— Я тоже не знаю.
— Вы никогда не были счастливы?
— Почему же, часто.
Она взглянула на него.
— Но каждый раз — это было по-другому, — добавил он.
— А когда вы испытали самое большое счастье?
— Не знаю. Счастье всегда разное.
— И всё-таки — самое большое, когда это было?
— Когда я оставался один, — ответил Клерфэ.
Лилиан рассмеялась. — А куда мы дальше пойдем? Может быть, тут есть другие волшебники-хозяева ресторанчиков и гостиниц?
— Таких здесь много. Тут по ночам, в полнолуние, даже из озера выплывает сказочный стеклянный ресторан. А хозяйничает там сын Нептуна. Там можно отведать старые римские вина. Но сейчас мы пойдем в бар и выпьем вина, которого в Париже уже не достать.
Они поехали обратно в Аскону. Клерфэ припарковал машину у гостиницы. Они прошли по рыночной площади и спустились в погребок с небольшим баром.
— Мне уже хватит пить, — заявила Лилиан. — Я уже пьяна от одних мимоз. Тут всё просто купается в них. А что это там за острова на озере?
— Поговаривают, что во времена древнего Рима там стоял храм Венеры, а сейчас кто-то открыл там ресторан. В полнолуние по ночам там иногда бродят древние боги. И тогда утром хозяин ресторана находит после этого много пустых бутылок: вино из них выпито, а пробки — целые. Иногда сам Пан изволит дремать на острове, чтобы протрезветь, и просыпается только к полудню. Тогда можно услышать звуки его флейты, а по радио на всех частотах слышны только одни громкие помехи.
— Какое вкусное вино! Что это?
— Старое шампанское из здешних погребов, тут его умеют хранить. К счастью, древние боги о нём ещё не прослышали, иначе бы давно выпила. Они ничего не знают об этом шампанском, потому что его придумали только в средневековье.
Они возвращались в гостиницу. На одной из стен Лилиан заметила распятие. Напротив была видна дверь в ресторан. Избавитель безмолвно взирал в окна освещенного заведения, откуда раздавался шум и громкий смех. Лилиан почувствовала, что должна была что-то сказать по этому поводу, но слов не было. Всё это как-то укладывалось в общую картину.
Она стояла у окна своего номера. За окном — озеро, непроглядность ночи, порывы ветра. Весна шумела в вершинах платанов на рыночной площади и гнала по небу облака. Вошел Клерфэ. Он обнял её. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. Он поцеловал её.
— А ты не боишься? — спросила она.
— Боюсь чего?
— Что я больная.
— Я боюсь другого — когда у меня во время гонок на скорости в двести километров может лопнуть переднее колесо, — ответил он.
Лилиан глубоко вздохнула. «Мы очень похожи, — подумала она. — У нас у обоих нет будущего! Для него оно кончается очередными гонками, а для меня — очередным кровотечением». Она усмехнулась.
— Есть одна история, — начал Клерфэ. — Однажды в Париже, ещё во времена гильотин, ведут на казнь одного человека. На улице холодно, да и путь неблизкий. Стража остановилась по дороге выпить вина. Когда они уже порядочно глотнули, протянули бутылку и осужденному. Тот берет бутылку, смотрит на неё и говорит: «Надеюсь, ни у кого из нас нет никакой заразы!» и после это выпил. Через полчаса его голова скатилась в корзину. Эту историю мне рассказала моя бабушка, когда мне лет десять было. Она обычно выпивала по бутылке кальвадоса в день. Все пророчили ей скорую смерть. А она живёхонька до сих пор, а этих пророков уже давным-давно нет. Я прихватил в баре бутылочку того старого шампанского. Говорят, что весной оно пенится сильней, чем в другое время, потому что продолжает чувствовать силу жизни. Я оставлю её вам.
Он поставил бутылку на подоконник, но тут же убрал её.
— Нельзя, чтобы на вино падал лунный свет. Он убивает букет. Это тоже — бабушка.
Он направился к двери.
— Клерфэ, — прошептала Лилиан.
Он обернулся.
— Я не для того уехала из санатория, чтобы оставаться тут одной, — сказала она.
Глава 8
Перед ними в пелене дождя раскинулись серые и неприглядные предместья Парижа, но по мере того, как они приближались к центру, город всё больше очаровывал их. Взгляду открылись улицы и закоулки, целые кварталы, словно сошедшие с картин Утрилло и Писсарро, серость пригорода менялась на мягкие, почти серебристые тона, вдруг появилась река с мостами, баржами и деревьями с уже набухавшими почками, пестрые книжные развалы букинистов и старинные здания из тесанного камня по правому берегу Сены.
— Вон оттуда, — заметил Клерфэ, — увозили на гильотину Марию-Антуанетту. А в ресторане напротив кормят просто потрясающе. Тут почти на каждом углу можно ощутить связь извечного человеческого голода с историей. Так, где бы вы хотели остановиться?
— Да там. — ответила Лилиан и показала на светлый фасад небольшой гостиницы на противоположном берегу.
— Вы знаете эту гостиницу?
— Откуда?
— Но ведь вы тут жили?
— Когда я тут жила, то ютилась обычно втихаря в подвале одного зеленщика.
— Может, вам лучше устроиться где-нибудь в шестнадцатом округе? Или у вашего дяди?
— Мой дядя такой скупердяй, что у него скорее всего одна комната. Давайте переедем на другой берег и попытаемся узнать, нет ли у них свободных номеров. А где вы устроитесь?
— В «Рице».
— Я так и думала! — заметила Лилиан.
Клерфэ кивнул в ответ. — Я не настолько богат, чтобы жить в других отелях.
По мосту бульвара Сен-Мишель они выехали на набережную Гранд Огюстэн и остановились у отеля «Биссон». Когда они выходили из машины, в двери отеля появился носильщик с чемоданами в руках.
— Как раз для меня номер освободился, — заявила Лилиан. — Кто-то съехал.
— Ты действительно хочешь остановиться тут? Только потому, что этот отель понравился тебе своим видом?
Лилиан согласно кивнула. — Я не просто остановлюсь здесь, в этом отеле я хочу жить. И чтобы не слышать никаких советов и без всяких предубеждений.
Для Лилиан нашелся свободный номер. Лифта в гостинице не было, но номер, к счастью, был на втором этаже. Наверх вела старая лестница с истертыми ступенями. Номер оказался небольшим и был обставлен очень скромно, но кровать показалась вполне добротной, была тут и ванная комната. Мебель выглядела вполне современно, не к месту был только небольшой столик в стиле барокко, смотревшийся словно принц в окружении челяди. Обои были старые, лампочки светили недостаточно ярко, зато прямо перед окном искрилась речная гладь и открывался вид на тюрьму Консьержери, набережную и башни собора Нотр-Дам.
— Ты в любое время можешь уехать отсюда, — сказал Клерфэ. — Иногда люди забывают о такой привилегии.
— Куда? К тебе в «Риц»?
— Не ко мне, а в «Риц», — парировал Клерфэ. — Во время войны я прожил там целых полгода. Бородатый и под чужим именем. Правда, номер был самый дешёвый, с видом на Рю Камбон. А в другой половине отеля, с окнами на Вандомскую площадь, постояльцами были исключительно нацистские бонзы. Веселенькое соседство.
Носильщик внес чемоданы. Клерфэ направился к двери. — Поужинаешь вечером со мной?
— Во сколько?
— В девять?
— Хорошо, в девять.
Лилиан посмотрела ему вслед. В пути она не проронила ни слова о вечере в Асконе. «Французский — удобный язык, — подумала она. — Можно легко переходить с «ты» на «вы» и наоборот, при этом ничего не менялось, это была просто игра». Она услышала, как снаружи призывно заревел «Джузеппе», и подошла к окну. «Может, он вернется, — подумала она. — А может — нет». Она этого не знала, да это и не было важно для неё. Важно было то, что она оказалась в Париже, что наступил вечер и что она всё ещё дышала. На светофоре у бульвара Сен-Мишель зажегся зеленый свет, и вслед за «Джузеппе», словно с картины Дикой охоты[126], через мост рванулась свора ситроенов, рено и грузовиков. Лилиан уже не помнила, когда в последний раз она видела столько много машин. В войну их было очень мало. Стоял невыносимый шум, но для неё он звучал подобно органу, на котором железные руки исполняли Te Deum.[127]
Она распаковала свои чемоданы. С собой она взяла не очень много вещей. Да и денег у неё было тоже мало. Она позвонила дяде. Никто не ответил. Она позвонила ещё раз. Ответил какой-то незнакомый голос и сообщил, что дядя уже несколько лет, как отказался от телефона.
На мгновение её охватила паника. Она ежемесячно получала банковские переводы, правда, ничего не слышала о своем дяде. «Не мог же он умереть», — подумала она. Странно, но это было первое, что всегда приходит в голову! «Может, он куда-то переехал»? Лилиан попросила у портье адресную книгу. В отеле оказалась только старая, напечатанная ещё в первый год войны, а нового телефонного справочника не было вовсе. Мало было и угля в номере, потому что в городе его просто не хватало. К вечеру в комнате стало прохладно. Лилиан накинула пальто. Когда она уезжала из санатория, то на всякий случай прихватила с собой пару шерстяных вещей в надежде подарить их кому-нибудь. Сейчас же она была рада, что этого не случилось. Наступали серые и мерзкие сумерки, медленно вползавшие сквозь окно в её комнату. Лилиан приняла ванну, чтобы согреться, и легла в постель. После отъезда она впервые была одна. И это случилось с ней впервые за многие годы. Тех денег, что были у неё, могло хватить самое большее на одну неделю. Вместе с темнотой снова подкрался страх. Кто знает, где её дядя? Может, уехал куда-нибудь на пару недель. А вдруг с ним случилось несчастье или он умер? А если Клерфэ затерялся в этом чужом городе, перебрался в другой отель или начал другую жизнь, и она больше ничего не услышит о нём? Её охватил озноб. Вся романтика моментально развеялась, столкнувшись с парой реальных фактов, с холодом и с одиночеством. А в это время в теплой клетке санатория уютно журчали трубы парового отопления.
В дверь постучали. В коридоре стоял посыльный с двумя свертками в руках. В одном из них Лилиан разглядела цветы. Они могли быть только от Клерфэ. Она быстро сунула посыльному чаевые, но не заметила при тусклом освещении, что то была слишком крупная купюра. Во втором свертке было шерстяное одеяло. «Мне кажется, оно может вам пригодится, — писал Клерфэ. — В Париже всё ещё не хватает угля». Лилиан развернула одеяло. Из пакета выпали две небольшие коробочки. В них были электрические лампочки. «Во всех французских отелях владельцы экономят свет, — приписал Кле