Она посмотрела на цепочку автомашин, непрерывным потоком кативших вдоль набережной. «Неужели они вот также неслись из Брешиа в Брешиа? Из Тулузы — в Тулузу? От самодовольства — к самодовольству. И я тоже вместе с ними? — подумала Лилиан. — Наверное — и я тоже! Несмотря ни на что! Но где же эта моя Брешиа?» Она взглянула на телеграмму Хольмана. Там, откуда она пришла, не было никакой Брешиа, ни Брешиа, ни Тулузы. Там шла только безмолвная и безжалостная борьба, борьба за каждый вздох на границе вечности. Там не было ни самодовольства, ни самообмана» Лилиан отвернулась от окна и прошлась несколько раз по комнате. Она потрогала свои платья, и ей вдруг показалось, что с них посыпался прах. Взяла со стола щетки и гребни, а затем положила их обратно, не сознавая, что держала в руках. «Что же я такое делала? — подумала она. — И что я делаю сейчас?» Словно тень, сквозь окно к ней подкралось предчувствие, что она совершила ужасную ошибку, которую теперь никак нельзя было ни избежать и ни исправить.
Лилиан начала переодеваться и готовиться к вечернему выходу. Телеграмма всё ещё лежала на столе. При свете лампы она казалась самым светлым из всего того, чем была наполнена комната. Время от времени она поглядывала на неё. Лилиан слышала, как за окном плескалась Сена, и чувствовала запах воды и листвы на деревьях. «Что они сейчас делают там, в горах? — подумала Лилиан и впервые погрузилась в воспоминания. — Чем они заняты в санатории, когда Клерфэ мчится по темным улицам Флоренции вслед за лучами своих фар?» Какое-то мгновение она постояла в нерешительности, потом сняла трубку и назвала телефон санатория.
— Сиена скоро! — прокричал Торриани. — Заправимся и сменим резину!
— Скоро?
— Через пять минут. Будь проклят, этот дождь!
Лицо Клерфэ скривилось в улыбке. — Он не только для нас идёт, другим тоже мешает. Смотри, не проскочить бы техпункт! — Домов становилось всё больше. Фары вырывали их из темноты, хлеставшей струями дождя. Повсюду стояли зрители в дождевиках и под зонтами. Внезапно появлялись белые стены, люди, разлетавшиеся словно брызги в разные стороны, зонтики, трепетавшие под резкими порывами ветра, машина впереди, которую сильно заносило… — Техпункт! — прокричал Торриани. Тормоза схватили что надо, машину тряхнуло, и она остановилась. — Бензина, воды, резину, скорее! — крикнул Клерфэ, и его голос смешался с шумом затихавшего мотора. Он продолжал гудеть в его ушах и напоминал звук, наполнявший старые пустые залы в сильную грозу.
Кто-то протянул ему стакан с лимонадом и дал новые очки. — На каком мы месте? — спросил Торриани.
— Всё великолепно! На восемнадцатом!
— Паршиво, — пробормотал Клерфэ. — А как другие?
— Вебер на четвертом, Маркетти на шестом, Фриджерьо на седьмом. Конти выбыл.
— А первый… кто?
— Саккетти. Обошел на десять минут Лотти.
— А мы?
— Вы отстали на девятнадцать минут. Не беспокойтесь… кто приходит в Рим первым, никогда не выигрывает гонки. Это каждый знает!
Вдруг рядом с ним появился Габриэлли, их босс.
— На то воля Божья, — заявил он. — Матерь Божья, кровь Господня! Ты ведь это тоже знаешь! — молился он. — Покарай Саккетти за то, что он первый! Ниспошли ему маленькую поломку бензонасоса, больше ничего не надо! И Лотти тоже! Святые архангелы, храните.
— Как вы сюда попали? — спросил его Клерфэ. — Вы же должны ждать нас в Брешиа!
— Готово! — прокричали механики.
— Давай!
— Подождите! Вы с ума сошли? — закричал босс. — Я. — продолжал он, но его слова нельзя было расслышать из-за рёва мотора. Машина ринулась вперед, зрители бросились врассыпную, и шоссе, к которому они словно прилипли, вновь пошло накручивать свои бесчисленные петли. «Чем сейчас занята Лилиан?» — подумал Клерфэ. Он сам не знал почему, но надеялся, что на техпункте его ждала телеграмма. Но телеграммы могли запаздывать, и не исключено, что он получит её на следующей остановке. А потом снова — ночь, огни, люди, крики которых он не мог расслышать из-за рёва мотора, и которые казались ему персонажами немого фильма, а потом опять — шоссе похожее на змею, которая, казалось, опоясала всю планету, и — мистический зверь, ревущий под капотом машины.
Глава 18
Лилиан соединили очень быстро. Она рассчитывала, что придётся прождать несколько часов, хотя бы потому, что ей были знакомы порядки на французских телефонных станциях, и, кроме того, ей казалось, что санаторий так далеко от неё, будто — на другой планете.
— Санаторий «Белла Виста».
Лилиан не была уверенна, знаком ли ей этот голос. Вполне возможно, что к телефону как всегда подходила фройляйн Хегер.
— Пожалуйста, можно господина Хольмана? — попросила Лилиан и почувствовала, как у неё вдруг забилось сердце.
— Минутку.
Лилиан прислушивалась к едва различимому гудению в телефонной трубке. Хольмана, видимо, пришлось искать. Она взглянула на часы: в санатории в это время как раз закончился ужин. «Почему я так волнуюсь, словно заклинаю мертвого воскреснуть?» — подумала она.
— Хольман у телефона. Кто говорит?
Она испугалась, так чётко прозвучал его голос.
— Это Лилиан. — прошептала она.
— Кто?
— Лилиан Дюнкерк.
Хольман ответил не сразу. — Лилиан, — проговорил он затем недоверчиво. — Где вы?
— В Париже. Вы посылали телеграмму Клерфэ, а она пришла ко мне. Её переслали из отеля Клерфэ, и я по ошибке вскрыла.
— Вы не в Брешиа?
— Нет, — сказала она, почувствовав легкий укол боли. — Я не в Брешиа.
— Клерфэ не захотел, чтобы вы туда поехали?
— Да, он не захотел.
— Я сижу тут у приемника! — сказал Хольман. — Вы, конечно, тоже!
— Да, Хольман, конечно.
— Он идёт здорово. Гонки, вообще-то, ещё только начались. Я его прекрасно знаю, он выжидает. Заставляет других гробить свои машины. Раньше полуночи он не станет заводиться, может, даже немного позже… нет, думаю, где-то около полночи. Вы же в курсе, это ведь гонки на время. Он сам никогда не знает, на каком он месте, и вот это как раз выматывает больше всего, а узнать он может только во время заправки, и то, что он узнает, часто уже устаревшие данные. Это ведь гонки в неведомое… вы понимаете меня, Лилиан?
— Да, Хольман. Гонка в неведомое. Как у вас дела, как здоровье?
— Хорошо. У них просто фантастическое время. Средняя скорость до сих пор была сто двадцать и выше. А ведь большинство мощных машин ещё только выходят на прямую. Я имел ввиду среднюю скорость, Лилиан, а не о максимальную!
— Да, Хольман. Так, у вас всё хорошо?
— Очень хорошо. Мне намного лучше, Лилиан. Какую станцию вы слушаете? Включите Рим, он сейчас ближе по трассе, чем Милан.
— Я слушаю Рим. Я рада, что вам стало лучше.
— А как вы, Лилиан?
— Все хорошо. И даже.
— Может, это правильно, что вы не в Брешиа, там гроза, сильный ветер и дождь, но лично я бы не выдержал, обязательно поехал бы туда и стоял сейчас там на трассе. Как вы сами, Лилиан?
Она прекрасно понимала, что он имел ввиду. — Хорошо, — ответила она. — А как у вас там вообще… в горах?
— Как обычно. За эти пару месяцев мало что изменилось.
«Неужели прошло только несколько месяцев? — подумала Лилиан. — А ведь кажется, что уже прошли многие годы».
— А как там. — она помедлила секунду, хотя вдруг поняла, что позвонила только ради этого вопроса, — как поживает Борис?
— Кто?
— Борис.
— Борис Волков? Его почти не видно. Он теперь не приходит в санаторий. Думаю, что у него всё в порядке.
— Но вы его иногда встречаете?
— Да, конечно. Правда, это было недели две-три назад. Он гулял со своей собакой, вы же её помните, овчарку? Но мы с ним не разговаривали. А как там у вас, внизу? Так, как вы себе и представляли?
— Примерно так, — ответила Лилиан. — Всё ведь зависит от того, что ты сам от всё этого хочешь получить. А у вас горах всё ещё снег?
Хольман засмеялся. — Уже давно растаял. Луга цветут. Лилиан. — он замолчал на секунду. — Через несколько недель меня выпишут. Это правда, я не шучу. Мне Далай-лама сам сказал.
Лилиан ему не поверила. Сколько лет ей говорили то же самое. — Это же здорово, — сказала она. — Значит, мы увидимся здесь, внизу. Сказать об этом Клерфэ?
— Лучше пока не надо: в таких делах я суеверен. Вот… сейчас начнут передавать последние известия! Обязательно послушайте! До свиданья, Лилиан!
— До свиданья, Хольман.
Она хотела ещё поговорить о Борисе, но не стала этого делать. Какое-то мгновение она смотрела на черную трубку, а потом осторожно положила её на рычаг и задумалась, хотя и не могла толком следить за своими мыслями, пока вдруг не заметила, что плачет. «Какая же я глупая, — подумала Лилиан, вставая. — В жизни за всё надо платить. Неужели я могла подумать, что уже за всё расплатилась?»
— В наше время слову «счастье» придают несколько преувеличенное значение, — провещал виконт де Пэстр. — Проходили целые века, когда это слово было вообще неизвестно. Его вообще не связывали с понятием «жизнь». Почитайте китайскую литературу периода её расцвета, индийскую, греческую. Люди стремились тогда не к эмоциям, в которых коренится слово «счастье», а к неизменным и ярким ощущением самой жизни. Там, где это ощущение исчезает, его начинают путать с эмоциями, возникают кризисы, романтика и пустой эрзац поиска счастья.
— А разве ощущение жизни не эрзац? — спросила Лилиан.
— Более достойный человека. — парировал де Пэстр.
— Вы думаете, что одно без другого не возможно?
Виконт задумчиво посмотрел на Лилиан. — Почти никогда. Но только, по-моему, вы не в счёт. И это услаждает меня, потому что вы обладаете и тем, и другим. Ведь предпосылкой для этого должно быть состояние полного отчаяния, и поэтому бессмысленно искать названия, в том числе и этому состоянию. Ясно только одно: это всё находится за пределами наших беспорядочных чувств, где-то в полярной области одиночества, не ведающего скорби. Ваши скорбь и внутренний бунт, как мне кажется, уже давно уничтожили друг друга. Поэтому мелочи жизни приобрели такое же значение, как и