Она сварила и принесла кофе. Дождавшись моих вопросов, она умело на них отвечала, рассказывая мне ровно столько, сколько хотела, не выглядя при этом уклончивой.
— Мне приснился кошмар, и я очнулся в средневековой темнице.
— Да, — кивнула она.
— Может, вы все же расскажете, что это было?
— Датт испугался, что вы за ним шпионите. Сказал, у вас есть документы, которые он хочет заполучить. Сказал, вы наводили справки, и поэтому он должен точно знать.
— Что он со мной сделал?
— Ввел вам амитал и ЛСД — это именно ЛСД долго выводится из организма. Я вас расспрашивала. А потом вы уснули глубоким сном и проснулись в подвале дома. Я привезла вас сюда.
— Что я рассказал?
— Не волнуйтесь. Никто из них не говорит по-английски. Только я. Так что ваши тайны я сохранила. Обычно Датт предусматривает все, но тут он не учел, что болтать вы станете на английском. Я переводила.
Так вот почему я все слышал дважды.
— Что я наговорил?
— Успокойтесь. Мне это было не интересно, но Датт остался доволен.
— Не думайте, что я этого не оценил, но все же почему вы пошли на это ради меня?
— Датт мерзкий человек. Я ни за что не стала бы помогать ему, к тому же это я привела вас в тот дом и чувствовала себя в ответе за вас.
— И?..
— Расскажи я ему все, что вы на самом деле наговорили, он вкатил бы вам еще амфетамин, чтобы узнать еще и еще. Амфетамин — опасный препарат, чудовищный. Мне бы не доставило удовольствия смотреть на это.
— Спасибо. — Потянувшись, я взял ее за руку, и она прилегла рядом со мной на кровать. И сделала это без всякого кокетства и ужимок, скорее дружеский, чем сексуальный жест. Она прикурила сигарету и протянула мне пачку и спички.
— Прикуривайте сами, чтобы было чем занять руки.
— Что я сказал? — небрежно спросил я. — Что я такого сказал, чего вы не стали переводить Датту на французский?
— Ничего, — мгновенно ответила Мария. — И не потому, что вы этого не говорили, а потому, что я этого не слышала. Ясно? Мне наплевать на то, кто вы такой и чем зарабатываете на жизнь. Если вы заняты чем-то незаконным или опасным, это ваши проблемы. На мгновение я ощутила ответственность за вас, но почти уже избавилась от этого чувства. Завтра можете выдумывать какую угодно ложь, уверена, вы с этим отлично справитесь.
— Это надо расценивать как отказ?
Мария повернулась ко мне.
— Нет.
Она придвинулась и поцеловала меня.
— Пахнешь вкусно. Чем пользуешься?
— «Agony». Дорогие духи, но мало кто может устоять перед их ароматом.
Я все пытался понять, не разыгрывает ли она меня, но так и не смог. Она явно была не из тех девушек, что дают подсказку улыбкой.
Она встала и оправила платье.
— Нравится платье? — спросила она.
— Отличное.
— А какая одежда тебе нравится на женщинах?
— Фартуки. С жирными следами от пальцев, остающимися после приготовления горячих блюд.
— Угу, могу себе представить. — Она затушила сигарету. — Я помогу тебе, если тебе нужна помощь, но не проси слишком много и помни, что я связана с теми людьми и у меня только один паспорт. Французский.
Интересно, а не намек ли это на то, что я разболтал под действием наркотика, подумал я, но промолчал.
Она посмотрела на часики.
— Уже очень поздно. — И вопросительно взглянула на меня. — Здесь только одна кровать, и мне надо где-то спать.
Я подумывал, не закурить ли, но положил пачку на прикроватный столик и подвинулся.
— Устраивайся, но сна не гарантирую.
— Ой, не изображай из себя героя-любовника а-ля Жан-Поль, это не в твоем стиле.
Она стянула через голову хлопковое платье.
— А какой мой стиль? — раздраженно буркнул я.
— Задай этот вопрос утром. — Она выключила свет, оставив работать радио.
Глава 10
Я остался в квартире Марии, но на следующий день она вечером съездила ко мне покормить Джо. Вернулась она до грозы, потирая руки и жалуясь на холод.
— Ты поменяла воду и положила ему скорлупу моллюсков? — спросил я.
— Да.
— Это полезно для клюва, — пояснил я.
— Знаю. — Мария встала у окна, глядя на быстро темнеющий бульвар. — Это еще с первобытных времен, — продолжила она, не поворачиваясь от окна. — Небо темнеет, ветер начинает срывать шапки, сдувать коробки и мусорные баки, и ты начинаешь думать, что настал конец света.
— Думаю, у политиков другие планы насчет того, как устроить конец света, — заметил я.
— Дождь начинается. Капли огромные, как дождь гигантов. Представь, что ты муравей, а на тебя падает… — зазвонил телефон, — вот такая каплища, — договорила Мария и поспешила к телефону.
Трубку она взяла с таким видом, будто это пистолет, который может случайно выстрелить.
— Да, — недоверчиво сказала она. — Он здесь. — Потом послушала, кивая и повторяя «да». — Прогулка пойдет ему на пользу. Мы будем на месте примерно через час. — Она с несчастным выражением повернулась ко мне. — Да, — опять повторила она. — Может, вы просто шепнете ему, и тогда я не услышу ваши маленькие тайны, верно? — В трубке послышался возмущенный треск, потом Мария продолжила: — Нам пора собираться, а то опоздаем. — И решительно положила трубку. — Бирд, — сообщила она. — Ваш соотечественник мистер Мартин Лэнгли Бирд жаждет пообщаться с вами в кафе «Блан».
Шум дождя походил на грохот аплодисментов здоровенной толпы.
— Бирд, — пояснил я, — это тот человек, что был со мной в художественной галерее. В артистических кругах о нем весьма высокого мнения.
— Именно это он мне и сообщил, — ответила Мария.
— О, он хороший человек. Бывший морской офицер, сменивший море на богему, не может не быть несколько своеобразным.
— Жан-Полю он нравится. — Я облачился в выстиранное белье и мятый костюм. Мария отыскала крошечную лиловую бритву, и я побрился миллиметр за миллиметром, смазав порезы одеколоном. Мы вышли из дома как раз в тот момент, как ливень закончился. Консьержка собирала комнатные растения в горшках, стоящие на тротуаре.
— Вы плащ не берете? — спросила она Марию.
— Нет, — ответила она.
— Ну, значит, уходите ненадолго, — констатировала консьержка. Поправив очки, она уставилась на меня.
— Возможно. — Мария взяла меня под руку и потащила прочь.
— Дождь снова пойдет, — окликнула консьержка.
— Да, — сказала Мария.
— Сильный, — не отставала консьержка. Она подняла очередной горшок и проверяла пальцем почву.
Летние дожди чище зимних. Зимний дождь сильно бьет по граниту, а летний ласково шелестит листвой. Эта гроза налетела стремительно, как неопытный любовник, и так же быстро кончилась. Листья тоскливо поникли, а воздух сиял зелеными отражениями. Летний дождь легко забыть. Как и у первой любви, лжи во благо или лести, в нем нет ничего плохого.
Бирд с Жан-Полем уже сидели в кафе. Жан-Поль был безупречен, как манекен в витрине магазина, а Бирд выглядел возбужденным и взъерошенным. Прическа скособочена, и бровей почти не видно, будто он побывал вблизи взорвавшегося водонагревателя. Они выбрали столик у перегородки, и Бирд, размахивая пальцем, что-то взволнованно вещал. Жан-Поль помахал нам и прикрыл ухо рукой. Мария засмеялась. Бирд озадачился было, не подшучивает ли Жан-Поль над ним, но потом решил, что нет, и продолжил говорить:
— Простота их утомляет. Обыкновенный треугольник, возмущался тут один из них, будто это и есть критерий искусства. Успех их раздражает. Хоть я почти ничего не зарабатываю на своих работах, это не мешает критикам называть мои работы плохими и считать вызовом приличиям, будто я специально создаю плохие работы, чтобы прослыть несносным. Понимаешь, у них нет ни доброты, ни сочувствия, именно поэтому их и называют критиками. Изначальное значение этого слова «критик» — «придирчивый дурак». Имей они хоть каплю сострадания, то хоть как-то бы его проявили.
— Каким образом? — поинтересовалась Мария.
— Рисуя картины. Именно этим и является живопись — проявлением любви. Искусство есть любовь, критика есть ненависть. Это же очевидно. Видите ли, критик — это человек, восхищающийся художниками, поскольку сам хотел бы стать живописцем, но которому наплевать на картины, — именно поэтому он художником и не является. Художник же, с другой стороны, обожает картины, но не любит художников. — Покончив с этой проблемой, Бирд помахал официанту. — Четыре больших со сливками и спички.
— Я хочу черный, — заявила Мария.
— Я тоже предпочитаю черный, — поддержал ее Жан-Поль.
Бирд, негромко фыркнув, посмотрел на меня.
— Вам тоже черный?
— Да нет, со сливками вполне устроит, — ответил я.
Бирд кивнул, одобряя лояльность соотечественника.
— Два больших со сливками и два маленьких черных, — заказал он официанту.
Официант поправил подставки для пивных кружек, собрал старые чеки и порвал. Когда он ушел, Бирд наклонился ко мне.
— Я рад. — Он оглянулся, желая убедиться, что Мария с Жан-Полем его не слышат. Те беседовали друг с другом. — Рад, что вы пьете кофе со сливками. Черный вреден для нервной системы, слишком крепкий. — Он заговорил еще тише, едва ли не шепотом: — Потому они тут все так любят спорить.
Когда кофе принесли, Бирд расставил чашки на столе, разложил сахар и взял счет.
— Позволь мне заплатить, — сказал Жан-Поль. — Это ведь я всех пригласил.
— Не в этой жизни! — отрезал Бирд. — Предоставь это мне, Жан-Поль. Я знаю, как обращаться с такими вещами, это моя часть корабля.
Мы с Марией бесстрастно переглянулись. Жан-Поль пристально смотрел на нас, пытаясь определить наши взаимоотношения.
Бирд наслаждался снобизмом использования в речи французских фраз. Всякий раз, когда он переходил с французского языка на английский, я точно знал — он делает это лишь ради того, чтобы вставить длиннющую французскую фразу, многозначительно кивая с важным видом, будто мы с ним единственные, кто понимает французский.
— Вы интересовались тем домом, — сказал Бирд, воздев палец. — У Жан-Поля есть отличные новости.