Она выбрала пять платьев.
— Будете сейчас примерять? — спросила продавщица.
— А можно?
— Конечно. Вот эти три вам как раз подойдут, а другие немного широковаты.
— Когда их можно получить? — спросила Лилиан.
— А когда они вам нужны?
— Прямо сейчас.
Продавщица рассмеялась. — Сейчас — это у нас значит через три-четыре недели, и никак не раньше.
— Нет, они мне нужны сейчас. А можно купить платья, что были на манекенщицах, те, которые подходят?
Продавщица покачала головой. — Нет, они нужны нам каждый день для показов, но мы постараемся сделать для вас всё возможное. Нас просто завалили сейчас работой, мадмуазель. Если мы будем выполнять все заказы по очереди, то вам придется прождать шесть недель. Давайте начнем, примерим черное вечернее платье!
Платья принесли в примерочную кабинку, стены которой были сплошь зеркальные. Туда же пришла портниха, чтобы снять мерку. — Вы, мадмуазель, сделали прекрасный выбор, — заметила продавщица. — Платья вам очень к лицу, словно специально для вас сшиты. Месье Баленсиага будет рад, когда увидит их на вас. Жаль, что его сейчас нет здесь.
— А где он? — вежливо и в то же время чисто механически поинтересовалась Лилиан, снимая бывшее на ней платье.
— Сейчас он в горах. — Продавщица назвала деревню, откуда только что приехала Лилиан, и для неё это слово прозвучало как «Тибет».
— Он там отдыхает, — продолжила портниха.
— Да уж, там можно отдохнуть.
Лилиан выпрямилась и посмотрела в зеркало.
— Вот видите! — отметила продавщица. — Как раз то, что я имела ввиду. Большинство женщин покупают то, что им нравится, а вы — то, что вам подходит. Вы не находите? — поинтересовалась она у портнихи.
Портниха согласно кивнула. — А сейчас подберем и пальто!
Узкое вечернее платье было черное как смоль и слегка отливало насыщенным красным цветом. Пальто же было широкое и скроено как накидка с капюшоном, а полупрозрачный материал держался словно накрахмаленный.
— Восхитительно! — только и сказала продавщица. — Вы выглядите в нем как настоящий падший ангел.
Лилиан посмотрела на себя в зеркало. Из огромного трельяжа на неё смотрели три женщины, две — в профиль и одна — в фас, а когда они немного отходили в сторону, то была видна ещё и четвертая в зеркале на стене, стоявшая к ней спиной, будто уже собиралась уходить.
— Восхитительно! — повторила продавщица.
— Почему на Люсиль это платье не сидит так хорошо?
— А кто такая эта, Люсиль?
— Наша лучшая манекенщица. Та, которая представляла платье.
«А почему ей надо уметь носить именно это платье? — подумала Лилиан. — Ей придется носить ещё тысячи разных платьев, и она будет делать это ещё много лет подряд, а потом выйдет замуж, нарожает детей и начнет стареть. А я смогу носить его всего только одно лето». — А вы не смогли бы справиться поскорей, меньше, чем за месяц? Ну, хотя бы вот это одно? У меня так мало времени.
— Что вы скажете, мадмуазель Клод? — спросила портниха.
Продавщица согласно кивнула. — Мы начнем сразу же.
— И когда оно будет готово? — спросила Лилиан.
— Недели за две справимся.
— Две недели. — Для Лилиан это было почти, как два года.
— Если успеем, то через десять дней. Нам ещё нужно будет сделать две примерки.
— Хорошо. Если по-другому никак.
— Нет, по-другому — никак.
Лилиан каждый день ходила на примерки. Тишина примерочной кабины завораживала её каким-то особым образом. Иногда до неё доносились близкие голоса других женщин, но среди серебряного блеска её собственной кабины она ощущала себя словно отгороженной от шумной суеты города. Вокруг неё, подобно жрице вокруг идола, мелькала и скользила портниха. Она снимала и переставляла булавки, перетягивала материал, делала сборки, подрезала, бормотала что-то неразборчиво своим ртом, забитым булавками, опускалась на колени, что-то дергала и теребила, а потом осторожно разглаживала, и всё это не раз повторялось будто согласно давно заведенной церемонии. Лилиан стояла тихо, поглядывая в зеркало на трёх женщин, так похожих на неё и одновременно таких холодных и далеких, с которыми что-то происходило, а на самом деле могло происходить только с ней самой и, тем не менее, глубоко меняло и её облик. Иногда занавес их кабины отодвигался, и туда заглядывала другая клиентка, бросая быстрые, оценивающие и полные любопытства взгляды неустанной представительницы своего рода, которая всегда остается начеку. Тогда у Лилиан появлялось чувство, словно всё это происходит не с ней. Она не участвовала в охоте на мужчин; целью её охоты была жизнь.
В течение тех дней, которые Лилиан проводила в примерочной, у неё с женщинами в зеркалах сложились отношения какой-то особой нетипичной интимности, менявшиеся с появлением каждого нового платья. Она разговаривала с ними, не произнося при этом ни одного слова. Их отражения улыбались ей, не улыбаясь ничуть. Они были серьёзны, и между ними ощущалась покойная и печальная доверительность, как у сестер, которые выросли вдали друг от дружки, и не чаяли, что когда-нибудь смогут увидеться. А сейчас всё происходило как во сне, и это было молчаливое рандеву, полное мягкой меланхолии — им придется скоро опять расстаться, и они никогда больше не встретятся. Это настроение отражалось даже на платьях с их испанским акцентом — мрачная, печальная чернота бархата и резкий пламенеющий, тропический красный цвет шелков, широкие пальто, в которых фигура казалась почти лишенной плоти, и тяжелая парча короткой куртки, как у тореро, и в её цветах угадывались песок, солнце и внезапная смерть.
Вернулся месье Баленсиага. Он пришел на одну из примерок и молча следил за ней. На другой день продавщица принесла в кабинку нечто серебристое, выглядевшее как чешуйчатая рыбья кожа, никогда не чувствовавшая на себе прикосновения солнечных лучей. — Месье Баленсиага хотел бы предложить вам это платье. — сообщила она.
— Нет, мне пора остановиться. Я уже успела накупить больше, чем нужно; ведь каждый день я успевала прикупать ещё что-то.
— Примерьте, пожалуйста. Вы его точно возьмете.
Продавщица усмехнулась. — Цена тоже подходящая, вы будете довольны. Салон мод Баленсиага хотел бы, чтобы вы носили наши платья.
Лилиан надела на себе это серебристое «ничто». Платье было почти жемчужного цвета, но вместо того, чтобы сделать её бледной, оно усиливало цвет её лица и плеч и окрашивало их в цвет золотистой бронзы. Лилиан вздохнула. — Я беру его. Очень трудно отказаться от такого платья, как и от предложения Дон Жуана или Аполлона.
«Иногда я отказывалась, — подумала Лилиан, — но сейчас — не тот случай». Она жила в каком-то невесомом, сером и серебристом мире. По утрам вставала поздно, потом шла в салон Баленсиаги, после примерки долго бесцельно бродила по улицам, а вечера проводила в одиночестве в гостиничном ресторане. Это было одно из лучших заведений Парижа, о чём она раньше не знала. У неё не было никакой потребности в общении, и отсутствие Клерфэ она почти не замечала. Обезличенная, анонимная жизнь улиц, кафе и ресторанов, безмерно напиравшая на неё со всех сторон, была настолько сильной и одновременно настолько новой для неё, что она ещё не вполне ощущала отсутствие личной жизни. Лилиан не противилась потоку людской массы, он нёс её, но нисколько не потрясал, ей это нравилось, потому что это была жизнь — неизведанная, неосмысленная и безрассудная жизнь — с такой же неосмысленной и безрассудной целью, раскачивавшейся на волнах этого потока как цветные буи в волнах бурного моря.
— Вы сделали очень разумный выбор, — заметила продавщица на последней примерке.
— Ваши платья никогда не выйдут из моды. Вы сможете носить их многие годы.
«Годы» — подумала Лилиан, тут же охваченная каким-то ознобом, и улыбнулась.
Глава 9
Лилиан проснулась с чувством легкого опьянения. Почти две недели она провела среди платьев, шляпок и туфелек, подобно выпивохе в винном погребке. Из дома моделей уже поступили первые готовые платья, и она отправила счета дяде Гастону, который хотя и переводил ей небольшую ренту на адрес гостиницы, но больше никаких денег не давал. Он постоянно отговаривался тем, что устройство денежного вопроса займет, мол, очень много времени.
Гастон явился на следующий же день в состоянии крайнего возбуждения. Он вынюхивал в гостинице сведения о Лилиан, объявил её безответственной и неожиданно потребовал переселиться в его квартиру.
— Чтобы ты мог контролировать меня?
— Нет, чтобы ты экономно расходовала деньги. Отдавать столько за платья — настоящее преступление. По такой цене они должны быть золотыми!
— Да, они действительно золотые, только ты этого не видишь!
— Продать добротные, приносящие приличные проценты акции за пару лоскутов, которые ты называешь платьями. — причитал Гастон. — Я должен назначить над тобой опеку!
— Попробуй! Любой судья во Франции поймет меня и, в результате, вынесет постановление взять тебя под надзор. А если ты в ближайшее время не вернешь мне мои деньги, я накуплю ещё в два раза больше и снова пришлю тебе счета.
— В два раза больше тряпья? Да ты.
— Нет, дядя Гастон, я не сошла с ума; это ты сумасшедший. Ты, который не может позволить себе ничего лишнего, чтобы позже десяток наследников, которых ты ненавидишь и с которыми едва ли знаком, смогли промотать твои деньги. А теперь хватит об этом! Оставайся, пообедаем вместе! Здесь отменный ресторан. А к обеду специально для тебя я надену одно из тех платьев.
— Ни в коем случае! Выбрасывать деньги ещё и на.
— Я приглашаю тебя, за мой счет, естественно. У меня здесь открыт кредит. А за обедом ты сможешь мне дальше рассказывать, как должны жить нормальные люди. Я проголодалась как лыжник после шести часов тренировки. Нет, ещё больше! Мои примерки помогли! Подожди меня внизу. Через пять минут я буду готова.
Она спустилась вниз только через час. Гастон — бледный от злости и от того, что его заставили ждать — сидел за небольшим столиком, на котором стояло неведомое растение и лежала пара журналов. Аперитив он не стал заказывать. Лилиан испытала чувство глубокого удовлетворения, что он не сразу узнал её. Дядя тут же начал покручивать свой ус, когда в полумраке слабоосвещенной лестницы увидел спускавшуюся вниз племянницу, весь как-то подобрался и бросил на неё взгляд старого повесы.