Во второй половине дня ему надлежало присутствовать на приеме в Кэкстон-холле — в числе немногих приглашенных британцев. Лондон посетил рейхсляйтер НСДАП — один из высших функционеров нацистской партии. Визит был, по сути, туристический: достопримечательности, рестораны, магазины, — а в благодарность за ужин герр рейхсляйтер произносил трехчасовую речь перед офицерским составом лондонской полиции и штаба СС.
Уклониться от этой повинности не смог даже изворотистый Хут — сидел вместе со всеми, слушал, зевал, в нужных местах для проформы кивал и хлопал затянутыми в перчатки руками. Любопытно было сравнивать его с Келлерманом. Этому сборища такого плана были не в новинку, и держался он как рыба в воде: всем корпусом подавшись вперед, энергично поддерживал каждую прозвучавшую полуправду, каждый избитый лозунг встречал громкими пораженными возгласами. Подавленные зевки он виртуозно маскировал светской улыбкой, а если начинал клевать носом, то принимал позу наподобие роденовского мыслителя, подпирая пальцами лоб словно бы в глубоких раздумьях. Когда долгая речь наконец завершилась, Хут нащупывал под стулом свою фуражку и трость, озираясь в поисках ближайшего выхода, а Келлерман аплодировал стоя и лучезарно улыбался высокому гостю. Именно Келлерман, вопреки программе мероприятия, выскочил к микрофону, чтобы экспромтом поблагодарить «за выступление, наполненное истинным духом партии, пример ясности мысли и бескомпромиссной преданности цели». Этот экспромт он уже произносил в десятках подобных случаев, когда очередное пустое собрание прерывало рабочий процесс.
И именно Келлерман, приятно улыбаясь расходящимся людям, шепнул Дугласу: «Ну что, инспектор, пожалели ведь, что поставили начальство в известность о своем знании немецкого?»
Когда Дуглас вернулся в Скотленд-Ярд, Гарри Вудс пил чай с тостом.
— Звонил констебль Данн, — сообщил он в нехарактерной для него формальной манере.
Он был явно раздосадован тем, что Дуглас привлек к расследованию еще одного человека.
— Это хорошо, — ответил Дуглас.
— В агентстве сказали, что фотографии у них запросили по почте и оплатили почтовым переводом. Имени покупателя они не знают, и вычислить его никак нельзя.
— А вот это плохо.
— Вредно тебе слушать нацистские выступления, ты потом нервный, — констатировал Гарри. — Данн хочет проверить всех людей на фотографии, вдруг чего выйдет.
— Там чай еще остался?
— Я ничего не знал о фотографии, которую вы нашли в квартире этого учителя.
— Ну теперь знаешь.
— Я велел ему отдать мне ее завтра; посмотрю, что можно сделать. Чаю больше нет, но ты не расстраивайся, его все равно пить невозможно.
— Велел, значит? Ну так теперь вели не отдавать. Если позвонит, передай ему, чтобы продолжал выполнять задания, полученные от меня.
— Да он еще пацан совсем! А дело опасное, сам знаешь. И я не уверен, что у него достаточно опыта для такого серьезного расследования.
Дуглас прошел к столу в углу кабинета, на котором были разложены результаты многих часов кропотливого труда. Груда сгоревшей бумаги из камина была разобрана по кусочкам, по тончайшим невесомым фрагментам, и все кусочки аккуратно размещены между пластинами стекла.
— Делай что говорю, Гарри.
Дуглас поднял заключенный в стекло фрагмент пепельной мозаики и глянул на просвет, ничего в ней, конечно же, не увидев.
— Слушаюсь, сэр, — отозвался Гарри с наигранным подобострастием.
— Я на сегодня закругляюсь. Где Хут?
— Общается с какими-то фрицами из Норвегии. Что-то там про завод по производству тяжелой воды. Для тебя это имеет какой-то смысл?
Дуглас ограничился кратким «угу».
— А если он будет спрашивать, где ты?
— Скажи, что не знаешь, — с вежливой улыбкой ответил Дуглас и вышел.
Заведение «У Берты» на Олд-Комптон-стрит в районе Сохо представляло собой крохотный бар «для своих», угнездившийся на третьем этаже между киномонтажной студией и ателье старика Чарли Росси. Свет в окна почти не проникал — его заслоняли густые джунгли комнатных растений, которым, по всей очевидности, шли на пользу удобрения из сигаретных бычков и регулярный полив разнообразным алкоголем, тайком практикуемый осторожными девушками.
Сама Берта обозревала происходящее в ее вотчине с высокого табурета за решеткой кассы. За словом она никогда в карман не лезла и в крепких выражениях не стеснялась, чем и завоевала уважение самых отпетых негодяев, приходивших к ней пропустить по стаканчику. Немцы тоже не оставляли бар без внимания — частенько какой-нибудь вежливый молодой турист сидел в уголке за пианино, почти не вступая в беседу, но все очень внимательно слушая.
Зайдя в бар, Дуглас увидел за стойкой полдюжины завсегдатаев. Все они только что вернулись с Эпсомского ипподрома — одного из немногих уцелевших на юге страны — и теперь горячо обсуждали свои выигрыши и потери на скачках. Перед ними стояла бутылка французского шампанского, еще одна охлаждалась в ведерке со льдом. Дугласа компания встретила с радостью, хотя двоих из них он в свое время успел посадить на три года, да и остальным устроил немало проблем. Там был Добропорядочный Роджер, меланхоличный австралиец, имевший стабильный доход на игре в кости. Кости он бросал всегда честные, никакого мошенничества, а вот простакам подсовывались утяжеленные, выпадающие гранями с наименьшими числами. Джимми Сикер по прозвищу Неудачник и вовсе не позволял себе никаких махинаций с весом и формой костей. Вместе с подельниками он в пух и прах проигрывался простакам. Вот только на его нелегальный притон каждый раз исправно устраивала налет «полиция», конфискуя все, что было на столе — карты, кости, деньги… Жертвы редко считали потери, их гораздо больше волновали потенциальные неприятности с законом.
— Берта, ну-ка, бокал для моего старого приятеля, Скотленд-ярдского снайпера! — скомандовал предводитель компании.
Костюм у него был сшит из дорогого ирландского твида с черными и коричневыми вкраплениями перекрученных нитей. Из нагрудного кармана, расправленный с чрезмерной аккуратностью, торчал краешек шелкового носового платка цвета темного золота. И только лицо диссонировало с безупречностью одежды — оно имело желтоватую восковую бледность, а прищуренные глазки воровато бегали. Тонкие, тщательно подстриженные усики тоже плохо вязались с образом богатого сквайра — такие скорее подошли бы актеру для роли жиголо.
— Ну хватит вам, Артур, — с досадой произнес Дуглас.
Он чуть было не добавил, что прозвище Скотленд-ярдский снайпер у него уже в печенках, но вовремя прикусил язык. Все-таки это лишняя информация.
— Не обижайтесь, старина. — Артур плеснул в бокал шампанского и пододвинул к нему. — Вдохните аромат! Сразу поймете — настоящее!
В подтверждение своих слов он продемонстрировал Дугласу мокрую этикетку.
— Я вам верю.
Артур промышлял торговлей краденым алкоголем и сигаретами, и теперь для людей его ремесла определенно настала эпоха процветания.
— А мы тут слыхали, что вы уходите из Скотленд-Ярда на какую-то важную работу у фрицев, — светским тоном проговорил он.
— Жаль вас разочаровывать, но в ближайшем обозримом будущем я остаюсь на прежнем месте. — Дуглас отпил из бокала. — О, недурно.
— Ну так угощайтесь. Жизнь коротка. У нас сегодня есть повод отпраздновать, причем совершенно законный.
— Ваше здоровье, — сказал Дуглас и выпил.
— Ну вот, теперь я наконец узнаю нашего старого доброго инспектора Арчера!
Все подняли бокалы. Берта у себя за кассой едва пригубила, как делают те, кто живет среди алкоголя.
— Велик ли ваш выигрыш, Артур? — поинтересовался Дуглас. — Не думал я, что вы интересуетесь скачками.
— И вы не ошиблись, инспектор. На скачках я просто встречался со старыми приятелями. Поставил, конечно, по мелочи, как без этого, но выигрыш мой не окупил даже затрат на такси. — Артур торопливо отхлебнул шампанского, ему не терпелось продолжить рассказ. — Моя старушка мать, дай бог ей здоровья, всегда говорит: «Лошадь — животное мудрое. Где это видано, чтобы лошади делали ставки на людей?»
— У вашей старушки матери отменное чувство юмора, — любезно заметил Дуглас.
— А вы что же, ее не помните? Я же вас знакомил! Вот прямо тут, у Берты, в тридцать восьмом, в канун Рождества! Она от вас в полном восторге. Вы угостили ее портвейном с лимонадом и сказали, что я честный работящий парень, который просто связался с дурной компанией.
Артур расхохотался так, что вино из его бокала выплеснулось Дугласу на рукав, и, не прекращая смеяться, кинулся вытирать пятно салфетками.
— Ох, мои глубочайшие извинения, инспектор. Еще шампанского? Настоящее, из Франции!
— В отличие от «французского шампанского», которое вы гоните у себя в подвале в Фулхэме?
— Ну, ну, ну, давайте без этого, инспектор. Пусть всякий занимается своим делом. Я же не учу вас преступников ловить.
— Если вы празднуете не выигрыш на скачках, то что же?
Артур заметил на рукаве у Дугласа еще одно пятно от шампанского, не охваченное его вниманием, и вытащил шелковый платок из нагрудного кармана.
— У нас все законно, инспектор, — заверил он, промакивая пятно. — Никаких махинаций. Вы знаете Сидни Гарена?
— Все его знают. Маленький армянин, торговец предметами искусства.
— Маленький немец, — поправил Артур. — Теперь он маленький немец. Граф фон Гарен, знаменитый эксперт по арийскому искусству.
Все расхохотались, Артур подлил в бокалы еще шампанского.
— В общем, Гарен вступил в партнерство с Питером Шетландом, который нынче тоже герцог какой-то-там, с тех пор как его папаша отошел в мир иной в прошлом году. Помните Шетланда, инспектор? Такой долговязый, иногда заходил сюда к Берте.
— Да, помню.
— Ну так вот, у парня теперь титул, монокль и прекрасные отношения с фрицами. А уж эти кой-чего понимают в исторических ценностях! Короче, Сидни Гарен — это мозг, Питер Шетланд обеспечивает эффектный фасад, и дела у их маленького предприятия идут лучше некуда.