В камине пылал жаркий огонь. Гостям подавали горячий пунш и подогретое вино. — Что будете пить? — спросил Клерфэ. — Всё, что сегодня подают, и пунш, и глинтвейн — слишком горячие, но официант припас для нас немного водки и коньяка, если вы хотите. Это его плата за то, что я дал ему проехать на «Джузеппе» кружок по деревне сегодня после обеда. Правда, две свечи оказались залиты маслом, но он был очень доволен. Так что коньяк? Я бы предпочел глинтвейн.
— Ладно, — ответила Лилиан. — Пусть будет глинтвейн.
Официант принес стаканы. — Когда вы завтра едите? — спросила Лилиан.
— Постараюсь ещё до вечера.
— А куда?
— В Париж. Вы тоже хотите?
— Да. — коротко ответила Лилиан.
Клерфэ рассмеялся, потому что просто не поверил ей. — Хорошо. — согласился он. — Только багажа должно быть немного. «Джузеппе» не для этого устроен.
— А мне много и не надо, только самое необходимое. Остальное я ведь могу попросить прислать мне позже. Где у вас будет первая остановка?
— Остановимся там, где нет снега, если вы его так ненавидите. Отъедем недалеко. Перевалим через горы в Тессин к Лаго-Маджоре. Там уже давно весна.
— А дальше?
— В Женеву.
— А потом?
— В Париж.
— А сразу в Париж никак нельзя?
— Тогда нам надо стартовать уже сегодня ночью. Это далековато, и за один день мы не справимся.
— А от Лаго-Маджоре одного дня хватит?
Тут Клерфэ сразу глянул на неё повнимательней. До сих пор он полагал, что у них просто игра, но вопросы, которые она задавала, были для этого слишком подробными.
— За день-то можно управиться, — ответил он. — Но зачем же торопиться? Вам разве не хочется полюбоваться лугами нарциссов в Женеве? Все хотят посмотреть на них.
— Я могу посмотреть их по дороге, и вылезать из машины не надо.
С террасы начали запускать фейерверк. Ввысь устремлялись ракеты, разбрызгивая мириады искры, вертелись огненные колеса, а потом круто вверх начали взлетать заряды, испускавшие красный свет, и когда они уже, казалось, были на пределе своего одинокого полета, эти заряды начали вдруг разбрасывать вокруг себя снопы синего, золотого и зеленого, и сотни сверкающих шаров плавно опускались на землю.
— Боже мой! — прошептал вдруг Хольман. — Далай-лама!
— Где?
— Там, в дверях! Он только что пришел.
У входа действительно стоял профессор, бледный, плешивый. Он внимательно наблюдал за веселой сутолокой в хижине. На нём был серый костюм. Кто-то успел напялить на него бумажный карнавальный колпак. Профессор смахнул его и направился к столу, стоявшему рядом с входной дверью.
— Кто бы мог подумать? — пробормотал Хольман. — Что будем делать?
— Ничего, — ответила Лилиан.
— Может быть выберемся потихоньку со всеми вместе?
— Зачем? Не стоит.
— Вас, Хольман, он не узнает, — заявила Долорес Пальмер. — С вашими-то усами!
— А что будет с вами, с Лилиан? С ней особенно!
— Мы сейчас пересядем так, чтобы он не смог разглядеть ваши лица, — предложил Шарль Ней и встал из-за стола. Долорес поменялась с ним местами, а Мария Савини села на стул Хольмана. Клерфэ весело улыбался, глядя на Лилиан и приглашая её взглядом поменяться с ним. Она отрицательно качнула головой. — Пересядьте, Лилиан, — предложил Шарль, — иначе он увидит вас, и завтра будет грандиозный скандал. Мы и так в этом месяце успели натворить дел.
Лилиан видела, как бледное, широкое и плоское лицо Далай-ламы с бесцветными глазами проплыло мимо их стола, скрываясь иногда в людской сутолоке, потом снова подобно полной луне появилось, будто выплыло из облаков.
— Нет. — резко ответила Лилиан. — Я буду сидеть, где сидела!
Лыжники начали готовиться к спуску с горы. — Клерфэ, а вы не поедете? — спросила его Долорес. На нем был лыжный костюм.
— Пока не решил. Для меня это слишком опасно.
Долорес рассмеялась. — Он прав, так и есть. — вступился Хольман. — Всегда опасно то, что не можешь делать как следует.
— А если можешь? — с интересом спросила Лилиан.
— Тогда это ещё опасней, — ответил Клерфэ. — Начинаешь вести себя легкомысленно.
Они вышли на улицу, чтобы посмотреть, как лыжники с факелами будут спускаться с горы. Хольман, Шарль Ней, Мария Савини и Долорес пытались ускользнуть от Далай-ламы, пробираясь сквозь толпу собравшуюся перед хижиной. Лилиан и Клерфэ не спеша прошли мимо под взглядом тусклых глаз профессора.
По утоптанной дорожке они прошли к площадке, откуда должен был начаться спуск. Свет факелов, смешанный с дымом, отражался на снегу и на лицах публики. Первая группа лыжников, держа факелы высоко в руках, ринулась вниз по освещенному луной склону. Скоро они превратились в чуть мерцавшие огоньки и исчезли за другими склонами гор.
Лилиан следила за лыжниками, как те неслись по склонам гор, словно бросились в водоворот жизни. Они были подобны ракетам, которые достигнув высшей точки полета, звездным дождём устремляются вниз на землю.
— Итак, во сколько мы завтра едем? — спросила она Клерфэ.
Он взглянул на неё и сразу понял эту девушку. — Когда хотите, — ответил он. — В любое время. Можем и вечером, можем и раньше, и позже, если вы не успеете собраться.
— Не обязательно откладывать, я собираюсь быстро. Так, когда вы хотите ехать?
— Часа в четыре.
— В четыре я буде готова.
— Хорошо. Я заеду за вами.
Клерфэ снова посмотрел вслед за удалявшимися лыжниками. — Не стоит волноваться обо мне, — сказала Лилиан. — В Париже вы сможете меня высадить. Я просто поеду как. — она искала подходящее слово. — Как те, кто стоят вдоль дорог и просят подбросить их до ближайшего города? — спросил Клерфэ.
— Да, именно так.
— Согласен.
Лилиан почувствовала, что вся дрожит. Она следила взглядом за Клерфэ. Он не стал больше спрашивать её ни о чём. «Ведь я ему ничего не должна объяснять, — подумала она. — Он полностью доверяет мне. То, что для меня — решение всей моей жизни, для него всего лишь — простое решение, какое человек может принимать каждый день. Может быть, он считает, что у меня не очень серьезная болезнь; мне, видно, надо разбиться на гонках, чтобы он в это поверил». К своему удивлению, она почувствовала, как с её плеч вдруг стала спадать тяжесть, которую она очень долго носила на себе. Перед ней стоял зрелый мужчина, которого её болезнь вовсе не расстраивала. Этот факт каким-то непонятным образом наполнил её ощущением счастья. Она была в таком состоянии, словно сумела перейти непреодолимую ранее границу. Её болезнь, представлявшаяся ей всегда тусклым окном, отгораживавшим мир, вдруг сразу исчезла, и со всей ясностью и широтой, в свете полной луны, перед ней открылась захватывающая дух жизнь с облаками, долинами и судьбами, и она стала частью всего этого, а не каким-то изгоем; в этой жизни она заняла место среди других людей, здоровых, на горном спуске с горящим, потрескивающим факелом в руке, готовая сама ринуться вниз и вперед, в жизнь. «Как это Клерфэ однажды сказал? Главное в жизни, к чему всегда следует стремиться, это возможность самому выбрать свою смерть, и это, потому что тогда она не сможет прихлопнуть тебя как обыкновенную крысу или вычеркнуть из списка живущих, либо задушить, когда ты ещё не готов умереть». Она была готова. Её всю трясло от волнения, но она была готова.
Глава 6
Волков застал их следующим утром за сборами. — Ты пакуешь чемодан, душечка? В такую рань?
— Да, Борис, я собираюсь.
— Зачем? Куда? Через пару дней ведь придется снова всё распаковать.
Эту картину с чемоданами он уже видел не раз. Её каждый год охватывало такое состояние, похожее на непреодолимое стремление птиц к перелёту весной и осенью. Тогда чемоданы пару дней или даже несколько недель стояли в комнате, пока её порыв не затухал, и она не сдавалась.
— Я уезжаю, Борис, — сказала она. Ей было страшно объясняться с ним. — В этот раз я действительно уезжаю! — Он прислонился к дверному косяку и стал наблюдать за ней. На кровати лежали платья и пальто, а джемперы и ночные рубашки висели на оконных шпингалетах и на двери. На туалетном столике и на стульях лежали туфли на шпильках, а смятый лыжный костюм валялся у балконной двери.
— На этот раз я действительно уезжаю, — нервно повторила Лилиан, потому что он не хотел ей верить.
Он кивнул. — Ты едешь завтра, а послезавтра или через неделю мы снова распакуем твои чемоданы. К чему тебе напрасные эти муки?
— Борис! — прокричала она. — Прекрати! Уже ничто не поможет! Я еду!
— Завтра?
— Нет, сегодня.
Она ощущала и его податливость, и его неверие; это была паутина, которая снова стремилась опутать и парализовать её. — Я уезжаю, — повторила она решительно. — Сегодня. Вместе с Клерфэ.
Она заметила, как начало меняться выражение его глаз. — С Клерфэ?
— Да. — ответила она и взглянула на Бориса. Она хотела как можно скорее закончить этот разговор. — Я уезжаю одна, но поеду вместе с Клерфэ, потому что он отправляется именно сегодня, а у меня самой на это не хватит духа. Это единственная причина, почему я уезжаю с ним. У меня одной просто не хватит сил справиться со всем, что меня окружает здесь, наверху.
— Справиться со мной?
— И с тобой — тоже, только не так, как ты думаешь.
Из дверного проема Волков сделал шаг вперед в комнату.
— Ты не можешь просто так уехать, — сказал он.
— Могу, Борис. Я собиралась написать тебе. Посмотри, — её рука протянулась в сторону стоявшей у стола маленькой проволочной корзинки для мусора, полной скомканных листов бумаги. — У меня ничего не получилось, и все мои старания объясниться с тобой, были напрасны.
«Это безнадежно, — подумал Волков. — Но что всё это значит? Почему что-то становится сегодня безнадежным, чего вчера ещё и близко не было»? Он бросил взгляд на платья и туфли — ещё секунду назад они были для него признаком прелестного беспорядка — а сейчас превратились в грозный знак расставания, в оружие, грозившее разбить его сердце. Всё происходящее с ней уже не казалось ему милой неразберихой; он смотрел на неё с болью, которую ощущает человек, вернувшись с похорон своего любимого и видя неожиданно его личные вещи — шляпу, бельё, туфли. — Не уезжай, о