Если пройти через бальный зал, потом через две небольшие приемные и распахнуть двери с цветочной росписью шестнадцатого века, можно было увидеть истинную жемчужину. На специальном помосте, прикрытом алым бархатом, размещался маленький фламандский диптих пятнадцатого века, который Сидни Гарен приобрел в Женеве. Всего на один вечер он был выставлен перед гостями хозяина дома, на следующий же день его должны были убрать в ящик и отправить в личную галерею рейхсмаршала Геринга в Каринхалле. В обмен на диптих Гарен и Шетланд приняли от Геринга восемь полотен в стиле декадентского сюрреализма, конфискованных у неарийских владельцев.
Немецкие офицеры рангом пониже кучковались небольшими компаниями, явно чувствуя себя неловко в военной форме и стесняясь слабого знания английского. Кто-нибудь посмелее брал на себя роль лидера и водил свою компанию за собой, как экскурсовод пасет группу робких пожилых туристов. Офицеры рангом повыше друг за друга не цеплялись. С коротко остриженными седыми волосами и нередко моноклями, с золотыми адмиральскими нашивками на белых кителях или с красными генеральскими лампасами, они расхаживали поодиночке или в сопровождении личных переводчиков в униформе зондерфюреров.
Были там и девушки. Пухленькие девушки с избытком дорогого макияжа, в платьях с узкими юбками и низкими вырезами. В другом уголке Лондона эти девушки вполне могли бы остаться незамеченными, но на таком приличном собрании они сильно бросались в глаза. Вероятно, так и было задумано. Девицы успели выучить несколько фраз на немецком — с безупречным произношением, — а когда словарный запас кончался, вполне успешно обходились улыбкой или задорным смехом. Даже если беседа не задавалась, всегда можно было потанцевать.
Под «Распятием» Кранаха опасливо кучковалась группа новых лондонских богачей — тех, чьи дела пошли в гору после объявленной Черчиллем капитуляции. Среди них был владелец скромного ресторанчика в Сохо, продавший более двух тысяч бутылок шампанского в первую неделю празднований. Рядом с ним, сверкая бриллиантами, стояла некая вдова, которая еще год назад штопала простыни в заштатной гостинице в Бейсуотере. А потом в двух шагах образовался большой офицерский клуб, и водить девиц немцы стали именно к ней — вдова не задавала вопросов и в дневное время брала оплату по часам. Через некоторое время она продала гостиницу немецкому консорциуму почти за миллион фунтов.
Все известные отели обещали своим акционерам высокие дивиденды, но были и другие сферы, для которых немцы сыграли роль феи-крестной. Вот, например, мистер Поттингер — смуглый человек с бородкой и усиками, которые отпустил, чтобы походить на француза, — зарабатывал на жизнь заочными курсами английского языка, высылаемыми по почте. До войны он был по уши в долгах, теперь же на него обрушился поток денег столь огромный, что потребовалось нанять консультанта по инвестированию. Краснолицый человек в сорочке с кружевами, в килте и с торчащим из ножен усыпанным каменьями кинжалом, был владельцем полуразорившейся вискарни в Аргайле. Долгосрочный контракт с немецким снабжением позволил ему вывести свою компанию на биржу и буквально проснуться богатым. Тот же самый немецкий чиновник, который облагодетельствовал его этим контрактом, сделал его шурина агентом по закупкам ирландских лошадей и фуража для южного командования немецкой армии по Великобритании. Теперь все эти люди в шелках и бриллиантах вели непринужденную беседу у ног распятого Христа.
Дуглас шагнул в сторону, освобождая дорогу престарелому полковнику. Полковник решительно направлялся к фуршетному столу, за ним семенил хорошенький молодой человек в очень новом смокинге. Со стороны группы пилотов люфтваффе раздался взрыв хохота. Полковник покраснел, но взгляда не поднял.
— А тут, инспектор, прекрасная маленькая акварель Тернера.
Дуглас обернулся. За спиной у него стоял элегантный Питер Шетланд.
— Немногие знают, что Тернер был способен на такую степень реализма. Вот эта маленькая точка, проходящая через арку, — это Наполеон. Да, у вас тут картина для истинных ценителей. — От Сидни Гарена Шетланд перенял странную манеру описывать свой товар таким образом, будто он уже продан собеседнику.
— Я видел эту картину, — сказал Дуглас.
— О, у вас превосходная память, — похвалил Шетланд. — Раньше картина принадлежала галерее Тейт, но у них так мало места… Нельзя же, чтобы такой шедевр покрывался плесенью в запасниках.
— Она выставлена на продажу?
— Что поделать, всем музеям пришлось расстаться с частью коллекций. — Шетланд пожал плечами. — Не вижу никакой беды. Пусть эти предметы найдут своих покупателей.
Дуглас отвернулся к картине. Шетланд рассеянно подергал себя за длинный костлявый нос, пока лицо его не приобрело скорбное выражение.
— Государственные субсидии теперь стремятся к нулю. Не можем же мы ожидать, что немцы станут финансировать наши музеи.
— Конечно, нет, боже упаси, — согласился Дуглас.
Шетланд бросил на него быстрый взгляд, подозревая издевку. Дуглас Арчер был известен склонностью к сарказму.
— А продажей всех этих предметов занимаетесь, стало быть, вы? — продолжал Дуглас.
— Да, мы предпочитаем закупать товар у музеев. Так все честно и прозрачно. Мы приобретаем то, что музеи желают продать, а затем, никуда не торопясь, подыскиваем достойных покупателей.
— Честно, прозрачно и наверняка приносит немалую прибыль.
— Не всегда, — с беззаботным видом заметил Шетланд.
— Я удивлен.
— У вас разум истинного полицейского. — Шетланд вежливо улыбнулся.
— Предпочитаю думать, что у меня разум бухгалтера, — возразил Дуглас, наблюдая, как в другом углу зала Гарен представляет своего семнадцатилетнего сына Дэвида немецкому полковнику из правового управления.
Шетланд с неизменной улыбкой откланялся.
— Вот молодец! — произнес женский голос за спиной. — Приятно слышать, что кто-то не боится поставить их на место.
К Дугласу подошла Барбара Барга в роскошном вечернем платье из серого шелка с кружевным корсажем.
— Добрый вечер, мисс Барга. Какой приятный сюрприз!
— Ну похвалите же вы мое платье! Из Парижа, Скиапарелли, три месячных жалованья за него отдала! Неужто вы ничего мне о нем не скажете?
— Я утратил дар речи.
— Неплохо выкрутились, — похвалила она со смехом.
Дуглас подумал, что смех ее особенно украшает.
На паркете под нежные звуки саксофонов и духовых вальсировали пары. Оркестр играл мелодию ковбойской песни «Долина Ред-Ривер».
— Сразу вспоминаются школьные балы, — проговорила Барбара.
— В Америке?
— Да. Штат Висконсин. За мной ухаживал парень из футбольной команды, у него были ключи от новенького отцовского «Шевроле». Я хорошо училась и вообще забот не знала, кроме разве что мечты попасть в группу поддержки и плясать на футбольном поле в тайм-аутах.
— Кстати, может, потанцуем?
— Отчего не попробовать?
Танцевала Барбара не очень хорошо, зато была легконога, весела и с радостью готова влюбиться.
— Надо же, вы прекрасно танцуете, инспектор!
— Не стоит верить всему, что болтают о неуклюжих полицейских. В свое время я довольно много танцевал.
— Я слышала, что произошло с вашей женой. Какой ужас. И бедный мальчик осиротел…
— В этом горе мы не одиноки. А вы, смотрю я, обо мне справки навели, — заметил Дуглас.
— Ой, я ведь тогда повела себя как дура. Могла бы сразу понять, что вы и есть тот самый Скотленд-ярдский снайпер. Только потом сообразила… Вы ведь не обиделись, что вас не узнала нахрапистая репортерша?
— Оставаться неузнанным — часть моей работы.
Улыбаясь, она промурлыкала строчку из звучащей песни.
— А куда потом делся ухажер из футбольной команды?
— Я вышла за него замуж. А как продвигается ваше расследование? Хотя к чему я это спрашиваю, вы ведь пригласили меня на танец не для того, чтобы говорить об убийствах, правда?
— Ну я…
Она прижала пальцы к его губам.
— Так, стоп, осторожней с ответом. Я страшно обижусь, если вы скажете, что именно для этого.
Дуглас решил сменить тему и задал другой вопрос:
— Вы еще замужем?
— Вот это правильный заход, — проворковала она, прижимаясь чуть ближе, так что ее голова коснулась его плеча, и он почувствовал аромат ее духов. — Обожаю эту песню. Нет, я не замужем. Все уже в прошлом.
Мурлыкая мелодию, она негромко пропела ему над ухом:
— Не покидай, если любишь, не спеши говорить мне прощай, но помни долину Ред-Ривер, ту, что ждет тебя, не забывай…
Дуглас находил Барбару Баргу очень привлекательной. Этим вечером ее податливое юное тело, живой ум и беззаботная улыбка пробудили в его душе такие желания, каким стоило бы оставаться спящими. Пахнущие шампунем волосы щекотали ему подбородок, и он приобнял девушку покрепче. Она вдруг подняла глаза и попросила с робкой улыбкой:
— Дуглас, не уезжайте отсюда без меня, обещаете?
— Обещаю.
И они продолжили танцевать, не говоря больше ни слова.
Если Дуглас и надеялся монополизировать внимание самой привлекательной особы в зале, с этими честолюбивыми идеями пришлось распрощаться, едва смолкла музыка. Барбару заметили коллеги из «Нью-Йоркера», недавно прибывшие в Лондон, и Дуглас оставил ее говорить о работе, а сам пошел взять два бокала шампанского. На обратном пути пришлось пробираться сквозь шумную компанию офицеров Красной армии. Офицеры с подозрением принюхивались к белужьей икре, зато шотландский виски охотно опрокидывали в себя залпом.
— Сразу два бокала шампанского! — воскликнул бархатный голос Джорджа Мэйхью. — А не закружится ли у вас голова, инспектор?
— Второй бокал для моей матушки, сэр. Она ждет меня на улице.
— Так я ее видел. Она ведь одета в форму группенфюрера?
Дуглас не осмелился посмеяться жестокой шутке в адрес женоподобной фигуры генерала Келлермана, однако позволил себе едва заметно улыбнуться.
— Рад видеть вас, Арчер.
Джордж Мэйхью сочетал в себе грацию прирожденного атлета и безупречную военную выправку. Покрой его смокинга был консервативен, если не сказать старомоден, а острые концы воротника-стойки торчали вверх — он считал, что опускать воротник может разве что дирижер приглашенного оркестра. Волосы, по-прежнему темные и пышные, он аккуратно зачесывал назад и продолжал носить густые усы, которые отрастил еще в четырнадцатом году, чтобы добавить себе лет и авторитета на посту ротного командира. Это было еще до того, как его грудь украсили ордена «За выдающиеся заслуги» и Военный крест с планкой.