил он молодого паренька, чистившего снег перед небольшим магазином.
— Там крематорий, месье.
Клерфэ ощутил комок в горле. Значит он не ошибся.
— Это?.. Здесь? — спросил он. — Зачем вам здесь крематорий?
— Для тех их больницы. Для мертвяков, естественно.
— И для этого нужен крематорий? Они, что, мрут тут так часто?
Паренек оперся на черенок лопаты.
— Сейчас не так часто, месье. Но раньше — до войны, до первой, я имел ввиду, и после неё — здесь часто помирали. У нас тут зимы долгие, а зимой землю не покопаешь.
Всё промерзает и становится как камень. Крематорий в этом деле намного проще. Нашему уже почти тридцать лет.
— Тридцать лет? Значит он стоял у вас тут ещё до того, как крематории вошли в моду? Стоял, когда это еще не стало обычным делом?
Паренек не понял, что имел ввиду Клерфэ.
— Мы здесь всегда были первыми, если дело того стоило, месье. Крематорий-то дешевле. Люди уже не хотят выкладывать кучу денег за перевозку мертвяков. Раньше всё было по-другому. Родственники отправляли своих покойников на родину в запаянных цинковых гробах. Вот это было времечко! Не то, что нынче!
— Да уж, могу поверить!
— Ещё бы! Послушали бы вы моего папашу, он рассказал бы вам! Он таким манером объехал так весь свет!
— Каким таким манером?
— А он сопровождал покойников, — объяснил парень, удивленный такой неосведомленностью.
— Люди были раньше куда благочестивей, месье, и не отправляли своих покойников в одиночку, особенно за океан. Отец, например, знает Южную Америку как свои пять пальцев. Люди там были богатые и хотели, чтобы их покойников обязательно отправляли домой. Это было, пока еще не появились самолеты. А раньше отправляли железной дорогой, а дальше пароходами, но вполне достойно, как положено. Такая поездка занимала, конечно же, несколько недель. А как, месье, кормили сопровождающего! Папаша мой собрал целую коллекцию меню и переплел их в книжки. Однажды за поездку — с приятной дамой из Чили — он поправился на целых тридцать фунтов. Всё было задаром, даже пиво, а, кроме того, полагался приличный подарок, когда гроб уже был на месте. Ну а потом. — парнишка с грустью глянул на небольшое квадратное здание, из трубы которого шел лишь легкий сероватый дым, — потом у нас появился крематорий. Вначале мы обслуживали только неверующих, ну а теперь это вошло в моду.
— Понятно. — пробормотал Клерфэ. — Везде одно и то же.
Паренек согласно кивнул. — Мой папаша говорит, что люди перестали уважать покойников. Во всем виноваты две мировые войны; погибло слишком много народу. Каждую войну — миллионы. Вот это и угробило его профессию, как говорит мой отец. Сейчас мы кремируем даже тех, кого отправляем за океан, и урна с прахом летит себе самолетов в Южную Америку.
— И что, без сопровождающего?
— Конечно, месье.
Труба крематория, между тем, перестала дымить. Клерфэ достал пачку сигарет и протянул её разговорчивому парнишке. — Вы бы видели, какие сигары привозил мой отец, — заметил он, вынимая из пачки сигарету и внимательно рассматривая её. — А какие гаванские сигары, месье, лучшие в мире. Целые коробки! Но ему было жалко курить их самому, и он отдавал их на продажу в отели.
— А сейчас чем занимается твой отец?
— Теперь у нас цветочный магазин.
Паренек кивнул на небольшую лавку, перед которой они стояли. — Если вам нужны цветы, месье, они у нас дешевле, чем у тех хапуг в деревне. Иногда у нас бывают самые распрекрасный. Как раз сегодня мы получили свежую партию. Возьмете что-нибудь?
Клерфэ задумался. Цветы? А почему бы и нет. Он мог бы отправить их в санаторий той молодой бунтарке, бельгийке, у которой мать была русская. Это развеяло бы её печаль. А если бы к тому же об этом узнал её ненаглядный, этот заносчивый русский, было бы ещё лучше. Клерфэ перешагнул порог лавки.
Над дверью резко зазвенел подвешенный колокольчик. Из-за портьеры вышел мужчина, на вид какая-то помесь официанта и церковного служки. На нем был темный костюм, а ростом он был до смешного маленький.
Клерфэ с любопытством разглядывал хозяина лавки. Он представлял его себе более мощным, с приличными мышцами, но тут ему пришло в голову, что этому типу не приходилось самому таскать гробы.
Лавка выглядела весьма убого, а цветы за малым исключением были среднего качества. Только некоторые экземпляры действительно выделялись своей красотой, но совершенно выпадали из общей обстановки. Клерфэ обратил внимание на вазу с белой сиренью и длинной веткой такой же белой орхидеи.
— Свежее не бывает! — заявил хозяин-коротышка. — Как раз сегодня получили. Это орхидеи экстра-класса, настоящие королевские, простоят не меньше трех недель. Сорт очень редкий.
— Вы такой большой знаток орхидей?
— Да, месье. Удалось много сортов повидать, даже за границей.
Клерфэ подумал, что хозяин лавки, скорее всего, имел ввиду Южную Америку. Там после выгрузки гробов он, наверное, сходил пару раз в джунгли, чтобы потом было что рассказывать своим удивленным детям и внукам.
— Заверните цветы, — попросил Клерфэ, доставая при этом из кармана черную перчатку Лилиан.
— Положите её вместе с цветами. У вас найдется конверт и открытка?
Он направился назад в сторону деревни. По пути ему временами казалось, что он всё ещё чувствовал отвратительно-приторный дух крематория. Он прекрасно понимал, что это было невозможно; просто фен прижимал дым к земле, а крематорий был уже довольно далеко, чтобы можно было почувствовать запах от его трубы. На него просто давило воспоминание о печах, которые дымили день и ночь — о печах, которые стояли вплотную к лагерю, в котором он сидел с другими военнопленными. То были печи, о которых он так хотел забыть.
Он зашел в деревенскую пивную и попросил налить ему полную рюмку вишневой водки.
— Выпейте лучше сливовочки, — предложил хозяин. — Она у нас просто прелесть, а в вишневую чего только не мешают, да ещё и разбавляют.
— А в сливовицу — не мешают?
— Её просто меньше знают и не везут на экспорт. А вы попробуйте всё-таки сливовицу.
— Ладно. Налейте двойную.
Хозяин налил до края. Клерфэ выпил до дна.
— Хорошо вы её махнули, — заметил хозяин. — А вкус-то вы успеваете почувствовать при такой скорости?
— Я и не собирался распробовать вашу сливовицу, мне надо было прогнать другой дух. Налейте-ка ещё, и я попытаюсь прочувствовать её.
— Двойную?
— Да, двойную!
— Ну, тогда и я за компанию, — ответил хозяин. — Выпивка — дело заразительное!
— А разве можно заразить корчмаря?
— Я ведь только наполовину корчмарь, а вторая моя половина — художник, когда свободен. Один курортник подучил меня.
— Ну и ладно, — сказал Клерфэ. — Тогда выпьем за искусство! Это то немногое, за что сегодня ещё можно пить с определенной долей уверенности. Пейзажи не стреляют. Ну, будем!
Потом он пошел в гараж посмотреть, как там его «Джузеппе». Машина стояла в конце большого, почти неосвещенного бокса, развернутая радиатором к стене.
Клерфэ остановился у входа. В полумраке гаража он увидел, что кто-то сидел за рулем.
— У вас что, подмастерья здесь в гонщиков играют? — спросил он хозяина гаража, вошедшего следом.