Лицо Клерфэ помрачнело. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще одну бутылку вина.
— Вы ещё будете сегодня играть? — спросил Фьола у Клерфэ. — Скорее всего, нет!
— Почему же — нет? Серии часто повторяются. Может, как раз сегодня черное опять выпадет тринадцать раз подряд.
— Ему не надо было продолжать игру, — сказал Фиола, обратившись к Лилиан.
— Сегодня — точно не надо было. Это закон старый как мир.
Лилиан посмотрела на Клерфэ. На этот раз он не попросил её стоять рядом, чтобы приносить ему счастье, и она знала причину. «Какой же он ещё ребенок, — с нежностью подумала она, — и какой же он слепой в своей ревности! Неужели он мог забыть, что любовь способен разрушить не кто-то другой, а только мы сами?»
— А вот вам как раз и надо играть, — сказал Фьола. — Вы ведь здесь впервые. Сделайте это ради меня? Пойдемте, прошу вас!
Они подошли к другому столу. Фьола начал делать ставки, а через несколько минут Лилиан тоже поменяла пару купюр на фишки. Она играла осторожно и делала небольшие ставки; деньги значили для Лилиан больше, чем собственность, они были частью её жизни. Она не хотела зависеть от подачек дяди Гастона, сопровождавшихся постоянным брюзжанием.
Лилиан почти сразу же начала выигрывать. — Вот что значит счастливая рука, — сказал Фьола, проигрывая. — Сегодня ваша ночь! Вы не станете возражать, если я буду повторять ваши ставки?
— Вы об этом пожалеете.
— Но только не в игре. Ставьте, как вам вздумается!
Некоторое время Лилиан ставила то на красное, то на черное, потом на вторую дюжину и, наконец, на разные номера. Дважды она выиграла на зеро.
— Это «ничто» любит вас, — сказал Фьола с усмешкой.
Неожиданно появилась старуха с черепахой. С выражением злобы на лице она села за стол напротив Лилиан. Пока делались ставки, она шептала что-то своей черепахе. На руке у неё свободно болтался перстень с бриллиантом необыкновенной красоты. Шея была морщинистая, как и у её черепахи, и они были очень похожи друг на друга. У обеих были даже одинаковые глаза, почти лишённые век и белков.
Лилиан ставила теперь по очереди то на черное, то на тринадцать. Через некоторое время она оторвала взгляд от рулетки и увидела, что Клерфэ стоял с другой стороне стола и наблюдал за её игрой. Она делала ставки, как когда-то Волков, ей стало понятно, что Клерфэ заметил это. Наперекор всему Лилиан продолжала ставить на тринадцать. На шестой раз ей повезло — выпало тринадцать. — Хватит, — сказала Лилиан и смела фишки со стола в свою сумочку. Она выиграла, но не знала — сколько.
— Вы уже собираетесь уходить? — спросил Фьола. — Но ведь эта ночь — ваша, вы сами видите. Второй такой ночи больше никогда не будет!
— Эта ночь уже закончилась. Попробуйте раздвинуть занавески, и сюда тут же заглянет бледное утро, которое превратит всех нас в призраков. Спокойной ночи, Фьола. Играйте дальше! Тот, кто остаётся, не останавливается!
Когда Лилиан и Клерфэ вышли из казино, Ривьера предстала перед ними в том виде, какой она была до того, как её открыли туристы. В ожидании восхода солнца небо отливало латунно-желтым и голубым цветами, а море на горизонте было белым и прозрачным, словно аквамарин. На водной глади выделялось несколько рыбачьих баркасов с желтыми и красными парусами. На берегу было тихо и пустынно, а по улицам не проезжала ни одна машина. Воздух был пропитан запахом лангустов и моря.
Лилиан не поняла, что стало причиной неожиданной ссоры. Она слушала, как Клерфэ что-то говорил, но ей потребовалось какое-то время, пока она начала понимать смысл его слов. Это наружу прорвалась его ревность к Волкову. — Что мне делать? — услышала Лилиан его слова. — Мне приходится бороться с тенью, с тем, кого я не ощущаю, с человеком, которого здесь нет и который, тем не менее, занимает здесь всё место, который сильней меня, потому что его тут нет, который вообще лишен недостатков, потому что его здесь нет, которому постоянно поют осанну, потому что его тут нет; он обладает ужасным преимуществом, которое даёт ему в руки сильнейшее оружие против меня, а я сейчас здесь, и ты видишь меня таким, какой я есть, какой я сейчас, ты видишь, как я выхожу из себя, как я, если хочешь, несправедлив, как я мелочен и глуп, а мне противостоит грандиозный идеальный образ, который никогда не ошибается, потому что он ничего не делает, постоянно молчит, и тут ничего нельзя противопоставить, как бесполезно бороться с воспоминаниями о умершем человеке!
Лилиан в изнеможении откинула голову назад. «Что за ужасную ерунду он там опять несет, чисто мужской бред?» — Разве это не так? — спросил Клерфэ, ударив ладонью по рулю. — Скажи, что это не так! Я сразу почувствовал, почему ты избегаешь меня! Я знаю, что ты не хочешь выйти замуж за меня именно из-за него! Ты хочешь вернуться обратно! Вот в чём дело! Ты хочешь вернуться обратно!
Она подняла голову. «О чем он говорит?» Она посмотрела на Клерфэ. — О чем ты говоришь?
— Разве я говорю неправду? Разве ты сейчас не думала об этом?
— Сейчас я думала о том, какими поразительно глупыми могут быть самые умные люди. Только не надо прогонять меня силой!
— Я — тебя? Я пытаюсь делать всё, чтобы удержать тебя!
— Неужели ты думаешь, что таким образом меня можно удержать? Господи!
Голова Лилиан опять упала на грудь. — Тебе незачем ревновать меня. Борис не стал бы обращать на меня внимание, если бы я вернулась.
— Одно с другим не связано! Главное — ты хочешь вернуться!
— Только не надо гнать меня обратно! О боже, неужели ты совсем ослеп?
— Да, — сказал Клерфэ. — Наверное! Наверное! — повторил он и удивился этому сам. — Но я больше не могу бороться с этим. Это выше моих сил.
Они молча ехали по горной дороге в сторону Антиба. Навстречу им катилась повозка, запряженная осликом. Сверху сидела девочка-подросток и пела. Измученная Лилиан смотрела на неё со жгучей завистью. Она вспомнила старуху в казино, которая вполне могла бы протянуть ещё много лет, потом опять посмотрела на смеющуюся девочку и подумала о себе; снова наступил один их тех моментов, когда всё было непонятным и все ухищрения оказались бесполезными, когда её захлестывало горе, и в бессильном возмущении всё её существо воскликнуло: «Почему? Почему именно я? Что я могла такое натворить, чтобы всё это постигло именно меня?»
Сквозь слезы она смотрела на открывавшиеся волшебной красоты картины природы. Сильный цветочный аромат разносился над дорогой. — Ты почему плачешь? — спросил Клерфэ с раздражением. — Сейчас у тебя не может быть никаких настоящих причин для слёз.
— Да, у меня нет никаких причин.
— Ты изменяешь мне с тенью, — сказал Клерфэ с горечью в голосе. — И ещё плачешь!
«Да, — думала она, — но тень зовут не Борис. Сказать ему, что его имя — Клерфэ? Но тогда он точно запрёт меня в больницу и будет охранять всей своей любовью, чтобы меня залечили до смерти за матовыми окнами палат, где всё пропиталось запахом дезинфекции и человеческих отходов»
Она посмотрела на лицо Клерфэ. «Нет, — подумала она, — только не тюрьма, выстроенная его любовью, против такой тюрьмы протесты бесполезны, остаётся только одно — бежать! Фейерверк окончен, и незачем копаться в золе!»
Машина въехала во двор отеля. Какой-то англичанин в купальном халате уже спускался к пляжу. Клерфэ помог Лилиан выйти из машины, даже не взглянув на неё. — Теперь ты будешь редко видеть меня, — сказал Клерфэ. — Завтра начнутся тренировки. — Он несколько преувеличивал: это были гонки по городу, и поэтому тренироваться было почти невозможно. Уличное движение перекрывалось только непосредственно во время самих гонок. Поэтому водители должны были ограничиться тем, что объезжали трассу и запоминали, где им следовало переключать скорости.
Вдруг Лилиан, словно глядя вглубь длинного коридора, представила себе то, что ещё могло произойти между ней и Клерфэ. Коридор становится всё уже и уже, а выхода в нём не было. Она не могла идти по нему. Другим людям, которым некуда было девать их время, это удавалось. А ей — нет! В любви нет пути назад, её никогда нельзя начать сначала. То, что произошло, вошло в кровь, и Клерфэ уже не сможет быть с ней таким, каким он был прежде. Таким он может быть с любой другой женщиной, только не с ней. И то, что произошло между ними, тоже было необратимо, как и само время. И никакие жертвы, ни готовность ко всему, ни добрая воля — ничто не могло помочь; это суровый и безжалостный закон любви. Лилиан знала его и поэтому хотела уйти. Тот остаток жизни, который им предстояло прожить вдвоем, был для Лилиан всей её жизнью, а для Клерфэ — всего лишь небольшой частью. Поэтому важно это было только для неё самой, а не для Клерфэ. Их отношения были слишком неравными: то, что в его жизни могло стать лишь эпизодом, хотя сейчас он и не хотел признавать этого, для неё означало конец. Она не имела права жертвовать остатком своей жизни и теперь поняла это. Лилиан не ощущала ни раскаяния, ни печали, к тому же для этого у неё было уже слишком мало времени, зато она обрела ясность, походившую на ясность раннего утра. И в этот момент для неё рассеялись последние клочья тумана, вызывавшего все недоразумения. Она испытала маленькое и одновременно острое счастье от того, что приняла решение. И, что было довольно странно, вместе с этим решением вернулась её нежность к Клерфэ, теперь она почувствовала в себе надёжность.
— Во всём, что ты говоришь, нет нисколько правды, — сказала Лилиан изменившимся голосом. — Нисколько! Забудь это! Это не так! Всё не так!
Она видела, как просияло лицо Клерфэ. — Ты останешься со мной? — быстро спросил он.
— Да, — ответила она. Она не хотела больше никаких ссор в эти их последние дни.
— Ты поняла наконец, что мне нужно?
— Да, я тебя поняла, — ответила она и улыбнулась.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Клерфэ не почувствовал нерешительности в её голосе. — Да, — сказала она. Ведь и это было уже безразлично.