— Он уже давным-давно должен был появиться.
Зрителей на трибуне охватило волнение. Лилиан увидела Торриани, тот смотрел на неё и потом стал показывать на трассу, затем снова повернулся к ней и помахал рукой, дав понять, чтобы она не волновалась и что ничего страшного не случилось. Это напугало её больше, чем всё остальное. «Разбился», — подумала она и оцепенела, сидя на скамейке. Судьба нанесла свой удар, когда она этого совершенно не ожидала, и это случилось на одном из многочисленных поворотов этой проклятой трассы. Неимоверно долго тянулись секунды, словно наливаясь свинцом, и каждая минута казалась целым часом. Карусель на белом полотне дороги была для неё дурным сном, её грудь превратилась в черную бездонную яму, опустошенную таившимся там ожиданием. Потом она услышала механический голос громкоговорителя: — Машину Клерфэ под номером двенадцать вынесло с трассы на повороте. Других сообщений не поступало.
Лилиан медленно подняла голову. Вокруг неё ничего не изменилось — небо с его голубым сиянием, разноцветные платья на трибуне, белая лава поразительной сицилийской весны — но где-то рядом находилась точка, лишенная цвета, облако тумана, где ещё продолжал бороться Клерфэ или уже успел задохнуться в нем. Лилиан вдруг осознала невероятность смерти, которая неожиданно схватила её своими липкими руками, она почувствовала бездыханность, вслед за которой наступает тишина, постичь которую не удалось никому — безмолвие небытия. Она медленно оглянулась вокруг. Неужели только она одна была отмечена этим знанием, словно невидимой мерзкой печатью проказы? Неужто никто кроме неё не чувствует, как в ней распадалась каждая клетка, лишенная воздуха, и каждая из них задыхалась, умирая в поодиночке? Она посмотрела на лица окружавших её людей и увидеть смогла только жажду сенсации, ту жажду, которую питала смерть, но не открыто, а исподтишка, прикрываясь фальшивым видом сострадания и соболезнования, ложной картиной страха и внутреннего удовлетворения, что сами остались целы; это была та жажда, которая ненадолго подстегивала затухавшее чувство радости жизни, как укол наперстянки заставляет биться уставшее сердце.
— Клерфэ жив, — объявил комментатор. — У него травма, но неопасная. Сам вывел машину на трассу и продолжает участвовать в гонке.
Лилиан слышала, как по трибуне прошла вона ропота. Она видела, как стали меняться лица зрителей. На них сейчас можно было одновременно прочесть и облегчение, и разочарование, и удивление. Надо же! Кому-то удалось уцелеть, показал своё мужество и выдержал, продолжал ехать себе дальше! И каждый зритель на трибуне вдруг почувствовал себя таким же мужественным, будто это он сам продолжал вести машину, и на какую-то пару минут даже самый ловкий жиголо увидел в себе героя, а самый холёный муж-подкаблучник — отважного рыцаря, презирающего смерть. Жажда сенсации, эта неизменная спутница любой опасности, когда сам ей не подвергаешься, выстрелила адреналин из надпочечников в кровь тысяч зрителей. Вот ради чего они платили деньги за свои билеты на трибуну!
Лилиан почувствовала, как жгучая пелена гнева быстро начала застилать ей глаза. Она вдруг ощутила ненависть к этим людям вокруг себя, к каждому из них, она ненавидела мужчин, геройски расправивших свои плечи, и женщин, которые давали выход своему возбуждению, бросая неоднозначные взгляды исподтишка, она ненавидела волну симпатии, прошедшую сейчас над трибуной, ей было ненавистно великодушие людской массы, лишившейся только что своей жертвы и переключившейся на восторг и восхищение, а потом она начала ненавидеть и самого Клерфэ, хорошо понимая, что это была реакция на её страх, но она всё равно продолжала ненавидеть его, потому что он участвовал в этой детской забаве, за которую приходилось расплачиваться жизнью.
И впервые с тех пор, как Лилиан оставила санаторий, она вспомнила о Волкове. Тут же вдруг увидела внизу, как подъезжал Клерфэ. Увидела его окровавленное лицо, увидела, как он выбрался из машины.
Механики проверяли машину. Они меняли колеса, Торриани стоял рядом с Клерфэ. — Проклятая покрышка! — пробурчал Клерфэ. — Я вляпался мордой в руль и растянул руку. Сама машина в порядке. Теперь твоя очередь!
— Ясно! — прокричал Габриэлли. — Давай, Торриани!
Торриани моментально оказался за рулем. — Готов! — рявкнул механик. Машина рванула на трассу.
— Что с рукой? — спросил босс. — Перелом?
— Нет. Вроде растянул, а может, ещё что. Плечо болит.
Появился врач. Клерфэ чувствовал жуткую боль. Он присел на ящик. — Что, гонке конец? — спросил он. — Надеюсь, Торриани справится.
— Вам больше за руль садиться никак нельзя, — заявил врач.
— Может, пластырь наложить, — предложил Габриэлли. — Наложим широкой полосой по плечу. Заклейте его на всякий случай! — Врач отрицательно мотнул головой. — Это не поможет. Он сразу же сам почувствует, как только попробует ехать.
Босс рассмеялся. — В прошлом году он сжег себе обе подошвы и всё-таки продолжил гонку. И заметьте, я сказал: сжег, а не подпалил.
Клерфэ продолжал сидеть на своем ящике. Он чувствовал только вялость и опустошенность. Врач наложил ему тугую повязку на плечо. «Надо было быть внимательней, — подумал Клерфэ. — Быть быстрей, чем ты есть на самом деле, ещё не значить стать Богом. Это не правда, что только человек с его мозгами способен придумывать средства, способные сделать его быстрей, чем это дано природой. Разве вошь, забравшись в перья орла, не превосходит сама себя в скорости?»
— Как это случилось? — спросил Габриэлли.
— Да проклятая покрышка! Занесло на повороте. Влетел в небольшое дерево. Ударился о руль. До чего же мерзко!
— Ничего! Мерзко — это если бы полетели тормоза, мотор и рулевое! А наше корыто ещё может ехать. Да и кто его знает, может, кто-нибудь ещё вылетит! До конца гонки-то ведь ещё далеко! Для Торриани это первая Тарга. Будем надеяться, он справится!
Клерфэ смотрел на куски железа, которые механики буквально срезали и сорвали с машины. «Я уже слишком стар, — подумал он. — Что я тут потерял? А что я вообще могу, кроме гонок?
— Вот он! — закричал во все горло босс, глядя в бинокль. — Бог мой! Вот чертяка! Но он не справится. Мы слишком отстали.
— Кто из наших ещё не сошел?
— В том-то и загвоздка! Остался только один Вебер. Идет пятым.
Мимо них пронесся Торриани. Помахал рукой и тут же исчез. Босс бросился исполнять танец дикарей.
— Дюваль выбыл! А Торриани нагнал четыре минуты! Целых четыре минуты! Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани его!
Он выглядел так, будто собрался молиться. На следующем круге Торриани еще больше сократил разрыв. — И это на разбитом корыте! — орал тренер. — Я готов расцеловать это золотце. Он прошел круг с рекордным временем! Святой Антоний, спаси и сохрани его!
С каждым кругом Торриани сокращал разрыв. Клерфэ хотел порадоваться за него, но чувствовал только, как в нем нарастала горечь. Разница в возрасте в шестнадцать лет была очевидна. Он понимал, что причина не всегда только в этом. Караччола с переломом бедра и с ужасными болями сумел обогнать более молодых гонщиков и выиграл первенство, Нуволари и Ланг участвовали в гонках после войны, словно помолодели на десять лет, но приходило время, и каждый должен был уходить, поэтому Клерфэ прекрасно знал, что и его час был уже не за горами.
— У Валенте заклинило поршни! Монд отстает! Вебер идет третьим! — прокричал Габриэлли. — А вы, Клерфэ, сможете заменить Торриани, в случае чего?
Во взгляде босса Габриэлли Клерфэ видел только одно сомнение. «Они пока ещё спрашивают меня, — подумал он. — Скоро они совсем перестанут спрашивать».
— Пусть Торриани продолжает, — ответил он.
— Пусть, пока сможет. Он молодой, должен выдержать.
— Только слишком нервный.
— Но ведёт-то он великолепно!
Босс согласно кивнул. — Для вас это чистое самоубийство, ехать с вашим плечом, кроме того — повороты… — произнес он, но в его голосе не чувствовалось искренности.
— Никакое это не самоубийство. Просто надо ехать помедленнее.
— Пресвятая Дева Мария! — снова взмолился босс. — Дай только полететь тормозам у Торелли! Пусть он не разобьется, но пусть он просто сойдет. Спаси и сохрани Вебера и Торриани! Пусть у Бордони бак пробьет! — Во время каждой гонки босс становился по-своему набожным, а как только гонки заканчивались, снова начинал богохульствовать и сквернословить.
За круг до окончания гонки машина Торриани подкатила к боксу. Он всей грудью повис на руле. — Что случилось? — проревел босс. — Не можете ехать? Что с вами? Вытащите его! Клерфэ! Пресвятая Мадонна! Матерь всех скорбящих! Да у него тепловой удар! Невероятно! Ведь ещё совсем не жарко! Сейчас же весна! Вы сможете ехать? Машина.
Механики сразу же занялись своим делом.
— Клерфэ! — умоляя пробормотал Габриэлли. — Только один круг, и дойти до финиша! Вебер идет впереди третьим, и ничего не случится, если мы даже потеряем пару минут! Вы всё равно останетесь на четвертом месте! Скорей, в тачку! Святые небеса, Господи, что за гонка!
Клерфэ уже сидел за рулем. Торриани полностью выбился из сил. — Только довести машину до финиша! — умолял босс. — Только дойдите до финиша! Дай Бог вам четвертое место! А Веберу, естественно, третье! Или — второе! А Бордони — маленькую дырку в баке! И ещё, пресвятая Дева Мария, ты же можешь, всем остальным конкурентам — чтоб у них резина полетела! Христом Богом молю.
«Всего один круг, — подумал Клерфэ. — Он быстро кончится. Боль я как-нибудь выдержу. Это не та боль, которую я испытал в концлагере, когда висел на кресте. Я как-то видел одного парня, которому в берлинской СД зубы высверлили до самых корней, чтобы он выдал своих друзей. Он их не выдал. Впереди идет Вебер. Плевать, как я докачу! Нет, не плевать! Что за трасса! Как эта тачка несется, это же не самолет! Сбрось газ к чертям собачьим! Страх — это уже полпути к аварии!»
Проскрежетал механический голос комментатора: — Клерфэ снова на трассе. Торриани выбыл!