— Если ты что-то принимаешь, значит ты отказываешься от чего-то другого, — пробурчала она, выдержав небольшую паузу. — Я ещё, видно, не вполне созрела, чтобы так думать.
«А почему бы и не принять, и не свыкнуться? — подумала она. — И почему я всё время обижаю его, хотя и не хочу этого делать? Почему я постоянно упрекаю его в том, что он провел здесь больше времени, чем я, и что он научился думать об этом по-другому, а не так, как я? Почему меня так раздражает, что он, как заключенный в тюрьме, благодарит Господа за то, что его ещё не казнили, а я, как другой узник, ненавижу его за то, что меня не выпускают на свободу»?
— Не слушай меня, Борис, — сказала она. — Это просто моя пустая болтовня. Виноваты полдень, водка и фен. Может быть, виновата и паника перед рентгеном. Её ещё не хватало! Но ведь отсутствие новостей здесь, у нас в санатории, — это хуже некуда.
На колокольне деревенской кирхи начали звонить колокола. Волков встал и опустил шторы пониже, чтобы не мешало солнце. — Завтра выписывают Еву Мозер, — сказал он. — Она выздоровела.
— Я слышала. Её уже дважды выписывали.
— На этот раз она действительно здорова. Крокодилица мне сама сказала.
Сквозь колокольный звон Лилиан вдруг услышала рычание «Джузеппе». Машина быстро взлетела вверх по серпантину и остановилась. Лилиан удивилась, зачем это Клерфэ пригнал её сюда, причем впервые со дня приезда. Волков встал и выглянул с балкона.
— Надеюсь, он не будет на машине спускаться с горы, — язвительно заметил он.
— Не говори ерунды! С чего бы это вдруг?
— Он припарковался на склоне под елями, не у отеля, а там на лугу, где тренируются чайники.
— Ему видней. А почему, ты, собственно говоря, не можешь терпеть Клерфэ?
— Да чёрт его знает! Может, потому, что был сам когда-то таким же.
— Ты!? — вяло переспросила Лилиан. — Тогда это, конечно же, было очень давно.
— Да, было. — с горечью в голосе подтвердил Волков. — Очень и очень давно.
Спустя полчаса Лилиан услышала, как машина Клерфэ отъехала от отеля. Борис ушел раньше. Она ещё полежала немного с закрытыми глазами, наблюдая за колеблющимися бликами света под её прикрытыми веками. Потом она встала и пошла вниз.
К её удивлению она увидела Клерфэ на скамейке перед санаторием. — Я думала, что вы недавно уехали вниз, — заметила она и присела рядом с ним. — У меня, наверное, галлюцинации?
— Вовсе нет. — Он сидел, сощурившись от яркого света. — Это Хольман разъездился.
— Хольман?
— Да. Я послал его в деревню купить бутылку водки.
— На машине?
— А что тут такого, — ответил Клерфэ. — На машине. Уже давно пора заставить его наконец забраться в тачку.
Снова послышался шум мотора. Клерфэ встал со скамейки и прислушался. — Ну, а теперь давайте посмотрим, вернется сюда этот святой угодник или смоется куда-нибудь на «Джузеппе».
— Смоется? А куда?
— Да, куда хочешь! Бензина в баке хватит. На нем он и до Цюриха сможет добраться.
— Что?.. — удивилась Лилиан. — Что вы говорите?
Клерфэ снова прислушался. — Он не вернется. Сейчас он едет по проселку вдоль озера в сторону шоссе. Смотрите, вот он — уже проехал отель «Палас». Слава Богу!
Лилиан резко вскочила со скамейки. — Слава Богу! Вы с ума сошли! Вы заставили его ехать в спортивной машине с открытым верхом? И даже в Цюрих, если ему захочется? Вы забыли, что он болен?
— Как раз поэтому. Ему уже стало казаться, что он разучился ездить.
— А если он простудится?
Клерфэ засмеялся. — Он тепло оделся. К тому же гонщики чувствуют себя в машине, как и женщины — в вечернем платье: если они им по душе, они в них не простудятся. Лилиан пристально посмотрела на него. — Ну, а если он, тем не менее, простудится! Знаете, что это здесь у нас наверху означает? Начнут лечить, закачивать воду в легкие, выздоровеешь, а потом — рецидив! А умереть тут можно и от обычной простуды!
Клерфэ с интересом смотрел на неё. Такой она ему нравилась намного больше, чем накануне вечером. — Это вы можете самой себе говорить, когда в следующий раз вечером сорветесь в бар, — ответил он. — Да ещё и в тонком платье и в вечерних туфельках!
— Не надо припутывать сюда Хольмана!
— А я и не припутываю! Простоя верю в терапию запретного плода. По крайней мере, верила до сих пор, а вы?
На какое-то мгновение Лилиан смутилась. — Правда, речь не шла о других людях. — неуверенно добавила она.
— Ладно. Большинство из нас всегда так думает: нас это не коснется, только других.
Клерфэ посмотрел в сторону озера. — А вот и он! Видите? Вы только послушайте, как он берет поворот! Нет с коробкой передач он всё ещё на ты.
— И где мы его увидим? В Цюрихе?
— Да где угодно. Можно и здесь.
— Сегодня вечером он будет лежать в постели с температурой.
Думаю, что нет. Ну а если!.. Тогда лучше заработать немного температуры, чем ходить как в воду опущенный вокруг машины и считать себя полным калекой.
Лилиан резко отвернулась. «Калека, — подумала она. — От того, что он болен? Что позволяет себе, этот наивный, здоровый чурбан, который стоит рядом? Может быть, он и её считает калекой»? Она вспомнила вечер в баре отеля «Палас», когда ему позвонили из Монте-Карло. Тогда ведь речь зашла тоже о калеке! — Небольшая температура может привести здесь к смертельному воспалению легких, — неприязненно произнесла она. — Но вас это, кажется, не волнует! Вы, наверно, опять скажете, что и для Хольмана было бы большим счастьем умереть после того, как он снова посидел в спортивном автомобиле и смог представить себя великим гонщиком.
Она тут же пожалела о своих словах, но не могла понять, почему вдруг так вскипела. — У вас хорошая память, — весело подметил Клерфэ. — Я это уже замечал за вами. Однако успокойтесь: машина не такая быстрая, как это можно себе представить по шуму мотора. С зимними цепями на колесах не получиться гнать как по трассе. — Он обнял её одной рукой за плечи. Она ничего на это сказала и продолжала сидеть, не шевелясь, глядя на маленького, черного «Джузеппе», как тот взбирался на гору за лесным озером. Подобно гудящему шмелю, пробивался он сквозь белое сияние, висевшее в солнечных лучах над снежным покровом. Она слышала надрывный шум мотора и эхо, разносившееся в горах. Машина направлялась в сторону дороги, которая через перевал вела на другую сторону горы. В какое-то мгновение Лилиан поняла, что это было именно то, что заставило её так взволноваться. Она увидела, как машина скрылась за поворотом, и только шум мотора был ещё слышен, такой неистовый и напоминавший барабанную дробь, призывавшую отправиться в поход. И этот призыв она воспринимала намного явственней, глубже, но не как простой шум.
— Надеюсь, он не сбежит, — заметил Клерфэ.
Лилиан ничего не ответила. Губы её пересохли. — А почему он должен сбежать? — спросила она, с трудом выдавив из себя эти слова. — Он же почти выздоровел. К чему такой глупый риск?
— Иногда рискуют именно поэтому.
— А вы бы на его месте рискнули?
— Не знаю.
Лилиан тяжело вздохнула. — А вы бы сделали так, если бы знали, что никогда не выздоровеете? — спросила она. — Вместо того, чтобы оставаться здесь?
— Вместо того, чтобы влачить здесь жалкое существование ещё каких-то пару месяцев!? — улыбнулся Клерфэ. Ему были хорошо знакомы другие похожие случаи из собственной жизни. — Всё зависит от того, что понимать под этим, — заметил он.
— Жить осторожно, — выпалила Лилиан в ответ.
Он улыбнулся. — Тогда вам не стоит спрашивать об этом гонщика.
— И всё-таки, вы бы поступили так?
— Понятия не имею. Заранее этого никто не знает. Быть может — да, чтобы ещё раз крепко ухватиться за то, что называется жизнью, и не оглядываться на время. Но не исключено, что я буду жить по часам и стану расчетливо, скупо тратить каждый свой день и час. Как знать? Мне, по крайней мере, пришлось пережить в этом смысле удивительные повороты жизни.
Лилиан слегка подвинулась, и рука Клерфэ упала с её плеча. — А вам не приходится заключать такие сделки с самим собой перед каждой гонкой?
— Внешне гонки выглядят более драматично, чем на самом деле. Я не гоняю из чувства романтики, а только — ради денег, и ещё, потому что не могу больше делать ничего другого. Тут нет никакой жажды приключений. Их у меня в наше проклятое время было предостаточно, причём без всякого желания с моей стороны. У вас, наверное, тоже?
— Да, — ответила Лилиан. — Приключений хватало, но не все они были приятными.
Неожиданно они снова услышали шум мотора. — Он возвращается, — отметил Клерфэ.
— Да, — также утвердительно сказала Лилиан и глубоко вздохнула.
— Он возвращается. Вас это расстроило?
— Нет. Просто мне хотелось, чтобы он снова сел за руль. В последний раз, когда он это сделал, у него было первое кровотечение, легочное.
Лилиан увидела, как по шоссе стремительно приближался «Джузеппе». Неожиданно она поняла, что не сможет видеть лица Хольмана, излучавшего радость. — Мне пора идти, — поспешно заявила она. — Крокодилица, наверное уже ищет меня! — Она направилась к входу в санаторий. — А когда вы двинете за перевал? — спросила она.
— Когда хотите, — ответил ей Клерфэ. Было воскресенье, но в санатории его было трудней переносить, чем будние дни. В отличии от заведенного порядка обычных дней воскресные были всегда наполнены тягостной тишиной. Врачи появлялись в палатах только в экстренных случаях, поэтому у пациентов в этот день складывалось впечатление, что они здоровы. Именно по воскресеньям они становились по этой причине более беспокойными, и сестрам приходилось вечером часто искать и собирать по чужим палатам довольно много лежачих больных.
Лилиан, несмотря на запрет, спустилась к ужину вниз, потому что по воскресным дням Крокодилица обычно отменяла свой контроль. Перед тем как идти, она выпила две рюмки водки, пытаясь спастись от унылых сумерек, но ей это не помогло. Затем она надела своё самое красивое платье, а это часто помогало лучше любого морального утешения, но на этот раз её спасительное средство тоже не помогло. Хандра — эта неожиданно наваливающаяся вселенская скорбь, постоянная распря с Господом — знакомая каждому обитателю здесь наверху, появлявшаяся без всякой причины и также