Он отметил ногтем лицо Гудзона. Это был человек с фотографии.
— Хорошо, — сказал я. — Что вы пытаетесь доказать?
— Ничего, просто ввожу вас в курс дела. Ведь вы этого хотели, не так ли?
— Да, — согласился я. — Спасибо.
— Я просто сопоставляю экспертов по водороду из Пекина с экспертами по водороду из Пентагона. Мне интересно, почему и те, и другие в одном и том же городе в одно и то же время пересекаются с вами. Это заставляет меня нервничать. — Он залпом выпил остаток кофе.
— Вам не следует пить так много крепкого черного кофе, — посоветовал я. — Вы не сможете уснуть ночью.
Связной собрал фотографии и экземпляр «Экспресс».
— У меня есть своя система, чтобы заснуть, — хмыкнул он. — Я читаю составленные мною отчеты.
— Следите за резидентами, неожиданно делающими выводы, — сказал я.
— Это не снотворное. — И добавил, вставая: — Самое важное я отложил напоследок.
— Разве? — спросил я и подумал о том, что может быть важнее Китайской Народной Республики, готовящейся к ядерной войне.
— Девушка была нашей.
— Какая девушка была чьей?
— Убитая девушка работала на нас, на наш отдел.
— Временно?
— Нет, постоянно, по официальному контракту. Такова судьба.
— Бедный ребенок, — вздохнул я. — Она вытягивала информацию у Куан-тьена?
— Ее информация не шла через посольство. Они там ничего о ней не знают.
— Но вы знаете?
— Да.
— Вы ведете двойную игру.
— Как и вы.
— Не совсем. Я работаю на Лондон, и работа, которую я делаю для посольства, — обыкновенная любезность. Я могу от нее отказаться, если захочу. Чего хочет от меня Лондон в отношении этой девушки?
— У нее есть квартира на левом берегу. Надо просто просмотреть ее личные бумаги и вещи. Вы знаете, как такие дела делаются. Это общий план, — сказал он, протягивая мне бумагу, но, возможно, вы что-нибудь найдете. Вот ее ключи — у нашего департамента есть дубликаты на крайний случай: маленький — от почтового ящика, большие — от входной двери и от квартиры.
— Вы сумасшедший. Через тридцать минут после ее смерти полиция, вероятно, там все перерыла.
— Конечно, полицейские там были, дом у меня под наблюдением. Вот почему я немного подождал, прежде чем сказать вам. Лондон совершенно уверен, что никто — ни Люазо, ни Дэтт — не знает, что девушка работала на нас. Вероятно, они провели обычный обыск.
— Если девушка была постоянным сотрудником, она ничего не оставила на виду, — сказал я.
— Конечно, не должна бы оставить, но все же могут найтись одна-две маленькие вещицы, способные всех нас смутить…
Он оглядел мрачные обои моей комнаты и толкнул древнюю кровать. Та затрещала.
— Даже самые осторожные работники подвержены искушению иметь кое-что под рукой.
— Это противоречит инструкциям.
— Безопасность стоит выше инструкций, — возразил он.
Я пожал плечами, неохотно соглашаясь.
— Ну, вот и хорошо, — сказал он. — Теперь вы понимаете, почему они хотят, чтобы вы пошли. Идите и обследуйте все вокруг так, как будто это ваша комната и это вы только что были убиты. Вы могли бы найти кое-что там, где больше никто не нашел бы. Есть страховка примерно в тридцать тысяч новых франков, если вы найдете кого-нибудь, кому, по вашему мнению, следовало бы ее получить. — Он записал адрес на клочке бумаги и положил его на стол. — Я буду поддерживать с вами связь, — сказал связной. — Спасибо за кофе, он очень хороший.
— Если я начну подавать растворимый кофе, — улыбнулся я, — возможно, у меня будет чуточку меньше работы.
Глава 16
Погибшую девушку звали Анни Казинс. Ей было двадцать четыре года, и она жила в новом многоэтажном доме недалеко от бульвара Мишель, в тесной комнатке с низкими потолками. То, что агенты описали, как квартиру-студию, оказалось крошечной однокомнатной квартирой, ванная и туалет напоминали большие шкафы. Большая часть денег, отпущенных на строительство этого здания, была потрачена на отделку вестибюля, щедро украшенного стеклянной плиткой, мрамором и зеркалами в рамках под бронзу, в которых каждый казался себе загорелым и немного не в фокусе.
Будь этот дом старым или хотя бы просто симпатичным, в нем, вероятно, могла бы сохраниться какая-то память об умершей девушке, но современная комната выглядела пустой и безжалостной. Я осмотрел замки и петли, ощупал матрац и плечики, скатал дешевый ковер и сунул нож между половиц. Ничего. Духи, белье, счета, поздравительная открытка из Ниццы, сборник снов, шесть экземпляров журнала «Она», развешенные лесенкой чулки, шесть средних по стоимости платьев, восемь с половиной пар обуви, хорошее английское шерстяное пальто, дорогой транзисторный радиоприемник, настроенный на волну «Французской музыки», банка кофе, банка сухого молока, сахарин, поломанная дамская сумочка с просыпанной в ней пудрой и разбитым зеркалом, новая кастрюля. Ничто не указывало на то, какой была погибшая, чего боялась, о чем мечтала или чего хотела.
Прозвенел звонок. В дверях стояла девушка. Судя по виду, ей могло быть лет двадцать пять, но трудно было сказать определенно. Большие города накладывают свой отпечаток на людей: глаза городских жителей скорее критически изучают, чем смотрят, они оценивают стоимость, состояние дел и пытаются отделить победителей от проигравших. Что и пыталась сделать эта девушка.
— Вы из полиции? — спросила она.
— Нет. А вы?
— Я Моник. Живу в соседней квартире под номером одиннадцать.
— Я кузен Анни, Пьер.
— У вас забавный акцент. Вы бельгиец? — Она хихикнула так, как будто быть бельгийцем — самое забавное из того, что может случиться с человеком на свете.
— Наполовину бельгиец, — дружелюбно солгал я.
— Я всегда могу это определить, я очень хорошо различаю акценты.
— Действительно. — Я изобразил восхищение. — Не многие люди догадываются, что я наполовину бельгиец.
— Какая из половин бельгийская?
— Передняя половина.
Она опять хихикнула:
— Я хотела спросить, у вас отец или мать были из бельгийцев?
— Мать. Отец был парижанином с велосипедом.
Она попыталась заглянуть в квартиру через мое плечо.
— Я бы пригласил вас на чашечку кофе, но не должен ничего трогать в квартире.
— Вы намекаете… Вы хотите, чтобы я пригласила вас на кофе?
— Черт меня побери, если не так. — Я осторожно закрыл дверь. — Я буду готов через пять минут.
Вернувшись назад, чтобы скрыть следы своих поисков, я бросил последний взгляд на тесную комнатку. Так когда-нибудь и я уйду из жизни, и кто-нибудь из нашего департамента придет убедиться в том, что я не оставил «одну-две вещицы, способных всех нас смутить». Прощай, Анни, я тебя не знал, но теперь знаю не хуже, чем как кто-нибудь знает меня. Ты не уйдешь на пенсию, чтобы жить в маленьком домике в Ницце, и не будешь получать ежемесячный чек от несуществующей страховой компании. Нет, ты станешь резидентом в аду, Анни, и твои боссы будут посылать тебе директивы с небес с указаниями сделать отчеты более ясными и уменьшить расходы.
Я отправился в квартиру номер одиннадцать. Комната оказалась похожей на комнату Анни: дешевая позолота и фотографии кинозвезд, ванное полотенце на полу, пепельницы, переполненные окурками с отметками губной помады, тарелка чесночной колбасы, которая закрутилась и засохла.
Когда я пришел, Моник уже приготовила кофе: вылила кипяток на сухое молоко, смешанное с растворимым кофе, и размешала все это пластмассовой ложкой. Под маской хохотушки скрывалась крепкая девушка, которая внимательно рассматривала меня сквозь трепещущие ресницы.
— Сначала я подумала, что вы грабитель, — сказала она, — а потом — что вы из полиции.
— А теперь?
— Вы кузен Анни, Пьер. Вы можете быть кем угодно — от Шарлеманя до Тин-Тина, это не мое дело, вы уже не можете обидеть Анни.
Я достал бумажник и, вытащив из него стофранковую банкноту, положил ее на низкий кофейный столик. Моник уставилась на меня, сочтя такой жест за своего рода сексуальное предложение.
— Работали вы когда-нибудь с Анни в клинике? — спросил я.
— Нет.
Я положил на стол вторую банкноту и повторил вопрос.
— Нет, — повторила она.
Я положил третью банкноту, внимательно наблюдая за ней. Когда она опять сказала «нет», я наклонился и грубо взял ее за руку.
— Не говорите мне «нет»! — рявкнул я. — Вы думаете, я пришел сюда, ничего предварительно не разузнав?
Она сердито уставилась на меня. Я продолжал держать ее руку.
— Иногда, — процедила она неохотно.
— Сколько раз?
— Раз восемь — двенадцать.
— Так-то лучше.
Я перевернул ее руку, нажал пальцами на тыльную сторону, чтобы пальцы разжались, и вложил банкноты в раскрывшуюся ладонь. Едва я отпустил девушку, она откинулась назад подальше от меня, чтобы я не мог ее достать, и стала потирать кожу там, где остались следы моих пальцев. У нее были изящные худенькие руки с розовыми косточками, знакомые с ведрами холодной воды и марсельским мылом. Она не любила свои руки. Она засовывала их внутрь вещей, прятала позади предметов или под прижатые к телу предплечья.
— Вы поставили мне синяк, — пожаловалась она.
— Потрите его деньгами.
— Десять — двенадцать раз, — уточнила она.
— Расскажите мне о доме. Что там происходило?
— Вы из полиции.
— Я заключу с вами сделку, Моник. Суньте мне три сотни, и я расскажу вам о том, что я делаю.
Она мрачно улыбнулась.
— Иногда Анни требовалось еще одна девушка, просто как распорядительница… деньги не бывают лишними.
— У Анни было много денег?
— Много? Я никогда не знала никого, у кого было бы много денег. А даже если у кого они и были бы, с ними в этом городе недалеко уйдешь. Она не ездила в банк в бронированном автомобиле, если вы это имеете в виду.
Я ничего не сказал. Моник продолжала:
— Она зарабатывала хорошо, но деньгами распоряжалась глупо, давала их всем, кто ни расскажет ей небылицу. Ее родители будут тосковать по ней, отец Маркони тоже, она всегда давала деньги на детей, и на миссии, и на инвалидов. Я всегда ей говорила, что она поступает глупо. Вы не кузен Анни, но для полиции выбросили слишком много денег.