— Кто это? — спросил он, бегло глянув на Дугласа.
— Мой ассистент, — ответил Хут. — При нем можно.
Шпрингер развернул бумаги, которые держал в руках. Это оказались те же рисунки, какие Дуглас видел в чемодане у Хута. Магические символы воды и огня, волшебный меч, означающий «всемогущество посвященного».
— Слыхали об атомной бомбе? — спросил Шпрингер Дугласа.
— Да, до войны… В газетах писали, но никто не воспринимал всерьез.
Шпрингер кивнул и отвернулся. У рейхсфюрера он сумел вызвать хоть какой-то интерес к этой теме, только когда подал ее в обертке черной магии, оккультизма и прочей белиберды. Даже сейчас немногие верили его оценке потенциальных разрушений от ядерного взрыва. И лишь единицы были способны вникнуть в расчеты.
Стоя в стороне, Дуглас молча слушал разговор Шпрингера с Хутом. Знания штандартенфюрера явно исчерпывались беглым ознакомлением с теорией и, конечно, быстрым и сметливым приложением ее к практическим вопросам. Но какими бы поверхностными ни были эти знания, Дугласу, с его блестящим немецким, не хватало словарного запаса, чтобы понимать все сказанное. Шпрингер и Хут обсуждали нечто, выходящее далеко за рамки его научных познаний. Он понял только, что эти двое сперва заручились поддержкой личного астролога Гиммлера. Опираясь на составленную им астрологическую карту, они убедили рейхсфюрера, что атомный взрыв был предначертан. Звезды указывали, что с помощью атомного оружия Гиммлер и фюрер поведут Германию к мировому господству. Конечно, сами Шпрингер и Хут не имели никаких иллюзий касательно черной магии. Их волновали вполне прагматические вопросы собственного будущего.
— Известно, насколько армия продвинулась с этой программой? — обратился Шпрингер к Хуту.
— По-видимому, уже запустили реактор. Наверное, произошел перегрев, реакция вышла из-под контроля. Это единственное объяснение ожогов на теле Споуда.
— Армия умеет хранить секреты, — с досадой заметил Шпрингер. — Должно быть, им удалось захватить британские разработки более или менее в целости.
— Я еще надеюсь выяснить, от урана эти ожоги или от плутония.
— Только бы не от плутония… Если они зашли так далеко, не видать нам контроля над программой.
— Вот этот мой офицер расследует убийство Споуда.
Шпрингер посмотрел на Дугласа так, словно впервые его заметил.
— Вы знаете, что такое радиация?
Вид у профессора был до того грозный, что Дуглас не рискнул строить догадки.
— Нет, сэр.
— Это излучение, которое испускают нестабильные атомные ядра — альфа-частицы, нуклоны, гамма-лучи, электроны и так далее. Воздействие радиации на человека может иметь фатальные последствия. Мы называем это лучевой болезнью.
— Эти лучи оставляют ожоги, — кивнул Дуглас. — Как солнечные?
— Да, — ответил Хут и добавил, предвосхищая следующий вопрос: — Доктор Споуд умирал от них.
— Лучевая болезнь заразна?
— Нет, — сказал Хут.
— Мы этого не знаем, — возразил профессор, одарив штандартенфюрера суровым взглядом. — Однако доподлинно известно, что в отсутствие защитных барьеров радиоактивное вещество способно убить неограниченное число людей.
— Следует ли еще раз обыскать квартиру над антикварной лавкой?
— Обыскали уже, — отмахнулся Хут. — Нет там ничего. У меня дежурный отряд с устройством обнаружения радиации наготове в любое время дня и ночи.
Шпрингер одобрительно кивнул.
— Я должен возвращаться к рейхсфюреру, — произнес он, сворачивая свои листы. — По счастью, он осознал возможные последствия. Что это может стать концом для нас всех.
И было неясно, имеет ли он в виду гибель человечества или крах политической карьеры своего господина вместе со всеми приближенными. Шпрингер щелкнул каблуками, коротко, по-военному, отвесил поклон кивком головы и удалился в соседний вагон, где Гиммлер вел совещание над стратегической картой.
— Вы в курсе действующих распоряжений? — злобно прошипел Хут Дугласу. — Весь старший офицерский состав полиции обязан оповещать о своем местонахождении. С точным адресом или номером телефона. Днем и ночью. Вам ясно?
— Да.
— Днем и ночью! — повторил Хут, словно желая вызвать словесную перепалку.
Не дождавшись возражений, он несколько сдулся и хлопнул Дугласа по плечу.
— Поехали. Сейчас я преподам вам урок, инспектор. И вы его у меня не забудете.
Открыв дверь вагона, он спустился на землю. Где-то на дальнем конце сортировочной станции ухнул и зашипел паровой котел, послышался лязг железа — товарный состав, клацая вагонными сцепками, проехал немного вперед. Подойдя к ожидающему мотоциклу, Хут бесцеремонно отпихнул водителя в сторону, перекинул через седло обутую в сапог ногу и стал заводить мотор. Если он и понимал, что разъезжать по темным городским улицам в нацистской форме может быть опасно, его это не волновало.
И они рванули сквозь туман на бешеной скорости. Стискивая руль, Хут мчался вперед, целеустремленный и зловещий, как ведьма на метле. Серебристые галуны фуражки он опустил под подбородок, из кармана кожаного пиджака выудил защитные очки и нацепил на свой птичий клюв. Очевидно, это была не первая его поездка за эту ночь, поскольку на покрытом грязью лице осталось светлое пятно как раз по форме этих очков. На трясущегося в коляске Дугласа он не обращал никакого внимания, словно тут же о нем забыл. Хута гнала вперед какая-то дикая страсть, яростная мотивирующая сила, заставляющая его продолжать функционировать тогда, когда физические силы давно иссякли.
Эту поездку в самом деле сложно было забыть. Зловонный туман колыхался перед фарой, то ослепляя стеной зеленого отраженного света, то вдруг расступаясь и открывая жуткие длинные коридоры между унылых серых стен, ведущие на более широкие, но не менее унылые серые улицы. И все это под оглушительный рев мотора. Четыре цилиндра, не заглушенные и ничем не прикрытые, рычали и выли, озвучивая гнев и презрение Хута.
На самом деле Дуглас всерьез забеспокоился, не сошел ли штандартенфюрер с ума. Как помешанный, он нависал над рулем, вообще не глядя ни вправо, ни влево, и непрестанно выкрикивал во весь голос: «Сейчас увидите!», «Погодите только!» и «Я вам покажу ваших прекрасных друзей!». И хотя слова искажались и терялись в порывах встречного ветра, Дуглас смог разобрать их — потому что Хут повторял одно и то же, как отчаянную молитву.
Они въехали в мрачный новый район на южной стороне Темзы, практически пустырь, безлюдный и безмолвный. Тишину нарушали лишь шаги патрульных отрядов. За Клэпхэмом печать войны на улицах становилась все заметней. Тут и там были видны следы боев, оставшиеся с прошлой зимы. Ящики из-под снарядов, горы щебня на месте домов, огороженные желтой полицейской лентой, давно провисшей, выцветшей и запачканной.
На полпути к Уимблдон-Хай-стрит — на углу, идеально подходящем для засады, — стоял обугленный остов немецкого танка. Памятник неизвестному юнцу с коробком спичек «Суон Веста» и бутылкой из-под пива «Уортингтон», наполненной бензином на соседней заправке. Этот парень вошел в легенды, о нем пели песни — негромко и лишь там, где не слышали фрицы.
На поле заповедника Уимблдон-Коммон до сих пор остались знаки «Achtung Minen!» с черепом и костями. Инженерные войска расставили их за одну ночь, пытаясь дюжиной оставшихся противотанковых мин остановить продвижение врага к укреплениям на верху Патни-Хилл. Почерневшая земля на месте зеленых лужаек явственно свидетельствовала, что блеф не удался. Когда они добрались до района Мотспер-Парк, Дуглас начал понимать, куда направляется Хут. В Чеэм-Виллидж. Туда, где была и закончилась его счастливая жизнь. В маленькое, когда-то уютное местечко, расположенное в окружении парков, полей для гольфа, спортивных площадок и психиатрических лечебниц. Ничем не примечательное — если кто и запоминал его название, то лишь потому, что там был поворот на Саттон. Тем, кто видел этот район лишь с дороги, он представлялся скопищем уродливых новых зданий. Но за этим фасадом скрывались чудесные старые улочки с каркасными домами, снаружи обшитыми досками. Их возвели задолго до того, как подобный способ строительства был запрещен по нормам пожарной безопасности. Вот почему дома так сильно пострадали от того, что в официальных хрониках двадцать девятой моторизованной пехотной дивизии было обозначено просто как Plänkelei, или «перестрелка». Сигнальные ракеты и дымовые шашки, которые применяла пехота, уничтожили на Сикамор-роуд больше домов, чем пять предшествовавших этому налетов «Юнкерсов».
Закрепленный на коляске мотоцикла пулемет ударил Дугласа по голове — это Хут на всей скорости развернул тяжелый мотоцикл и поехал по лужайке и тому, что осталось от соседского дома. Дуглас смотрел вперед, на руины своего собственного. Одна стена полностью рухнула, и были видны обугленные комнаты. Дуглас вылез из коляски. Под ногами захрустел пепел, не смытый долгими месяцами дождей. Пепел и обломки его разбитой жизни. Здесь стоял запах, который ни с чем не возможно спутать. Запах войны. Безумная смесь угля, разложения, пыли от разбитых в крошку старых кирпичей и земли, пропитанной сточными водами. Этот запах остается еще долго после того, как уходит трупная вонь. Дуглас помнил и ее и был благодарен тому, что хотя бы она все же пропала, оставив о себе лишь воспоминания, как полузабытый кошмарный сон.
— Это касается Джилл?
Хут утер грязное лицо рукавом.
— Что?
— Джилл, моей жены. Это как-то ее касается?
— Нет, — ответил Хут и посмотрел туда, где стоял немецкий военный грузовик, медицинский фургон и несколько автомобилей.
Туда, где прежде располагался соседский сад. Впрочем, теперь сложно было разобрать, где проходили границы между участками. Отсюда Дуглас видел место, где стоял следующий ряд домов — до того, как его сровняла с землей британская контрбатарейная артиллерия, бившая по двум немецким зениткам. Их покореженные дула до сих пор торчали вверх.
Здесь, на границе с графством Суррей, туман уже рассеялся, но луну то и дело закрывали быстро пробегающие по небу облака, так что ее тусклый неровный свет постоянно менялся, а иногда и вовсе пропадал.