«И совсем я не худая», — подумала она, встав против зеркала и рассматривая свое тело. — Я даже набрала полфунта. Это уже достижение». Она насмешливо чокнулась с отражением в зеркале, выпила и снова спрятала бутылку. В коридоре был слышен шум приближавшейся тележки с ужином. Она быстро надела платье.
— Зачем вы оделись? — спросила сестра. — Вам же нельзя выходить!
— Я надела платье, потому что чувствую себя в нём лучше. — Сестра покачала головой. — Почему вы не в постели! Лично я просто мечтаю, чтобы мне хоть раз подали еду в постель.
— А вы прилягте в снег, заработайте себе воспаление легких и тогда вам принесут еду в постель, — ответила ей Лилиан.
— Только не я. Я могу в лучшем случае простыть и заработать легкий насморк. Вот тут для вас… кажется, цветы.
Лилиан подумала, что цветы прислал Борис, и взяла в руки белую коробку.
— Вы даже не хотите её открыть? — спросила сестра с любопытством.
— Не сейчас, попозже.
Лилиан какое-то время без всякого аппетита ковыряла вилкой в принесенной еде, но в конце концов попросила убрать её. Сестра в это время застилала постель.
— Может быть, вам включить радио? — спросила она. — Так ведь веселей, и передачи бывают интересные!
— Включайте, если хотите послушать!
Сестра начала крутить ручки приемника. Из Цюриха шла передача о Конраде Фердинанде Мейере, из Лозанны передавали новости. Сестра покрутила настройку дальше и нашла Париж. Какой-то пианист исполнял Дебюсси. Лилиан встала, подошла к окну и стала ждать, пока сестра закончит свою работу и уйдет из палаты. Она смотрела в окно на вечерний туман и слушала музыку из Парижа, которая была для неё непереносима.
— Вы были в Париже? — поинтересовалась сестре.
— Да.
— А я — нет. Там, наверное, чудесно!
— Когда я там была, стоял жуткий холод, кругом была темень и царило уныние. В Париже были немцы.
Сестра рассмеялась. — Но ведь уже столько лет прошло, как всё кончилось. Там теперь, конечно же, всё как до войны. А вам не хотелось бы снова оказаться там?
— Нет, — возразила Лилиан довольно резко. — Кому хочется оказаться в Париже зимой? Вы уже закончили?
— Да, да, я скоро. А вы что, куда-то торопитесь? Здесь-то, по-моему, некуда торопиться.
Наконец сестра ушла. Лилиан выключила радио. «Да, — подумала она, — здесь действительно больше нечего делать. Здесь можно только ждать. Но чего ждать? Что жизнь всё больше будет состоять только из одного ожидания»?[120]
Она открыла коробку, перевязанную голубой шелковой лентой. «Борис, наверное, примирился с тем, что должен остаться здесь, в горах, или, скорее всего, уверяет, что примирился — подумала она. — А как же я»?
Она сняла тонкую шелковистую обертку с цветочной коробки, и в тот же момент выронила её из рук, будто там была змея.
Она с удивлением смотрела на орхидеи, рассыпавшиеся по полу. Она знала, что это за цветы и откуда они. «Не может быть, — подумала она. — Это просто какое-то дикое совпадение, это другие цветы, не те, другие, просто похожие»! В то же время она осознавала, что таких совпадений не бывает, и что таких орхидей в деревенской цветочной лавке просто не могло быть. Она сама спрашивала там, и цветов не было, поэтому она заказала их в Цюрихе. Лилиан посчитала цветы. Их количество совпадало. Потом она обратила внимание на то, что на одном из цветков внизу не хватало лепестка. Как раз это бросилось ей в глаза, когда она получила эту посылку из Цюриха. Это не могло быть случайностью — цветы, лежавшие перед ней на ковре, были те самые, которые она положила на гроб Агнес Самервилл.
«Я становлюсь истеричкой. — подумала Лилиан. — Это же вполне можно объяснить, ведь не бывает цветов-приведений, которые вдруг становятся явью! Это чья-то безобразная шутка, которую сыграли со мной! Но почему? Да ещё таким мерзким способом! Как могли эти орхидей снова оказаться здесь? А эта перчатка в букете, похожая на символ мафиозных приведений, как мертвая, почерневшая рука хватает меня за горло из глубины могилы»!
Она обошла вокруг злосчастной ветки, будто это действительно была змея. Цветки на ветке не казались ей больше цветками: прикосновение к смерти сделало их зловещими, а их белизна стала белее всего того, что ей доводилось видеть прежде. Она быстро открыла дверь на балкон, осторожно взяла в руки тонкую упаковку и вместе с ней — ветку орхидеи, и вышвырнула всё это на улицу. Следом полетела и коробка.
Какое-то время она вслушивалась в туманную даль. Оттуда доносились голоса людей и звон колокольчиков на проезжавших мимо санях. Она снова вошла в свою палату и увидела лежавшую на полу перчатку. Теперь она узнала её и вспомнила, что она была у неё на руке, когда они вместе с Клерфэ сидели в баре отеля «Палас». Она тут же подумала о Клерфэ, но никак не могла понять, причём тут он. Ей нужно было срочно выяснить это? Как можно скорей!
Прошло несколько секунд, прежде чем он подошел к телефону.
— Вы вернули мне мою перчатку? — спросила она.
— Да. Вы забыли её в баре.
— И цветы прислали тоже вы? Я имею ввиду орхидеи?
— И цветы тоже. А вы разве не заметили мою открытку?
— Вашу открытку?
— Вы её не нашли?
— Нет! — у Лилиан стоял комок в горле. — Ещё не нашла. А где вы достали эти цветы?
— Купил в цветочной лавке, — ответил Клерфэ. — А почему вы спрашиваете?
— Это лавка в нашей деревне?
— Да, а в чём дело? Они что — ворованные?
— Нет, не ворованные, а впрочем — да. Но я точно не знаю.
Лилиан замолчала.
— Мне подъехать к вам? — спросил Клерфэ.
— Пожалуй.
— Во сколько?
— Через час, когда здесь всё успокоится.
— Ладно, через час я буду. У служебного входа?
— Хорошо!
Лилиан положила трубку со вздохом облегчения. «Слава Богу, — подумала она, — что был хоть кто-то, кому ничего не надо было объяснять, кто-то, к кому я равнодушна и кто не проявлял о мне заботы, как это делал Борис».
Клерфэ стоял у двери бокового входа. — Вы не можете терпеть орхидей? — спросил он, показывая на снег.
Цветы и упаковка всё ещё лежали на снегу под балконом. — Где вы их взяли? — спросила Лилиан.
— Купил в небольшой цветочной лавке внизу, недалеко от деревни. А в чём дело? Они что — завороженные?
— Эти цветы — те самые, — с трудом выдавила из себя Лилиан, — вчера я положила их на гроб моей подруги. Я видела их ещё, прежде чем гроб вынесли. В санаторий цветы никто не возвращает, выносят всё. Я спрашивала об этом нашего санитара. Всё вывозят в крематорий. Я не могу представить себе, как.
— В крематорий? — переспросил Клерфэ.
— Да.
— Бог мой! Магазинчик, в котором я купил цветы, — как раз недалеко от крематория. Это жалкая лавчонка, и я очень удивился, откуда у них такие цветы. Теперь всё ясно!
— Что ясно?
— Вероятно, кто-то из рабочих крематория вместо того, чтобы сжечь, прихватил их и продал в цветочную лавку.
Она удивленно уставилась на него. — Неужели это возможно?
— А почему бы и нет? Цветы — это цветы и в общем мало чем отличаются один от другого. При этом вероятность, что тебя на таком деле смогут поймать, крайне мала.
Ведь это немыслимая случайность, что ваши редкие орхидеи вернулись к вам же в руки.
Никто этого просто не мог знать заранее.
Клерфэ взял Лилиан за руку. — Что же нам теперь делать? Будем и дальше оставаться в шоке или посмеёмся над несокрушимым духом предпринимательства человечества? Я предлагаю посмеяться, и если мы это не сделаем прямо сейчас, то в наш прекрасный век вполне можем утонуть в море слез.
Лилиан продолжала смотреть на цветы. — Мерзость, — прошептала она, — красть у покойной.
— Это не большая и не меньшая мерзость, чем и многое другое, — возразил ей Клерфэ. — Я тоже никогда бы не подумал, что смогу обшаривать трупы в поисках сигарет или куска хлеба, но, тем не менее, делал это. То была война. Вначале было противно, но к таким вещам привыкаешь, особенно, если тебя душит голод и ты долго не курил. Давайте-ка пойдемте, выпьем чего-нибудь!
Она продолжала смотреть на цветы. — Оставим их тут?
— Естественно! У них теперь нет ничего общего ни с вами, ни с покойницей, ни со мной. Я пришлю вам завтра новые цветы, только из другого магазина.
Клерфэ приподнял полсть саней. При этом он видел лицо кучера, глаза которого спокойно, но с нескрываемым интересом смотрели на орхидеи, и он знал, что этот человек обязательно, после того как отвезет их в отель, вернется сюда и подберет цветы. И Бог его знает, что будет потом с этими орхидеями. В какой-то миг Клерфэ захотелось растоптать их, но потом он подумал, что не стоит брать на себя роль Господа. Это никому и никогда не шло впрок!
Сани остановились. Перед входом в отель были положены доски, чтобы можно было пройти по мокрому снегу. Лилиан вышла из саней. Клерфэ неожиданно и странным образом увидел в ней какое-то экзотическое существо, когда она — такая худенькая, слегка согнувшись и плотно запахнув на груди свою тонкую шубку, в вечерних туфельках — скользила сквозь толпу лыжников, неуклюже переваливавшихся в тяжелых ботинках, и выглядела на фоне их кипящего здоровья будто окутанная темными чарами своей болезни.
Клерфэ двинулся вслед за ней. «Во что это я ввязываюсь»? — подумал он. «И с кем? Правда, она совсем другая, не такая, как Лидия Морелли, которая звонила по телефону из Рима всего час назад. Та знает все женские хитрости и уловки и никогда их не забывает».
Он нагнал Лилиан у входной двери. — Давайте сегодня вечером, — заметил он, — не будем, наконец, говорить ни о чём другом, кроме самых второстепенных вещей на свете!
Через час бар был уже набит битком. Лилиан бросила взгляд на дверь. — Борис идет, — сказала она. — Я должна была это предвидеть.
Клерфэ раньше увидел русского, который медленно пробирался сквозь толпу, висевшую над стойкой бара словно кисти винограда. Борис демонстративно не замечал Клерфэ.