рфэ. — Замените ваши лампочки на эти, и мир сразу станет вдвое светлей».
Лилиан воспользовалось советом. С новыми лампочками она смогла хотя бы читать. Посыльный принес еще и газету. Лилиан мельком заглянула в неё, но тут же отложила в сторону. Всё это её больше не касалось. У неё оставалось слишком мало времени. Она никогда не сможет узнать, кто станет президентом в будущем году и какая партия займет лидирующее место в парламенте. К тому же это её не интересовало. У неё была только одна цель — жить. И жить собственной жизнью.
Лилиан оделась. У неё был последний адрес дяди; полгода назад он отправил ей письмо с этим обратным адресом. Она собралась поехать туда и уже там начать его поиски.
Искать дядю не пришлось. Он всё ещё жил по старому адресу, просто отказался от телефона.
— Твои деньги? — спросил он. — Как хочешь. Я посылал их тебе каждый месяц в Швейцарию, хотя это было не просто, мне ведь приходилось каждый раз получать разрешение на перевод заграницу. Я мог бы, конечно, выплачивать тебе деньги ежемесячно и во Франции. Только куда их посылать?
— Они не нужны мне помесячно. Я хочу получить все деньги сразу, и сейчас же.
— А зачем?
— Хочу купить себе одежду.
Старик непонимающе уставился на неё. — Ты прямо как твой отец. Если бы он…
— Отец давно умер, дядя Гастон.
Гастон уставился на свои большие, бескровные, стариковские руки.
— У тебя осталось не так много денег. Что тебе здесь вообще нужно, во Франции? Бог мой, если бы мне привалило счастье жить в Швейцарии!
— Я жила не в Швейцарии. Мне пришлось жить в больнице.
— Но ты ведь понятия не имеешь, как надо обращаться с деньгами. Через пару недель от них ничего не останется. Ты потеряешь всё.
— Вполне возможно, — ответила Лилиан.
Он со страхом смотрел на неё. — А если ты их все потеряешь, тогда как?
— Тебя я не стану для тебя обузой.
— Тебе надо выйти замуж. Как у тебя со здоровьем?
— Было бы плохо, ты бы меня здесь не увидел!
— Тогда тебе обязательно надо замуж.
Лилиан рассмеялась. Всё было проще простого: он хотел переложить ответственность за неё на чужие плечи. — Тебе обязательно надо выйти замуж, — повторил Гастон. — Я мог бы помочь тебе познакомиться тут кое с кем.
Лилиан снова рассмеялась; тем не менее, ей было любопытно узнать, что собирается устроить этот старик. «Ему, наверное, уже под восемьдесят, — подумала она, — но ведет он себя так, словно должен всё предусмотреть ещё на столько же лет вперед».
— Ладно. — ответила Лилиан. — А теперь скажи мне только одно, что ты делаешь, когда остаешься один?
Старик поднял свою птичью головку и ошарашено уставился на неё.
— Да мало ли что. Не понимаю. Я всегда занят. Что за вопрос?
— А тебе никогда не приходит в голову взять все свои деньги, поехать по белу свету и потратить их, не раздумывая, в своё удовольствие?
— Как твой отец?! — презрительно бросил в ответ старик. — Он понятия не имел, что такое долг и ответственность! А мне надо было давно подумать над тем, чтобы назначить тебе опекунов.
— Не выйдет! Ты думаешь, я расшвыряю мои деньги, а я считаю, что это ты разбрасываешься своей жизнью. Вот и останемся каждый при своем мнении. А деньги ты мне отдашь не позднее завтрашнего дня. Я хочу поскорей купить себе платья.
— И где ты собираешься их покупать? — быстро спросил дядя, напоминавший всем своим видом марабу.
— Скорее всего у Баленсиаги. И не забудь, что это мои деньги.
— Твоя мать…
— Итак, завтра, — сказала Лилиан, запечатлев на лбу Гастона подобие поцелуя.
— Послушай, Лилиан, не делай глупостей! У тебя и так прекрасная одежда. А платья в таких салонах мод стоят уйму денег!
— Не буду спорить, — ответила Лилиан и посмотрела сквозь темный двор на серые, словно полированный сланец, окна на фасаде дома напротив, в которых отражались последние лучи предвечернего солнца.
— Копия — отец! — Старик испытывал неподдельный ужас. — Не убавить, не прибавить! Ты могла бы жить себе припеваючи, если бы не его сумасбродные прожекты.
— Дядя Гастон, я как-то услышала, что от денег в наше время можно избавиться двумя способами. Первый — это копить их и потом потерять из-за инфляции, а второй — потратить. А теперь расскажи мне лучше, как тебе живется?
Гастон вяло махнул рукой. — Ты же сама видишь. Времена нынче тяжелые. Такие вот времена! А я — человек бедный.
Лилиан оглядела комнату: прекрасная, старинная мебель, мягкие кресла в чехлах, укрытая куском марли хрустальная люстра, и вдобавок несколько хороших картин.
— Ты всегда был скупым, дядя Гастон, — заметила она. — Почему ты и сейчас такой же?
Он внимательно рассматривал её своими темными птичьими глазками.
— Ты собираешься жить здесь? Но ведь у меня совсем мало места.
— Места у тебя как раз хватает, но жить я тут не хочу. А сколько тебе, собственно говоря, лет? Ты же, кажется, старше моего отца лет на двадцать?
Старик был сбит с толку. — Если ты знаешь, зачем тогда спрашивать?
— А ты смерти не боишься?
Гастон немного помолчал. — У тебя отвратительные манеры, — пробормотал он еле слышно.
— Это точно. Мне не стоило спрашивать тебя об этом. Но я так часто задаю себе самой этот вопрос, что совсем забываю: ведь это может испугать других людей.
— Я ещё пока в порядке. Но если ты рассчитываешь скоро получить наследство, то должен тебя разочаровать.
Лилиан рассмеялась. — Ну на это я уж точно не рассчитываю! Я устроилась в отеле и не буду докучать тебе здесь.
— В каком отеле? — быстро спросил Гастон.
— В «Биссоне».
— Слава Богу! Хотя я бы не удивился, если бы ты поселилась в отеле «Риц».
— И я тоже! — ответила Лилиан.
Клерфэ заехал за ней. Они отправились в ресторан «Ле Гран Вефур».
— Как прошло ваше первое столкновение с миром, здесь внизу? — спросил он.
— У меня такое чувство, словно я оказалась среди людей, которые считают, будто им уготована вечная жизнь. По крайней мере, они так себя ведут. Они вцепились в их накопленное барахло и при этом забывают о собственной жизни.
Клерфэ рассмеялся. — А ведь в последнюю войну они поклялись не повторять старых ошибок, если им удастся пережить её. Но человек достиг больших успехов в том, что быстро всё забывает.
— И ты тоже это забыл? — спросила Лилиан.
— Старался изо всех сил, но надеюсь, мне это не совсем удалось.
— Может, поэтому я и люблю тебя?
— Ты не любишь меня. Если бы любила по-настоящему, то не стала бы так легко бросаться этим словом и вообще не стала бы говорить мне об этом.
— Может быть, я люблю именно тебя, потому что ты не озабочен мыслями о будущем?
— Тогда тебе пришлось бы полюбить всех мужчин санатория. Я предлагаю попробовать здесь морской язык с миндалем и запить это молодым монтраше.
— Так почему тогда я люблю тебя?
— Потому, что именно я здесь. И потому, что ты любишь жизнь. А для тебя я всего лишь безымянная часть жизни. При чём очень опасная.
— Для меня?
— Нет, для того, безымянного. Его можно в любой момент заменить на кого-то другого.
— И меня тоже, — медленно выговорила Лилиан. — Меня тоже можно заменить, Клерфэ.
— В этом я больше не совсем уверен. Был бы поумнее, сбежал бы поскорей сломя голову.
— Но ты еще вовсе и прийти ко мне не успел.
— Завтра утром я уезжаю.
— Куда же? — спросила Лилиан, не поверив в его слова.
— Далеко. Мне надо быть в Риме.
— А я отправлюсь за обновками к Баленсиаге. Это подальше Рима.
— Я действительно уезжаю. Надо заняться новым контрактом.
— Ладно, — сказала Лилиан. — Тогда у меня будет уйма времени, броситься с головой в салоны мод. А то мой дядя уже собирается взять меня под опеку или отдать замуж.
Клерфэ рассмеялся. — Уж не хочет ли он снова загнать тебя во вторую тюрьму, прежде чем ты поймешь, что такое свобода?
— А что такое свобода?
— Я этого тоже не знаю. Знаю только, что это не безответственность и не отсутствие цели. Легче понять, чем она не должна быть, чем то, что это есть на самом деле.
— Когда ты собираешься вернуться? — спросила Лилиан.
— Через пару дней.
— У тебя любовница в Риме?
— Да. — ответил Клерфэ.
— Я так и думала.
— Почему?
— Было бы очень странно, если бы ты жил один. Я тоже была не одна, когда появился ты.
— А сейчас?
— Сейчас, — ответила Лилиан, — я слишком опьянена сама собой, здесь, внизу, чтобы подумать об этом.
На следующий день после обеда она отправилась в салон мод Баленсиаги. Кроме спортивных вещей у неё было всего пару платьев. Одни были сшиты ещё по моде военных лет, другие достались ей от матери и были перешиты у недорогой модистки.
Лилиан внимательно присматривалась к женщинам, сидевшими рядом вокруг неё. Она подмечала качество их платьев и следила за выражением их лиц в надежде обнаружить такое же чувство ожидания, какое охватило её. Но её усилия были тщетны. Она видела только обозленных, стареющих, чересчур накрашенных попугаих, смотревших на своих молодых соперниц глазами в сети морщин и будто лишенных век. А рядом сидели молодые, потрясающе элегантные женщины, в скептических взглядах которых отражались одни лишь непостижимые чары простого бытия. Тут же сидела кучка внешне милых, беспрестанно тараторивших, щебетавших и нёсших всякую чушь американок. Лишь иногда в этой бурлящей пустоте вдруг мелькало лицо, подобно мягким вспышкам света среди декора витрин, излучавшее магию — чаще всего увядающую — лишенную паники, но, вместе с тем, это лицо обладало редким волшебством старения, которое как патина на благородной чаше лишь усиливает красоту, а не портит её подобно обычной ржавчине.
Начался показ мод. Снаружи доносился слабые шум города, и Лилиан воспринимала его как приглушенные удары барабанов в современном дремучем лесу, наполненном сталью, бетоном и машинами. Создавалось впечатление, что манекенщиц на тонких ножках с их хрупкими суставами занес сюда ветер, и они были похожи на необычных, несуществующих зверей, на длиннющих хамелеонов, менявших платья как цвет кожи и дефилировавших в полном молчании перед рядами зрительских кресел.