Шемпион кивнул.
— Если бы мой отец оставил мне немного денег, все могло повернуться иначе. — Он сунул руку в карман своего летного костюма и вытащил большие карманные золотые часы, которые я помнил еще с того времени, с войны. Он поднял их вверх, демонстрируя, что это единственное, что ему оставил в наследство отец. Или, может быть, Шемпион проверял таким образом, сколько времени.
— Непростительная ошибка со стороны твоего старика, — сказал я. — Надо было все распродать.
— Тридцать пять лет преподавать в Египте, — говорил Шемпион. — Отказывая себе во всем и на всем экономя, он собирал деньги, чтобы послать меня учиться. Он ударил меня один-единственный раз в жизни, когда я не встал во время исполнения «Боже, храни Короля».
— Каким же неисправимым романтиком он, должно быть, был, Стив. Куда им, таким старым идиотам, тягаться с башковитыми реалистами, подобными тебе!
Шемпион уставился на меня не мигая.
— Мы с тобой отнюдь не шары перебрасываем в крикет.
— Я как раз подумал, что у нас больше похоже на поединок в спортивной борьбе, — сказал я.
— Если ты единственный слушатель в Сандхёрсте, который играет в крикет в подержанной одежонке, то приходится обучаться и крикету, и борьбе.
— И эта затаенная обида подвигла тебя на то, чтобы завоевать все призы и награды, во всем быть первым.
— Наверное, — признал Шемпион. — Но я не собираюсь рассыпаться в благодарностях, что так случилось. — Он провел тыльной стороной ладони по губам, как будто хотел избавиться от неприятного ощущения во рту. — Боже мой, Чарли, ты же сам трудяга. Ты должен понимать, что я имею в виду.
— Я знаю и понимаю, — сказал я. — Но я не ставлю своей целью предоставить атомную бомбу как неоспоримый аргумент для поддержки требований конгресса тред-юнионов или какой другой подобной организации.
Если он и уловил нотки иронии в моем голосе, то не подал виду.
— Снаряды, ядерные снаряды! — Он, очевидно, надеялся, что столь тонкое различие в классификации повлияет на мое отношение к проблеме. — Я бы не стал связываться с атомными БОМБАМИ — это слишком. А снаряды с ядерным боевым зарядом — тактическое оружие, Чарли. Их можно взорвать, скажем, на складе автотранспортной и бронетанковой техники или на полевом складе — никакого выпадения радиоактивных осадков и очень компактная площадь разрушения.
— Ну ты и начитался аналитических разработок Штабного колледжа, однако! — насмешливо протянул я. — Побереги эти рационалистические объяснения для своих мемуаров: сколько они тебе обещали заплатить?
— Они меня озолотят, — признал он.
— Тридцать монет?
— Тридцать биллионов монет, если я попрошу. В любой валюте, Чарли. Когда нам нужны были деньги, чтобы бороться с голодом, болезнями и нищетой, к европейцам — не подступись. Но когда им придется топать пешочком, оставив автомобили в гаражах… то они сразу раскошелятся! — Дирижабль все время беспокойно двигался, он приподнимался, задирая нос и натягивая державшие его стальные тросы, и наземная команда с двух сторон каменоломни притягивала его обратно к земле.
— Ты знаешь, как мы работаем, старик, — напомнил я ему. — Я бы не стал соваться сюда, не оставив «адреса», где меня искать. Они скоро найдут твою нору в земле.
Шемпион отвернулся взглянуть на экраны мониторов. Их было шесть штук, и они давали изображение дирижабля с телекамер, установленных на краю скалистых обрывов карьера и направленных вниз, на летательный аппарат. Они будут «глазами» пилота и помогут при запуске дирижабля выбраться из каменного мешка, не задевая его стен.
— Ты имеешь в виду вертолет? — Шемпион не поднял глаз от пульта управления.
— Я не знаю, что они направят сюда.
— У меня с собой будет полдюжины «малышек» с ядерными зарядами, и меня не волнует, «что» они направят. Они даже не сделают попытки сбить нас над территорией Франции. С грузом-то ядерных боеприпасов на борту?! Ни за что не осмелятся!
— А над морем?
— Гражданское воздушное судно, зарегистрированное в Каире? На этом «пузыре» мы делаем шестьдесят, иногда восемьдесят миль в час. К тому времени, когда они получат разрешение открыть огонь, я уже буду над Тунисом! — Он вернулся мыслями к Билли, а скорее всего, не переставал думать о своем сыне. — Билли смог бы приспособиться к жизни в Каире? Скажи мне честно, Чарли. Он смог бы?
— Я чувствую, ты боишься, что он бы «вписался в обстановку» слишком хорошо. Боишься, как бы он не стал лидером у террористов Организации Освобождения Палестины.
— Может быть, и так.
— А ты в свою очередь дал им возможность бомбами проложить себе путь к власти.
— ООП — нет… — Он устало помахал рукой, как бы раздумывая, просветить ли меня насчет различий между правительством в Каире и террористами, которые взрывают бомбы в залах ожидания аэропортов и поджигают пассажирские лайнеры. И решил, видимо, что не стоит. — Билли останется в Европе, где он родился, там он может подхватить малярию, оспу, холеру или еще какую-нибудь гадость.
— И ты добровольно соглашаешься на разлуку с ним? — Я не верил своим ушам. — Воистину соломоново решение, Стив.
Мы оба посмотрели на черную громадину дирижабля.
— Ты почему-то не сказал, что мне не выйти сухим из воды, — искоса глянул он на меня.
— Как раз, может, и получится! — произнес я. — Именно это мне больше всего не нравится.
— Эту штуку совсем не видно. И даже когда включены двигатели, единственное, что слышно — едва различимый шум, не более чем звук моторов легковых автомобилей. И ко всему люди просто не смотрят вверх.
— Радары?
— Мы будем держаться вдали от оживленных воздушных трасс. Радары военных в основном направлены в сторону моря, кроме станций в Арле и Дине, но нас прикроет горная цепь.
— На малой высоте?
— Да. Метров сто или меньше. Риска никакого: даже если какой-нибудь оператор РЛС обнаружит нас… огромная «капля», движется со скоростью не более шестидесяти миль в час… он просто отнесет это за счет помех и неисправности аппаратуры.
— Ты сам будешь его пилотировать?
Он покачал головой.
— В данном случае лучше не рисковать, — рассудительно ответил он. — Опытный летчик, летал на «боингах». Он ездил в Америку, закончил курсы, говорил там, что собирается летать на дирижаблях в интересах рекламных фирм.
— Скоро отбываете?
Он посмотрел на свои часы.
— Где-то в течение часа мы вскроем склад боеприпасов в Валми.
— Из шахты?
— Мы прокопали галерею длиной в тридцать километров, — поделился Шемпион. — Мы сейчас как раз под хранилищем ядерных снарядов. Здесь работали опытнейшие горные инженеры из всех арабских стран.
— Прибывшие под видом официантов?
— …и чернорабочих, литейщиков и мусорщиков. Им нужен только алжирский паспорт, и французская служба иммиграции не сможет чинить им препоны.
— А если сработает сигнализация на складе?
— Что у них, на полу, что ли, сигнализация установлена? — заметил Шемпион. И рассмеялся. Он знал, что это был превосходный план, и наслаждался, разворачивая его передо мной, как веер.
С какого-то небольшого выступа высоко среди обрывистых стен карьера вдруг послышались птичьи трели — и не одной птахи, а целого хора.
Небо было усыпано ярчайшими звездами. Потоки холодного воздуха, проливающиеся через край впадины каменоломни, ударялись в более теплую оболочку дирижабля, и тот вздрагивал и рвался из-под причальных тросов: перегрев, так это называется. Сейчас наступил пик его подъемной силы.
Шемпион улыбнулся.
Только неотвратимое и неминуемое трагично по самой своей сути. Наверное, трагедия Стива Шемпиона состояла в том, что он был одержим навязчивой идеей добыть много денег для своего сына. Может, для него было жизненно важно обеспечить своему сыну в будущем столь же безбедное существование, какое могла гарантировать его мать. А может, все заключалось в том, что Стив Шемпион был в душе таким же романтиком, как его отец, о котором он рассказывал с горечью.
— Деньги делают все, — убежденно заявил Шемпион. — И Билли никогда не будет нуждаться.
— Будь у тебя выбор — отец или деньги, может, ты все же выбрал бы отца, Стив?
— Нет!
— Слишком категорично! — с упреком произнес я. — Ставлю тебе наивысший балл за самообман.
— Да уж, только очень плохой лжец не может обмануть самого себя, — отозвался Шемпион, и, как пожилая певица-сопрано, бросающая вызов критикам, он одарил меня своей знаменитой колоратурной улыбкой и держал ее достаточно долго, чтобы заработать аплодисменты публики.
Именно эта улыбка все испортила. До этого самого момента я слушал Стива Шемпиона и находил оправдание его поступкам. Я старался вникнуть в его проблемы и разделить беспокойство о Билли, пытался поверить в то, что он на всю жизнь разлучен с Билли. Но теперь где-то в глубине его глаз я усмотрел отнюдь не добродушие, а хвастовство и браваду.
Я взглянул вниз, где наземная команда выстроилась у причальных тросов. По мере того как заканчивали каждый свою работу, они поднимали взгляд туда, где мы стояли, — они смотрели на Шемпиона.
Россказни Стива, что они должны забраться в бомбохранилище в течение часа, были полной чепухой. Они, должно быть, уже осуществили это. Дирижабль был готов к запуску, и снаряды, судя по всему, должны были быть уже на борту. Шемпион мог быть доволен собой — он сумел отвлечь мое внимание болтовней до самой последней минуты перед стартом.
Никто из них не собирался продлить свое пребывание здесь даже на несколько минут, не то что на час, если вся эта суматоха у гондолы о чем-либо говорила.
Шемпион встал и вышел на балкон. Брезентовые полотнища, защищавшие оболочку от падения случайных камней со скал, были убраны. Причальные тросы закреплены на специальных крюках, обшивка двигателей прикрыта.
Я теперь наблюдал за каждым его движением с особой настороженностью.
— Ты позаботишься о моем сыне?
Я ничего не ответил ему.
— Ну и хорошо, — произнес он и похлопал меня по плечу.