— Не так уж часто это и случается. Значит, у врат Аида. Тогда больше вопросов нет. Этого довольно, чтобы дать волю фантазии. Вам удалось найти её в серых сумерках безнадежности, от которой удалось бежать только одному Орфею. Тем не менее, и ему пришлось заплатить за это дорогую цену: он стал одинок вдвойне, как парадоксально это ни звучит, ведь он хотел вернуть из царства мертвых женщину. А вы, Клерфэ, готовы заплатить за это?
Клерфэ улыбнулся. — Я суеверный. Перед самыми гонками я не отвечаю на такие вопросы.
Это настоящая ночь Оберона,[132] — подумала Лилиан, танцуя по очереди с Фьола и с Торриани. Всё здесь одновременно околдовано ярким светом, голубыми тенями, жизнью и её нереальностью. Здесь не слышно шагов танцующих пар, улавливается только их легкий скользящий шорох и музыка. Я так всё это и представляла себе, когда слушала по радио концерты из Неаполя и Парижа, сидя в заснеженном санатории в палате с температурной картой на спинке кровати. У меня такое чувство, что умереть сейчас никак нельзя, особенно в такую ночь между луной, морем и мягким ветром, приносящим аромат мимоз и цветущих апельсиновых рощ. Здесь люди встречаются, остаются вместе совсем недолго, потом расстаются и оказываются в чьи-то чужих объятьях, меняются только лица, но руки остаются те же самые».
«Неужели те же самые? — подумала она. — Там сидит мой любимый с меланхоликом, который на краткий миг стал обладателем этого колдовского сада, и я догадываюсь, что они говорит обо мне. Сейчас как раз говорит меланхолик, а узнать он хочет то, о чем уже спрашивал меня. Он хочет знать мою тайну! Кажется, есть такая старая сказка, в которой гном смеялся только украдкой, чтобы никто не узнал его тайну — его имя.
Она улыбнулась. — О чём вы думаете? — спросил Фьола, заметив её улыбку.
— Просто вспомнила одну сказку, и речь в ней шла о человеке, у которого была тайна: никто не должен был знать его имя.
Фьола широко улыбнулся, показав свои прекрасные зубы. По сравнению с другими людьми они казались вдвойне белыми на его дочерна загорелом лице. — И у вас такая же тайна? — спросил он. Она покачала головой. — А какое значение имеет имя? — Фьола бросил взгляд на ряд матрон, расположившихся полукругом по краю танцплощадки. — Для многих людей имя — это всё, — ответил он.
Проплывая в танце мимо Клерфэ, она заметила, как задумчиво он смотрел на неё. «Он привязал меня к себе, и я люблю его, — подумала она, — люблю, потому что он со мной и не о чём не спрашивает. Когда же он начнет задавать свои вопросы? Надеюсь — никогда. Может быть — никогда. На это у нас просто не будет времени. — Вы так улыбаетесь, будто очень счастливы, — сказал Фьола. — Может быть, в этом ваша тайна?
«Какой глупый вопрос, — подумала Лилиан. — Он ещё школьником должен был усвоить простую истину, что нельзя спрашивать женщин, счастливы ли они».
— Так в чём ваша тайна? — спросил Фьола. — В вашем великом будущем?
Лилиан снова покачала головой. — У меня нет никакого будущего, — ответила она весело. — Вы даже не представляете себе, как это упрощает и облегчает многое в жизни.
— Посмотрите на Фьола, — пробурчала старая графиня Вителлески, сидевшая среди матрон. — Он ведет себя, словно кроме этой иностранки здесь больше нет ни одной молодой дамы.
— Это вполне естественно, — возразила Тереза Маркетти. — Если бы он так же часто танцевал с одной из наших девушек, то считался бы уже наполовину помолвленным, а её братья посчитали бы за оскорбление, если бы он на ней не женился.
Графиня Вителлески поднесла к глазам лорнет и взглянула на Лилиан.
— Откуда эта особа?
— Откуда угодно, только не из Италии.
— Сама вижу. Скорее всего, какая-нибудь полукровка.
— Как и я, — язвительно заметила Тереза Маркетти, — Во мне течет и американская, и индейская, и испанская кровь, но это не помешало Уго Маркетти воспользоваться долларами моего папаши и выгнать крыс из своего дряхлого палаццо, устроить там наконец ванные комнаты и содержать на широкую ногу своих метресс.
Графиня Вителлески сделала вид, будто ничего не слышала. — Вам легко рассуждать. У вас единственный сын и есть счёт в банке. А у меня четыре дочери и одни долги. Фьола должен наконец жениться. До чего мы докатимся, если пара состоятельных холостяков, которые у нас ещё остались, женятся на английских манекенщицах — теперь это модно. Ведь страну же грабят!
— Против этого надо бы принять закон, — иронично заявила Тереза Маркетти. — И ещё неплохо бы запретить их младшим братьям, если у тех нет средств, жениться на богатых американках, которые далеки от мысли, что после бурных ухаживаний перед венчанием они окажутся в средневековом одиночном гареме под названием брак по-итальянски.
Графиня снова сделала вид, что не слушает. В это время она дирижировала своими двумя дочерьми. Фьола остановился у одного из столов, выставленных в саду. Лилиан поблагодарила его за танец и позволила Торриани проводить её к Клерфэ.
— Почему ты не танцуешь со мной? — спросила она Клерфэ.
— Я танцую с тобой, — возразил он, — не вставая с этого места.
Торриани рассмеялся. — Он не любит танцевать и слишком важничает.
— Это чистая правда, — сказал Клерфэ. — Я никудышный танцор, Лилиан. Ты же сама могла убедиться, когда мы были в бар «Палас».
— Уже успела давно забыть.
Она вернулась с Торриани на танцплощадку. Левалли снова подсел к Клерфэ. — Она подобна жгучему пламени, — заметил он. — Или кинжалу. Вы не находите безвкусными эти подсвеченные стеклянные плиты на площадке? — продолжил он как-то резко после небольшой паузы. — Луна достаточно яркая. Луиджи! — крикнул он. — Погаси свет под площадкой и принеси нам старой граппы. — Лилиан наводит на меня грусть, — сказал он вдруг, обращаясь к Клерфэ, и в темноте его лицо с глубокими провалами выглядело опечаленным. — Красота женщины делает меня безутешным. Только почему?
— Потому что мы знаем, как быстро она проходит, а мы хотим удержать её.
— Что, так просто?
— Не знаю. Мне этого достаточно.
— А на вас красота тоже наводит грусть?
— Нет, — ответил Клерфэ. — Есть много других вещей, которые заставляют меня грустить.
— Я вас понимаю, — Левалли глотнул граппы.
— Мне эти вещи тоже знакомы, но я стараюсь бежать от них. Хочу оставаться толстым кукольным Пьеро. Попробуйте граппу.
Они выпили и сидели, храня молчание. Лилиан снова прошла мимо них. «У меня нет будущего, — подумала она. — Это то же самое, что оказаться в невесомости». Она посмотрела на Клерфэ и, не произнося ни слова, беззвучно высказала ему своими губами целое предложение. Сейчас Клерфэ сидел в темноте. Она едва могла различать его лицо. Но это, казалось, было не обязательно. Ведь вовсе не обязательно смотреть жизни в лицо. Достаточно ощущать её.
Глава 13
— Ну, как я иду? — выкрикнул Клерфэ сквозь шум моторов, остановившись у ремонтного бокса.
— На седьмом! — прокричал Торриани в ответ. — А как дорога?
— Отвратная! На такой жаре резину жрёт как икру!
— Лилиан здесь? Не видел её?
— Здесь. Сидит на трибуне.
Торриани поднес ко рту Клерфэ кружку с лимонадом. Тут же подскочил босс их команды Габриэлли, отвечавший на гонках за всё и за всех.
— Готов? — прокричал он. — Давай! Давай! Быстрей!
— Мы волшебных слов не знаем, быстрей не получится! — с криком ответил шеф-механик.
— Тут тебе с колесами за тридцать секунд сам чёрт не управится!
— Ладно, давайте побыстрей!
В бак ударила тугая струя бензина. — Клерфэ! — окликнул его Габриэлли. — Перед вами только один Дюваль. Душите его! Загоняйте его, пока не испечется! Потом не давайте ему обойти вас, пусть себе катит сзади. Нам больше ничего не надо. Перед ним идут два наших.
— Готово! Пошел! — прокричал механик.
Машина резко рванулась вперед. «Только осторожней! — подумал Клерфэ. — Только бы не сорваться»! Какой-то пестрой, белой и блестящей полосой промелькнули мимо трибуны, а потом перед глазами снова остались дорога, пронзительно-голубое небо и точка на горизонте, которая скоро должна была превратиться в облако пыли, Дюваля и его машину.
Трасса уходила вверх на четыреста метров. Приближалась горная цепь Мадоние. Перед глазами Клерфэ мелькали настоящие леса лимонных деревьев, отливающие серебром оливковые рощи, сменялись крутые повороты, круговерть серпантинов, щебень летел из-под колес, жаром дышал мотор, словно пуля ударил по очкам какой-то жук, потом пошла живая изгородь из кактусов, и снова — виражи вверх и вниз, скалы, щебень, километр за километром, и вдруг — город-крепость Кальтавутуро, и снова пыль, тучи пыли, а потом впереди неожиданно, словно какой-то паук, оказалась машина.
Клерфэ быстрей соперника проходил повороты и постепенно нагонял его. Спустя десять минут он уже разглядел машину. Это мог быть только Дюваль. Клерфэ шел за ним вплотную, но Дюваль не уступал дорогу. Он блокировал любую попытку обгона и при этом конечно же видел, кто шел за ним. Дважды машины входили в тесные повороты впритирку, и водители прекрасно видели друг друга: Клерфэ — на входе в повороты, а Дюваль — на выходе. Он намеренно не давал сопернику обогнать себя.
Машины неслись впритык. Клерфэ, окутанный облаком пыли, выжидал, пока не начался длинный поворот с подъемом. Теперь у него появилась возможность лучше видеть дорогу далеко перед собой. Он знал, что дальше шел широкий поворот. Дюваль вошел в него, максимально прижимаясь к внешнему краю, чтобы помешать Клерфэ обойти себя справа и суметь вовремя заблокировать середину трассы. Клерфэ как раз на это и рассчитывал. Он круто срезал поворот перед носом Дюваля и пулей пролетел мимо него. Машину начало немного заносить, но он удержал её. Обескураженный Дюваль на долю секунды сбросил скорость, и Клерфэ ушел вперед. Теперь облако пыли осталось позади, и Клерфэ вдруг увидел дымящуюся Этну, величественно возвышавшуюся на фоне раскаленного неба. Машины продолжали нестись вперед. Клерфэ шёл первым, устремившись к горе Полицци, высшей т