не иссякали все запасы.
Буфет был обставлен как гостиная Викторианской эпохи. Его украшением служили несколько десятков декоративных растений, бюст Бетховена, написанный маслом портрет Вагнера, цветная репродукция портрета фюрера и старинное пианино.
Три столика около пианино считались лучшими. Сегодня средний столик заняла группа игроков в скат. Вокруг игроков — это были Герд Бёлль и два его друга инженера — собралась толпа любопытных.
В час ночи, точно по расписанию, на вокзал прибыл поезд. Гудок, пыхтение и свист стравливаемого пара смешались с воем сирен в громкоговорителях, возвещавших об угрозе воздушного нападения. Эхо неприятных, внушающих страх звуков прокатилось по всему городу. Но даже и после этого из буфета вышли не все. Надо полагать, что если бы сигнал общей тревоги прозвучал еще страшнее, то здесь, в Альтгартене, его восприняли бы в чисто академическом плане, ибо все считали, что бомбы предназначаются для одного из крупных городов в Руре.
Наконец Герд Белль решил, что и для него настало время поехать на своем фургоне к ратуше и доложить старшему на командно-диспетчерском посту гражданской обороны о своей готовности выполнить долг. Как только радиолокационные станции сообщали, по какому району наносится удар, Герд направлялся в город, подвергшийся бомбардировке, и оказывал посильную помощь пострадавшим. «В этом, пожалуй, преимущество одинокого», — подумал Герд и сразу вспомнил о Гансе и Анне-Луизе. Пожалуй, ему лучше заехать в дом Августа и убедиться, что они укрылись в убежище. Герд поднял брови, чтобы спросить своего друга Бодо Рейтера, что, по его мнению, произойдет. Бодо бросил свои карты на стол, давая этим понять, что игру продолжать нельзя.
— Бери мой бакалейный фургон, — предложил Герд Рейтеру. — Я возьму у кого-нибудь мотоцикл и приеду еще до того, как тебе прикажут куда-нибудь выехать.
Анна-Луиза, как всегда перед сном, расчесывала волосы — не меньше трехсот взмахов щеткой. В соседней комнате неожиданно раздался голос Ганса:
— Фрейлейн, фрейлейн…
— Да, Ганс. Но почему ты не в постели, мальчик? Он раздвинул занавески на окне:
— Какие чудесные огни, фрейлейн! Смотрите, как красиво! Как будто рождественские елки в небе.
Анна-Луиза подошла к окну.
— Да, — согласилась она. — И правда как рождественские елки, Ганс.
— Это папа пускает их?
— Нет, мой милый. — Цветные огни были близко, совсем близко. Она взяла мальчика на руки. — Скоро ты станешь слишком тяжелым, чтобы поднимать тебя, Ганс.
— Когда я стану большим, то буду поднимать вас, фрейлейн.
— О, это будет чудесно! — воскликнула Анна-Луиза и поцеловала мальчика.
Когда раздался стук в дверь, она подошла к ней с Гансом на руках.
— Герр Белль, что-нибудь случилось?
— Я хочу, чтобы вы укрылись в соседнем доме, у герра Фосса. В прошлом месяце он предложил Августу, чтобы в случае воздушного налета вы и мальчик укрывались у него. Его убежище укреплено, и в нем есть вентиляторы, нагнетающие свежий воздух. Духота — очень опасная вещь, понимаете?
— Сегодня?
— Они уже сбрасывают светящие бомбы. Это они обозначают цели. Вам нужно поспешить.
— Но… Не будут же они бомбить Альтгартен?
— Пожалуйста, Анна-Луиза, поторопитесь.
— Мне нужно взять обувь и пальто для Ганса.
— Я не могу больше ждать, фрейлейн, — сказал Герд. — Поторопитесь и хорошенько постучите в дверь герра Фосса. Я уверен, он дома, но иногда проигрывает на патефоне пластинки и может не услышать стука.
— Спасибо, герр Белль, вы очень любезны.
— Я обещал Августу, — проговорил Герд и, нажав ногой на педаль мотоцикла, уехал в сторону лагеря инженерных частей.
Когда падали первые бомбы, Анна-Луиза услышала новые для себя звуки: быстро перемещающийся шелестящий полусвист, будто по покатому металлическому лотку скользит тяжелый груз в упаковке. Каждый такой звук заканчивался оглушительным взрывом и лязгом металла, от которых больно било барабанные перепонки и сотрясалась земля под ногами.
— Нам надо торопиться, милый Ганс.
Огни последнего «ланкастера» скрылись за высоким забором аэродрома Уорли-Фен. Подписав все документы и выключив настольную лампу, полковник раздвинул шторы затемнения и открыл окно. Когда улетали самолеты, он всегда испытывал одно и то же чувство: где-то в глубине души командир базы всегда опасался, что в одну из таких ночей ни один из них не вернется и тогда он навеки останется на аэродроме в одиночестве. В текущем месяце это был уже двенадцатый рейд. Слишком много. И его подчиненные, и он сам очень устали. Он стремился предпринять все возможное, чтобы его эскадрилью использовали в составе групп наведения, хотя, по правде говоря, его люди не были подготовлены для выполнения таких задач. Это были самые заурядные летчики, а он самый обычный командир.
Когда его глаза привыкли к темноте, он начал различать стоянки самолетов и служебные помещения второго отряда. В металлических бараках, где летный состав дежурил холодными ночами, разжигали крохотные обогревательные печки. Только в одном этом месяце он потерял три экипажа, погибших в свой первый же боевой вылет. Один экипаж пробыл на аэродроме всего лишь восемь дней. Их смелость и отвага равноценна смелости и отваге тысячи львов, и он никому не позволит омрачить чувство гордости, которое испытывал, находясь вместе с ними на передовой линии. Полковник задвинул шторы и опять включил настольную лампу.
Раздался стук в дверь, и в кабинет вошла его подчиненная.
— Капрал Тэйлор, прибыла по вашему приказанию, сэр, — доложила она.
— Здравствуйте, капрал. Ничего, ничего, стойте вольно. Мы с вами, кажется, не знакомы. — Полковник улыбнулся. — Но вам-то, вероятно, приходилось видеть меня. Вы заведуете складом спасательного снаряжения, так ведь?
— Да, сэр.
— Садитесь, капрал. Как вы, наверное, знаете, у нас в королевских военно-воздушных силах существует традиция, когда в определенных случаях офицеры и их подчиненные разговаривают, что называется, как мужчина с мужчиной. Это значит, что все, о чем мы говорим друг другу, не является официальным. Вы курите, капрал?
— Нет, спасибо, сэр.
— Так вот, капрал, я хотел бы знать, как давно вы вышли замуж за старшего сержанта авиации Ламберта?
— Три месяца назад, сэр.
— Ну и как, вам здесь хорошо живется, капрал? Полковник так напоминал ей в этот момент ее отца! Что она могла сказать ему о том, как ей здесь живется? Горящие в полнакала лампочки ночью, железные солдатские койки, грязное постельное белье, сырые стены, постоянно хлопающие двери. А позади этих дверей какаянибудь лишившаяся родных и дома девушка принимает невыносимо горячую ванну и пьет джин…
— Я рядом с мужем, и это уже хорошо, — ответила Рут.
— Правильно. Тем не менее вы продолжаете числиться в списках женской вспомогательной службы под вашей девичьей фамилией?
— Да, сэр. Я хотела бы что-то предпринять в этой связи, но…
— Но командир секции Холройд не настаивает на этом, а вы боитесь, что вас переведут куда-нибудь еще, если об этом узнает регистрационная канцелярия?
— Да, сэр.
— Ну что ж, я говорил с мисс Холройд о вас. Она сказала, что вы добросовестный работник, а, по ее мнению, на действующей авиационной базе эффективно работающие люди — это главное.
— Да, сэр.
— Да, в наши дни и в наш век самое важное — это эффективность. Королевские военно-воздушные силы — молодой вид вооруженных сил с молодыми идеями, и он не ограничивается узкими рамками правил и наставлений. Однако при всем этом должно соблюдаться правило взаимных уступок. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Пожалуй, я возьму сигарету, сэр.
— Да-да, пожалуйста. Спички на столе. Ваш муж, миссис Ламберт, один из моих наиболее опытных командиров экипажей. Тем не менее если у нас появляется парень, который рисует на своем самолете портреты коммунистов, то, как по-вашему, что об этом подумают люди?
— Портреты коммунистов?
— Да, миссис Ламберт. Портрет Сталина! Полагаю, вы согласитесь, что это портрет коммуниста?
— Но портрет Сталина нарисован не на самолете моего мужа. Это на самолете сержанта Картера, сэр.
— Мне лучше знать мои самолеты, миссис Ламберт! Вы не можете не согласиться, что я лучше знаю их, чем вы. — Он улыбнулся, сожалея о ее женской ограниченности.
— Поэтому вы меня и вызвали, сэр?
— Нет, не поэтому, капрал. Я вызвал вас, чтобы вместе докопаться до причин, по которым с вашим мужем происходит что-то непонятное, миссис Ламберт. Он, кажется, полон решимости бросить вызов начальству. А на этом аэродроме… — Полковник улыбнулся. — Э-э, на этом аэродроме начальство — это я.
— Бросить вызов вам, сэр?
Полковник откинулся на спинку стула. Он, видимо, не совсем представлял себе, как продолжать разговор. Когда он вновь заговорил, в его голосе появились такие нотки, будто он решил по неожиданному побуждению раскрыть ей все.
— Может быть, вам известно, миссис Ламберт, что я являюсь членом различных комитетов. Ничего не поделаешь, я всегда это любил и буду любить. И если на свете существует такой комитет, в котором я состою с особым удовольствием, так это крикетный. Игра в крикет несколько напоминает боевой вылет. Я люблю это сравнение: за томительно долгим свободным временем вдруг наступают мгновения, когда парни сталкиваются лицом к лицу со стремительно поданным мячом. Вы понимаете меня, миссис Ламберт?
— Боюсь, что нет, сэр.
— В субботу крикетный матч. Уорли-Фен против Литл-Бестериджа. Я хочу, чтобы команда Уорли-Фена победила. Ведь это вполне естественно, правда?
Рут улыбнулась. Все разговоры и заботы об этой игре казались ей ребячеством.
— И вы хотите, чтобы мой муж был в команде? — спросила она.
— Вы просто видите меня насквозь, миссис Ламберт! Как сказала однажды моя мать: «На свете нет такой женщины, которая не смогла бы разгадать тебя». — Полковник засмеялся и попыхал своей трубкой.
— Вы льстите мне, предполагая, что я могу повлиять на своего мужа, сэр. Но, если бы даже и смогла, я отнюдь не уверена, что это было бы разумно.