— Нет, Борис. — ответила она. — Это правда. Тогда я не поехала бы.
— Ты не хотела брать с собой твою болезнь. Ты хотела сбежать от неё.
— Я уже ничего не помню. Может, и так. Это было так давно.
— Ты действительно хочешь уехать ещё сегодня?
— Ну конечно.
— У тебя спальное место?
— Да, Борис.
— У тебя такой вид, будто ты давным-давно ничего не ела. Зайдем в кафе напротив. А я сейчас гляну, можно ли купить ещё один билет.
Они перешли на другую сторону улицы. Он заказал ей яичницу, ветчину и кофе. — Я снова схожу на вокзал, — сказал он.
— А ты сиди здесь. Не убегай.
— Больше я никогда не убегу. Отчего это все так боятся, что я убегу? — Борис улыбнулся. — Не так уж плохо, если хотя бы один человек боится. Значит, он хочет, чтобы другой человек остался.
Она посмотрела на него. Губы у неё дрожали. — Я готова расплакаться, но не буду. Волков продолжал стоять у стола. — Ты просто очень устала. Поешь что-нибудь. Я почти уверен, что ты с утра ничего не ела.
Лилиан подняла голову. — Неужели я так плохо выгляжу?
— Нет, душечка. Но даже если бы ты и выглядела уставшей, то стоит тебе поспать пару часов, и всё как рукой снимет. Разве ты забыла?
— Да, — ответила Лилиан. — Я многое забыла. Но не всё.
Она начала есть, но вдруг остановилась и вынула зеркальце. Она внимательно вгляделась в своё лицо, в глаза и в синие тени под ними. Что ей говорил врач в Ницце? В лучшем случае до начала лета, а то и раньше, если она будет продолжать вести себя так безрассудно. Лето… здесь уже наступило настоящее лето, а в горах оно приходило поздней. Она еще раз посмотрела на свое лицо, а потом достала пудру и губную помаду. Вернулся Волков.
— Я получил билет. На этот поезд ещё не всё продали.
— У тебя спальное место?
— Пока нет. Может быть, что-нибудь освободится. А вообще-то оно мне и не нужно; я проспал всю дорогу сюда. — Волков погладил собаку, продолжавшую сидеть рядом с Лилиан. — А тебя, Вольф, придется сдать в багажный вагон; но мы тебя оттуда втихаря вытащим.
— Я могу взять его в моё купе.
Борис кивнул. — Во Франции проводники понятливые. В Цюрихе мы подумаем над твоим предложением.
— Я хочу обратно. — сказала Лилиан.
— Обратно? Куда? — осторожно спросил Волков.
Она молчала.
— Я была готова возвратиться, — сказала она в конце концов. — Ты, может быть, не поверишь мне.
— Почему же мне и не поверить?
— А почему ты должен мне верить?
— Когда-то я поступил точно так же, как ты, душечка. Это случилось много лет назад. Я тоже вернулся.
Лилиан раскрошила на тарелке хлебный мякиш. — Но ведь мало толку, если тебе об этом говорят заранее, правда?
— Да, не много. Это надо испытать и выпутаться самому. А то тебе всё время будет казаться, что ты упустил самое важное. — Ты уже знаешь, куда поедешь из Цюриха?
— В какой-нибудь санаторий. В «Белла Виста» меня, естественно, не возьмут.
— Да нет, должны принять. Но ты точно знаешь, что хочешь обратно? Ты сейчас очень устала и тебе нужен отдых. Ведь всё ещё может измениться.
— Я хочу обратно.
— Почему, из-за Клерфэ?
— Клерфэ тут ни при чём. Я ещё раньше собиралась вернуться.
— Так, почему всё-таки?
— На это есть много причин. Я сейчас не все помню. Они все были такие правильные, что я успела их все позабыть.
— Если ты захочешь остаться здесь, внизу, тебе не придется быть одной. Я тоже могу остаться.
Лилиан покачала головой. — Нет, Борис. С меня хватит. Я хочу вернуться. Но, может быть, ты сам хочешь остаться? Ведь ты так долго не был здесь, внизу.
Волков улыбнулся. — Я тут уже давно всё успел узнать.
Лилиан кивнула. — Я уже слышала это от тебя. Теперь узнала и я.
Из Цюриха Волков созвонился с санаторием.
— Она еще жива? — недовольно спросил Далай-лама. — Ну, ладно. Пусть приезжает, я не возражаю.
Лилиан пробыла ещё неделю в Цюрихе в отеле «Дольдер». Она подолгу оставалась в постели. Её вдруг охватила сильная усталость. Температура повышалась каждый вечер и была довольно высокой. Волков поговорил с врачом, которого он вызвал к ней для консультации.
— Ей давно пора лежать в больнице, — сказал профессор. — Нельзя ей никуда ехать.
— Она не хочет здесь оставаться. Ей хочется обратно, наверх.
Врач пожал плечами. — Как вам угодно. Тогда закажите санитарную машину.
Волков пообещал, что так и сделает. Но он знал, что не станет брать никакую санитарную машину. Его почтительное отношение к жизни уже давно приучило его к мысли, что слишком большая заботливость, так же как и её недостаток, могут с одинаковой силой убивать больного. Намного опаснее было бы обращаться с Лилиан как с умирающей, чем рискнуть и повезти её в обычной машине.
Она смотрела на Бориса с выражением радости на лице, когда тот вернулся в комнату. С тех пор как ей стало хуже, она повеселела, будто это состояние помогало ей искупить то смутное ощущение вины, которое она испытывала из-за смерти Клерфэ.
«Боль по другому человеку всегда легче переносить, — подумала она с легкой иронией, — когда знаешь, что тебе самой осталось жить недолго. Даже чувство бунта против болезни отступило после смерти Клерфэ. Никому не уйти от неё, ни больному, ни здоровому, и отсюда вытекал парадокс равновесия».
— Бедный Борис! Что сказал доктор? Он убеждал тебя, что я не перенесу поездки?
— Ничего подобного.
— Я справлюсь. Уже хотя бы потому, что он предсказал обратное. И я ещё поживу.
Волков смотрел на неё с изумлением. — Ты права, душечка. У меня такое же чувство.
— Вот и хорошо. Тогда налей мне водки.
Она протянула ему рюмку. — Мы с тобой настоящие шарлатаны, — заметила она после небольшой паузы. — Ты и я с нашими дешёвыми уловками! Но что нам ещё остаётся делать? Если мы уже начали трястись от страха, надо из этого извлечь хотя бы какую-то пользу. Устроим фейерверк или какую-нибудь другую показуху, а можно и ещё что-нибудь мудрёное, что быстро растает, как утренний туман.
Они поехали в горы очень тихим теплым днем. На полпути до перевала на крутом повороте навстречу им выехала машина и тут же остановилась, чтобы пропустить их. — Хольман! — крикнула Лилиан. — Это же Хольман!
Человек во встречной машине взглянул на них. — Лилиан! Борис! Но.
Сзади начал сигналить какой-то нетерпеливый итальянец на маленьком фиате, воображая себя, видимо, настоящим гонщиком. — Я сейчас поставлю машину на стоянку, — закричал Хольман. — Подождите меня!
Он проехал немного вперёд, пропустил итальянца и пешком вернулся к ним. — Что случилось, Хольман? — спросила Лилиан. — Куда это вы собрались?
— Я ведь вам уже говорил, что выздоровел.
— А машина откуда?
— Взял напрокат. Мне показалось глупо ехать поездом. Особенно теперь, когда мне опять предложили работу!
— Какую работу? Кто?
— Наша старая фирма. Они мне вчера позвонили. Им понадобился гонщик. — Хольман замолчал на секунду, потом поправил волосы. — У них уже есть Торриани, они договорились, а теперь хотят ещё попробовать и меня. Если всё пойдет хорошо, я скоро буду участвовать в небольших гонках. Потом — и в больших. Пожелайте мне удачи! И как здорово, Лилиан, что я успел поговорить с вами!
Они увидели Хольмана ещё раз, когда выехали на следующий поворот, и сверху он в своей машине казался им каким-то синим насекомым, спускавшемся по дороге, чтобы занять место Клерфэ, так же, как когда-то Клерфэ занял место другого гонщика, и так же, как кто-то потом займет место Хольмана.
Лилиан скончалась спустя полтора месяца в светлый летний день, такой тихий, что, казалось, вся природа затаила дыхание. Смерть наступила быстро и совершенно неожиданно, и умерла она в полном одиночестве. Борис в это время ненадолго отлучился в деревню. Когда он вернулся, то нашел её мертвой, лежащей в своей постели. Её лицо было искажено гримасой боли, а руки судорожно сжимали горло; но довольно скоро черты лица разгладились, и её лицо снова стало таким же прекрасным, каким Борис знал его уже много лет. И он ещё подумал, что она была счастлива, насколько человека вообще когда-либо можно назвать счастливым.
НОЧЬ В ЛИССАБОНЕ(роман)
Что нужно, чтобы попасть на белый корабль, который завтра уйдёт прочь от континента, охваченного войной, в Америку? Оказывается, для этого стоит послушать историю бегства и любви — историю, растянувшуюся на целую ночь, ночь в Лиссабоне…
Глава 1
Я неподвижно смотрел на корабль. Ярко освещенный, он покоился на поверхности Тахо[148], невдалеке от набережной. Хотя я уже неделю был в Лиссабоне, я все еще не мог привыкнуть к беспечным огням этого города. В странах, откуда я приехал, города по ночам лежали черные, будто угольные шахты, и свет фонаря в темноте был опаснее, чем чума в средние века. Я приехал из Европы двадцатого столетия.
Корабль был пассажирским судном. Шла погрузка. Я знал, что он должен отплыть завтра вечером. В резком свете обнаженных электрических огней на борт подавали мясо, овощи, рыбу, консервы; рабочие втаскивали багаж, а кран легко и бесшумно подымал, будто невесомые, тюки и ящики. Корабль снаряжался в путь, словно Ноев ковчег.
Что же, это и в самом деле был ковчег. Каждое судно, покидавшее Европу в эти месяцы 1942 года, было ковчегом. Америка высилась Араратом, а потоп нарастал с каждым днем. Он давно уже затопил Германию и Австрию, глубоко на дне лежала Прага и Польша; потонули Амстердам, Брюссель, Копенгаген, Осло и Париж; в зловонных потоках задыхались города Италии; нельзя было спастись уже и в Испании. Побережье Португалии стало последним прибежищем беглецов, для которых справедливость, свобода и терпимость значили больше, чем родина и жизнь, Того, кто не сможет теперь достигнут