— Нет, — ответила Лилиан.
— Ренье попал сюда во время войны, кажется в сорок четвертом. Для меня это стало просто избавлением! До того, уважаемая мадмуазель, мне пришлось целый год играть против шахматного клуба Цюриха. Здесь, наверху, играть было не с кем. Скукота!
Шахматы были единственной страстью Рихтера. Все его старые партнеры в тех санаториях, где он уже побывал, разъехались или поумирали, а новых среди пациентов просто не было. У него были два друга в Германаии, с которыми он играл по переписке, но те погибли в России. Еще один друг попал в плен под Сталинградом. Несколько месяцев Рихтеру пришлось оставаться без партнера. От этого он исхудал и потерял всякий интерес к жизни. Потом главврач устроил так, что ему позволили играть с членами шахматного клуба из Цюриха. Впрочем, в своем большинстве они были недостаточно сильны для Рихтера, а играть всего с двумя относительно крепкими партнерами ему было скучно. Вначале нетерпеливый Рихтер передавал свои ходы по телефону, но это было слишком дорого, и он начал играть по переписке, будучи привязанным к почте: свой ход он мог делать только раз в два дня, потому что письма туда и обратно шли долго. Со временем и этот шахматный ручеёк иссяк, и Рихтер снова был вынужден решать старые партии из учебников.
Потом появился Ренье. Он сыграл одну партию с Рихтером, и тот был беспредельно счастлив, что наконец нашелся достойный партнер. Но француз Ренье, отсидевший в немецком лагере для военнопленных, отказался играть дальше, когда узнал, что Рихтер немец. Национальная вражда не оставила его даже на пороге санатория. Это плохо повлияло на Рихтера, и тот снова начал хиреть. При этом и Ренье свалился в постель. Оба умирали со скуки, но никто не хотел уступать. Наконец решение было найдено, и нашёл его обращенный в христианство негр с Ямайки. Он тоже был лежачий. Написав два разных письма Рихтеру и Ренье, он предложил им сыграть с ним в шахматы, не нарушая постельного режима, по телефону. Оба были восхищены этой идеей. Единственно, что осложняло её реализацию, был тот факт, что негр ничего не смылил в шахматах, но он решил проблему весьма простым способом. Он стал играть против Рихтера белыми фигурами, а против Ренье — черными. Поскольку первый ход всегда делают белые, Ренье сделал его на своей доске, лежавшей рядом с кроватью, и позвонил негру. Тот в свою очередь позвонил Рихтеру и передал ему ход белых, якобы сделанный им самим. Затем он стал ждать ответного хода Рихтера и, получив его, позвонил Ренье. После второго хода Ренье он снова позвонил Рихтеру и стал ждать ответного хода. У самого негра на столе не было даже шахматной доски и он лишь заставил играть Ренье и Рихтера друг с другом, причем оба ничего об этом не знали. Вся хитрость заключался в том, что одну партию он играл белыми, а другую — черными. Если бы ему пришлось играть обе партии белыми или черными, то пришлось бы делать ход самому, а не просто передавать его по телефону.
Вскоре после окончания войны негр умер. Ренье и Рихтеру пришлось сменить свои палаты на более скромные, так как оба обеднели. Один лежал в своей постели на четвертом этаже, другой — на третьем. Теперь, чтобы партии не прерывались, роль негра стала выполнять Крокодилица, а медсестры передавали ходы противников, которые всё ещё думали, что играют против негра. При этом Рихтеру и Ренье было сказано, что он не может общаться с ними по причине прогрессирующего туберкулёза гортани. Всё шло хорошо, пока Ренье не разрешили вставать. Первым его желанием было заглянуть к негру, и тут тайна раскрылась.
Со временем национальные чувства Ренье немного притупились, а когда он узнал, что родственники Рихтера погибли в Германии под бомбами, то пошёл на мировую. С тех пор они стали играть друг с другом в полном согласии. Со временем и Ренье пришлось снова улечься в постель, а поскольку у обоих больше не было телефона, пара пациентов служила им посыльными и передавала их записки с ходами. Лилиан тоже пришлось выполнять роль таких посыльных. Потом не стало и Ренье, он умер три недели назад. Рихтер был в то время настолько слаб, что все боялись и его смерти, поэтому никто не хотел говорить ему о кончине Ренье. Он не должен был узнать о случившемся, и поэтому роль партнера стала исполнять Крокодилица. За последнее время она немного освоила игру, но равным по силе противником Рихтеру, естественно, стать не могла. Поэтому и случилось так, что Рихтер всё еще видел в своем противнике Ренье и очень удивлялся, как прекрасный шахматист мог докатится до таких идиотских ходов.
— А не поучиться ли вам играть в шахматы? — спросил он Лилиан, когда та принесла ему последний ход Крокодилицы. — Я мог бы вас быстро научить.
Лилиан увидела страх в его голубых глазах. Старик был уверен, что Ренье скоро умрет, так как это было видно по его плохой игре, и боялся снова оказаться без партнера. Поэтому свой вопрос он задавал всем, кто заходил в его комнату.
— Вы быстро научитесь. Я могу научить вас всем хитростям. Ведь я играл с самим Ласкером.
— Но у меня нет никакого таланта. И терпения тоже нет.
— Талант есть у каждого! Ну а терпение всегда найдется, когда не можешь спать по ночам. Что ещё делать? Молиться? Это не помогает. Я ведь атеист. Философствование тоже не помогает, а детективы — это не надолго. Я всё это уже пробовал, моя дорогая. Только две вещи могут помочь. Во-первых, — это то, чтобы рядом с вами был кто-то другой, поэтому я и женился. Правда, моя жена давно умерла.
— А во-вторых?
— Решение шахматных этюдов. Они настолько далеки от всего присущего человечеству — от сомнения и страха — они настолько абстрактны, что способны только успокаивать. Это мир, где нет ни паники, ни смерти. Это помогает! По меньшей мере, на одну ночь, а больше нам и не надо, правда? Нам бы только до утра протянуть…
— Да, здесь, пожалуй, большего никто не хочет.
Из окна палаты Рихтера, расположенной на верхнем этаже, можно было видеть только облака и заснеженный склон горы. В этот послеполуденный час облака были окрашены в желтые и золотистые тона и беспокойно неслись во небу. — Ну так что, будем учиться? — спросил Рихтер. — Можем начать прямо сейчас.
Полные жизни глаза мерцали на лице Рихтера, превратившегося в настоящего мертвеца. «Они изголодались по людям и по общению, — подумала Лилиан, — шахматы с их проблемами тут не причем. Они страстно желали кого-то, кто мог бы находиться здесь рядом, когда вдруг откроется дверь, а там не будет никого, и только беззвучно ворвется поток ветра и своим напором толкнет кровь к горлу, наполняя легкие, пока не захлебнешься в ней».
— Вы уже давно здесь? — спросила Лилиан.
— Двадцать лет. Целая жизнь, верно?
— Да, целая жизнь.
«Это была жизнь, — подумала она, — но только какая»?! Все дни походили один на другой, бесконечное однообразие, день за днем, а в конце каждого года эти дни складывались в то, что напоминало один единственный день, настолько они были похожи. Точно также пролетали годы, как один год, и они также были неразличимы. «Нет, — подумала Лилиан, — так не должно быть! Я не хочу такого конца! Только не это»!
— Так, начнем сегодня? — спросил Рихтер.
Лилиан несогласно мотнула головой. — Не имеет смысла. Я тут недолго останусь.
— Вы что, отправляетесь вниз? — прохрипел старик.
— Да. Через пару дней.
«Что я говорю? — подумала она вдруг. — Это же ложь»! Но слова звучали в её голове, и, казалось, их никогда не забыть. Она была в состоянии полного смятения, когда встала, готовая уйти.
— Вы поправились?
В его хриплом голосе чувствовались раздражение, досада и обида, словно Лилиан обманула его доверие. — Я уеду не надолго, — быстро ответила она. — Совсем не надолго. Я снова вернусь.
— Каждый из нас возвращается, — прохрипел Рихтер, несколько успокоившись. — Каждый.
— Я передам ваш ход Ренье?
— Не имеет смысла. — Рихтер сбросил на пол фигуры с доски, лежавшей на его кровати. — Ему все равно скоро мат. Скажите ему, что лучше начать новую партию.
— Да. Понимаю новую игру, я передам.
Беспокойство не покидало её. После обеда ей удалось уговорить молодую сестру из операционной показать последние рентгеновские снимки. Сестра подумала, что Лилиан ничего в них не понимает, и принесла их в комнату, чтобы та посмотрела.
— Можно я их оставлю не надолго? — спросила Лилиан.
Сестра не могла решиться. — Это против наших правил. Я уже нарушила предписания, что показала их вам.
— Но ведь профессор сам почти всегда показывает мне их и всё объясняет. Может, в этот раз он просто забыл. — Лилиан подошла к шкафу и достала оттуда платье. — Вот, возьмите это платье, я вам его на днях обещала. Оно ваше.
Сестра покраснела. — Это жёлтое платье? Вы правда дарите его мне?
— А почему бы и нет? Оно мне больше не подходит. Я для него слишком похудела.
— Но вы же можете его ушить.
Лилиан качнула головой. — Да нет уж, берите.
Сестра взяла платье и держала его в руках, будто оно было стеклянное. Потом она прикинула его на себя. — Кажется, это даже мой размер, — прошептала она и посмотрела в зеркало. Потом она повесила его на спинку стула. — Пусть пару минут побудет у вас. И снимки — тоже. Я скоро зайду и заберу их. Мне ещё надо зайти в двадцать шестую палату. Там больная отчалила.
— Отчалила? Что? Кто?
— Да. Час назад.
— А кто там был?
— Да та маленькая американка из Боготы.
— Это, у которой четверо родственников? Мануэла?
— Она самая. Всё было очень быстро, но этого следовало ожидать.
— Что мы тут болтаем, — сказала Лилиан, огорченная осторожными и почти жаргонными выражениями, принятыми в санатории. — Никуда она не отчалила, она мертва, она скончалась, её не стало!
— Ну да, конечно, — ответила испуганно сестра, взглянув при этом на платье, которое напоминало своим желтым цветом устрашающий карантинный флаг, вывешенный на борту судна с больным экипажем.
Лилиан перехватила её взгляд.