Лилиан старалась понять по его лицу, что это была какая-то скрытая шутка. — Ты и впрямь так считаешь? — спросила она. — Не вздумай ещё сказать, что я выгляжу уставшей.
Появился ночной портье, с понимающей ухмылкой. — Вам сегодня опять салями? Или подать икру? Хозяйка оставила её в буфете.
— Нет, сегодня мне нужно снотворное, — заявила Лилиан. — Спокойной ночи, Клерфэ.
Он удержал ее. — Пойми же меня, Лилиан! Я не хочу, чтобы ты слишком переоценила свои силы и завтра опять заболела.
— В санатории ты не был таким осторожным.
— Тогда я считал, что через пару дней уеду и больше никогда не увижу тебя.
— А теперь?
— Теперь я готов пожертвовать несколькими часами, потому что хочу пробыть с тобой столько, сколько смогу.
— Весьма практично! — ответила Лилиан со злостью в голосе. — Спокойной ночи, Клерфэ.
Он посмотрел на нее пронзительным взглядом. — Отнесите наверх бутылку игристого «Вувре», — попросил он портье.
— С удовольствием, месье.
— Пойдем! — Клерфэ взял Лилиан под руку. — Я провожу тебя наверх.
Лилиан покачала головой и высвободила руку. — Знаешь, от кого в последний раз мне пришлось услышать такой же аргумент? От Бориса. Но у него это получилось убедительней. Ты прав, Клерфэ. Будет замечательно, если ты пораньше ляжешь спать; тебе ведь надо отдохнуть перед гонками.
Клерфэ сердито посмотрел на нее. Портье вернулся с бутылкой и двумя бокалами.
— Вина нам не нужно, — сказал ему Клерфэ.
— Нет, мне как раз нужно. — Лилиан взяла у портье бутылку, сунула её под мышку, прихватив только один бокал. — Спокойной ночи, Клерфэ. Пусть нам сегодня не присниться, что мы падаем в бездонную пропасть. Пусть лучше тебе сегодня приснится Тулуза!
Она помахала ему бокалом и стала подыматься по лестнице. Он продолжал стоять, пока она не исчезла из вида.
— Налить рюмку коньяку, месье? — предложил ночной портье. — Или сразу — двойную?
— Выпейте сами! — сказал Клерфэ, сунув ему в руку несколько банкнот.
Он прошёл по набережной Гранд Огюстен до ресторана «Ла Перигурден». За его освещенными окнами последние гости наслаждались трюфелями, испеченными в золе — фирменным блюдом ресторана. Пожилая супружеская чета расплачивалась; парочка молодых влюбленных была занята тем, что с жаром лгали друг другу о своем чувстве. Клерфэ пресёк улицу и медленно двинулся назад вдоль закрытых лавочек букинистов. «Борис, — думал он, охваченный злобой. — Его ещё не хватало!» Ветер принёс с собой запах Сены. В темноте, которая будто издавала вздохи, чёрными пятнами выделялось несколько барж. С одной из них доносился жалобный голос гармошки.
В окнах Лилиан горел свет, но занавески были задернуты. За ними Клерфэ различал её тень, когда она подходила к окну. На улицу она не выглядывала, хотя окна были открыты. Клерфэ понимал, что вёл себя неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Он высказал всё то, что у него лежало на душе. А у Лилиан был очень усталый вид, её лицо вдруг резко осунулось, когда они сидели в ресторане. «Неужели, когда о ком-то беспокоишься — это преступление? — подумал Клерфэ. — Чем она сейчас занята? Опять укладывает чемоданы?» Ему вдруг пришло в голову, что Лилиан, наверное, знает, что он всё ещё здесь, ведь она не слышала, как отъезжал «Джузеппе». Он быстро перебежал через улицу и вскочил в машину, потом завел мотор, резко дал газ и помчался в сторону площади Согласия.
Лилиан осторожно поставила бутылку вина на пол рядом с кроватью. Она слышала, как отъехал «Джузеппе». Потом достала из чемодана плащ и надела его. В сочетании с элегантным платьем плащ выглядел несколько необычно, но у неё не было никакого желания переодеваться; плащ лишь слегка прикрывал платье. Лилиан не хотела ложиться в постель. Она и так уже достаточно належалась в санатории и за последнюю неделю. Потом она спустилась вниз. Моментально подбежал ночной портье. — Вам такси, мадам? — Нет, не надо!
Она вышла на улицу и без особых приключений дошла до бульвара Сен-Мишель. И вот там на неё со всех сторон градом посыпались предложения — от белых, шоколадных, чернокожих и желтолицых мужчин. Ей казалось, что она попала в трясину и на неё набросилась туча комарья. За несколько минут ей шепотом преподали краткий, но впечатлительный курс примитивной эротики, исходя из которой пару дворняг можно было считать идеальными любовниками.
Слегка ошеломлённая, Лилиан села за один из столиков, расставленных на тротуаре перед кафе. Проститутки бросали на неё проницательные взгляды: здесь была их епархия, и они готовы были зубами и когтями вцепиться в каждую непрошеную конкурентку. Столик Лилиан сразу же стал центром всеобщего внимания. Порядочные женщины обычно не сидели одни в это время в таких кафе. Даже американки не заходили сюда.
На Лилиан посыпались новые предложения: один мужчина предложил ей не вполне приличные фотографии, двое других — свою защиту, трое — покататься с ними на машине. Кроме того, под видом настоящих драгоценностей ей подсовывали дешевую бижутерию, предлагали молодых негров и терьеров, а также любовь лесбиянок. Лилиан оставалась невозмутимой и сразу же авансом дала официанту чаевые. Тот взглянул на деньги и принял меры, чтобы прекратить натиск наиболее резвых деляг. Теперь у неё появилась возможность спокойно выпить бокал перно и внимательно осмотреться.
Бледный мужчина с бородой, сидевший за соседним столиком, начал рисовать её портрет; какой-то торговец коврами пытался продать ей зеленый молитвенный коврик, но официант прогнал его; потом к столику Лилиан подошел молодой человек и представился бедным поэтом без всяких средств к существованию. Лилиан поняла, что её не оставят в покое, пока она будет сидеть одна. Поэтому она пригласила поэта выпить с ней вина. Но тот вместо предложенного вина попросил бутербродом. Она заказала ему ростбиф.
Поэта звали Жерар. Справившись с едой, он прочел ей два стихотворения, заглядывая в листок бумаги, а потом продекламировал еще два наизусть. Это были элегии о смерти и о нашем последнем часе, о непостоянстве и бессмысленности жизни. Стихи заставили Лилиан повеселеть. Поэт оказался отменным едоком, хотя и был худющий. Она спросила, сможет ли он одолеть ещё один ростбиф. Жерар заявил, что с лёгкостью справиться и что Лилиан знает толк в поэзии, и тут же поинтересовался, не находит ли она, что наше бытие безотрадно? В чём смысл жизни? К чему жить? Жерар съел ещё два ростбифа, и его стихи стали отдавать ещё большей меланхолией. Тут он взялся обсуждать проблему самоубийства. По его словам, он готов к этому — только разумеется завтра, а не сегодня, после такого обильного ужина. Лилиан развеселилась еще больше; хотя Жерар и был худой, вид у него был вполне здоровый, чтобы прожить ещё лет пятьдесят.
Какое-то время Клерфэ сидел в баре отеля «Риц». Потом он решил позвонить Лилиан. К телефону подошел ночной портье. — Мадам в отеле нет, — сказал он, узнав голос Клерфэ.
— Где же она?
— Ушла. С полчаса назад.
Клерфэ прикинул: так быстро Лилиан не могла уложить вещи. — У неё случайно не было с собой чемоданов? — спросил он осторожно.
— Нет, месье, на мадам был только плащ.
— Хорошо, спасибо.
«Плащ, — подумал Клерфэ. — Она может всё что угодно устроить — пойти на вокзал с пустыми руками и уехать — отправиться обратно к своему Борису Волкову, который куда лучше меня».
Он бросился к машине. «Надо было остаться с ней, — думал он. — Что со мной происходит? Каким ненормальным становится человек, когда влюбляется по-настоящему! Как быстро слетает с него глянец самоуверенности! И каким же одиноким он становится, и как весь его хвалёный опыт превращается в туман, застилающий глаза! Нет, мне нельзя потерять её!»
Он ещё раз попросил портье рассказать, в какую сторону пошла Лилиан.
— Нет, не к Сене, месье, — сказал он успокаивающе. — Направо. Может быть, ей просто захотелось ещё раз прогуляться, и она скоро вернётся.
Клерфэ медленно ехал вдоль бульвара Сен-Мишель. Лилиан услышала звук мотора «Джузеппе» и тут же увидела машину.
— А как же смерть? — спросила она Жерара, перед которым теперь стояло блюдо с сырным ассорти. — Что, если смерть окажется более безутешной, чем жизнь?
— А кто знает, — ответил Жерар вопросом на вопрос, продолжая меланхолично жевать, — может, жизнь — это наказание нам за те преступления, которые мы совершили в каком-нибудь ином мире? Быть может, как раз это и есть ад, а не то, что церковь прочит нам после смерти.
— Церковь сулит нам также и вознесение на небеса.
— Тогда, быть может, все мы падшие ангелы, и каждый из нас заранее осужден на несколько лет каторжной тюрьмы на этом свете.
— Но ведь при желании можно пойти и более коротким путём.
— Вы имеете ввиду самоубийство! — Жерар с восхищением кивнул. — Но люди испытывают страх перед ним. Хотя самоубийство — это освобождение! Если бы жизнь была жарким пламенем, мы бы знали, что делать. Выскочить из этого огня! Вся ирония в том, что…
«Джузеппе» уже второй раз проехал мимо кафе, на этот раз он появился со стороны площади Эдмона Ростана. «Ирония, — подумала Лилиан, — это все, что у нас есть, и иногда она не лишена шарма, как например сейчас в высказывании Жерара». Она видела Клерфэ, который так внимательно разглядывал лица прохожих, что не замечал её всего с в десяти шагах.
— Что бы вы потребовали самое большое от жизни, если бы все ваши желания могли сбываться? — спросила она Жерара.
— Я хочу только то, что не сбудется во веки веков, — сходу ответил поэт.
Лилиан с благодарностью взглянула на него. — Тогда вам нечего больше пожелать, — сказала она. — Это у вас и так уже есть.
— Я хотел бы только, чтобы рядом была такая слушательница, как вы! — заявил Жерар с мрачной галантностью и отогнал художника, который закончил портрет Лилиан и устремился к их столику. — Чтобы была всегда. Вы понимаете меня!
— Дайте мне ваш рисунок, — сказал Клерфэ разочарованному художнику.