— Я предпочитаю свой стиль.
Люазо взглянул на меня и улыбнулся своей медленной спокойной улыбкой.
— Я тоже, — сказал он.
— Люазо, — спросил я, внимательно наблюдая за ним, — как насчет клиники Дэтта — ею управляет ваше министерство?
— И вы попались на ту же удочку. Он заставил половину Парижа думать, что руководит клиникой для нас.
Кофе был все еще горячим. Люазо достал из буфета чашку и налил себе кофе.
— Он никак не связан с нами, — сказал Люазо. — Он преступник, преступник с хорошими связями, но все же просто преступник.
— Люазо, — сказал я, — вы не можете задержать Бирда за убийство девушки.
— Почему нет?
— Потому что он этого не делал, вот почему. Я в этот день был в клинике. Я стоял в холле и видел, как пробежала девушка и как она умерла. Я слышал, как Дэтт сказал: «Доставьте сюда Бирда». Это все сфабриковано.
Люазо потянулся за шляпой.
— Хороший кофе, — сказал он.
— Это фальшивка. Бирд не виноват.
— Это вы так говорите. Но предположим, что Бирд совершил убийство, а Дэтт намеренно сказал неправду, чтобы вы услышали? Ведь это снимает все подозрения с Куана, а?
— Возможно, если бы я слышал, что Бирд признался. Вы устроите мне встречу с Бирдом? При этом условии я согласен вам помочь.
Я ожидал, что Люазо станет протестовать, но он кивнул.
— Ладно, — решил он, — хотя не понимаю, почему вы о нем беспокоитесь. Он человек с преступными наклонностями, если я вообще что-нибудь в этом понимаю.
Я ничего не ответил, потому что у меня мелькнула неприятная мысль, что он прав.
— Ладно, — повторил Люазо. — Завтра на птичьем рынке в одиннадцать утра.
— Завтра воскресенье, — сказал я.
— Тем лучше. Во Дворце правосудия по воскресеньям потише. — Но снова улыбнулся. — Хороший кофе.
— Все так говорят, — ответил я.
Глава 22
Значительная часть большого острова на Сене служит закону в той или иной форме. Здесь находятся префектура и суды, муниципальная и судебная полиция, камеры для подследственных и полицейская столовая. По будним дням лестницы полны юристов в чёрных мундирах, сжимающих пластиковые портфели и суетящихся, как вспугнутые тараканы. Но по воскресеньям Дворец правосудия безмолвен. Заключенные спят допоздна, и офисы пусты. Единственное движение создает жиденький поток туристов, которые с уважением взирают на высокие своды церкви Сен Шапель, щелкают затворами фотоаппаратов и дивятся несимметричной красоте здания. У дворца Луи Лепэна под открытым небом на солнце щебечут несколько сотен птиц в клетках и столько же их свободных товарищей в листве деревьев. Диких птиц привлекают просыпанные зерна и общее оживление. Здесь продают ростки проса, косточки для клюва и новые яркие деревянные клетки, колокольчики, качели и зеркальца. Старики со сморщенными руками щупают зерно, нюхают его, обсуждают и разглядывают на свет, как будто это лучшее бургундское вино.
К тому времени, когда я попал на рынок для встречи с Люазо, там царило оживление.
Я припарковал машину напротив ворот Дворца правосудия и пошел по рынку. С глухим прерывистым шипением часы пробили одиннадцать. Люазо стоял перед клетками с надписью «Саillе reproductrice»[187] и, увидев меня, помахал рукой.
— Одну минутку, — извинился он, беря коробочку с надписью «Витаминизированный фосфат». Люазо прочел этикетку «Bicuits pouro iseaux»[188] и сказал: — Это я тоже возьму.
Женщина за столиком посоветовала:
— «Melange saxon»[189] очень хорош, он самый дорогой, но зато и самый лучший.
— Только пол-литра, — сказал Люазо.
Она отмерила зерно, тщательно завернула его и перевязала пакет. Люазо сказал мне:
— Я его не видел.
— Почему? — Я шел с ним через рынок.
— Его перевели в другое место. Не могу узнать, кто разрешил перевод и куда его перевели. Клерк из архива говорит, что в Лион, но это не может быть правдой. — Люазо остановился перед старой ручной тележкой с зеленым просом.
— Почему?
Люазо ответил не сразу. Он взял росток проса и понюхал его.
— Его перевели, этот факт. Какие-то указания сверху. Возможно, они хотят использовать какой-нибудь «juge d'instruction»,[190] который поступит так, как ему велят. Или, может быть, они уберут его с дороги до завершения enquetes officieuses.[191]
— Вы не думаете, что его перевели для того, чтобы осудить втихомолку?
Люазо помахал женщине, стоявшей за прилавком. Та медленно прошаркала к нам.
— Я разговариваю с вами, как со взрослым, — рассердился Люазо. — Вы же на самом деле не ждете, что я отвечу, правда?
Он повернулся и пристально посмотрел на меня.
— Возьму-ка я лучше проросшего зерна, — сообщил Люазо женщине. — Канарейка моего друга выглядела не слишком здоровой, когда я в последний раз ее видел.
— Джой хорошо себя чувствует, — возмутился я. — Оставьте его в покое.
— Поступайте, как знаете, — фыркнул Люазо, — но если он сильно похудеет, то сможет пролезть между прутьями клетки.
Я оставил последнее слово за ним. Он заплатил за просо и прошел мимо груды новых пустых клеток, пробуя прочность прутьев, постукивая по деревянным стенкам. На рынке продавались всевозможные птицы в клетках. Им давали зерно, просо, воду и косточку для клювов. Им подстригали коготки, и они были защищены от хищных птиц. Но пели те птицы, что сидели на деревьях.
Глава 23
Я вернулся домой около двенадцати часов. В двенадцать тридцать зазвонил телефон. Звонила Моник, соседка Анни.
— Хорошо, если бы, вы быстро пришли, — сказала она.
— Почему?
— Мне не разрешили говорить об этом по телефону. Здесь сидит один парень. Он не хочет больше ничего мне сообщать. Он спрашивал Анни, а мне ничего не скажет. Вы придете сейчас?
— Приду, — согласился я.
Глава 24
Было обеденное время. Когда Моник открыла дверь, на ней был пеньюар из подстриженных страусовых перьев.
— Англичане высадили десант. — Она хихикнула. — Вы бы лучше вошли, старуха попытается подслушать, если мы будем стоять здесь и разговаривать.
Она открыла дверь и провела меня в тесную комнату, набитую бамбуковой мебелью и столиками. На туалетном столике с пластиковым покрытием стояли четыре вращающихся зеркала и множество флаконов с духами, а также валялась куча косметических принадлежностей. Кровать была не застелена, покрывало закручено под подушки. Экземпляр «Salut les Copains» был разобран на отдельные листы и смят. Моник подошла к окну и толкнула ставни, те открылись с легким стуком.
Солнечный свет устремился в комнату, и стало видно, какая пыль лежит на всем вокруг. На столе валялся кусок розовой оберточной бумаги. Моник достала из него сваренное вкрутую яйцо, отколупнула скорлупу и надкусила.
— Терпеть не могу лето, — сообщила она. — Холмы и парки, открытые машины, из-за которых спутываются волосы, и жуткая холодная еда, которая выглядит, как недоеденные остатки. И солнце, старающееся заставить вас чувствовать себя виноватым, когда вы остаетесь дома. Я люблю быть дома. Я люблю быть в постели, это же не грех, правда, быть в постели?
— Просто дайте мне возможность узнать. Где он?
— Терпеть не могу лето.
— Ну, так поприветствуйте Деда Мороза, — предложил я. — Где он?
— Я пошла принимать душ. Вы сидите и ждите. У вас одни вопросы.
— Да, — согласился я. — Одни вопросы.
— Не представляю, как вы придумываете все эти вопросы. Вы, должно быть, умный.
— Так и есть, — сказал я.
— Честно говоря, просто не знаю, с чего начать. Единственный вопрос, который я до сих пор задавала, это «Вы женаты?», да еще «Что вы будете делать, если я забеременею?». Но даже и тогда мне не говорили правды.
— Вся беда в вопросах. Вы лучше подумайте об ответах.
— О, я знаю все ответы.
— Тогда, должно быть, вам задали все вопросы.
— Это так, — согласилась она.
Она выскользнула из пеньюара и крошечную долю секунды, до того как исчезнуть в ванной, стояла обнаженной. Взгляд ее глаз был насмешливым и не на шутку жестоким.
До ее появления в хлопчатобумажном платье и полотняных теннисных туфлях на босу ногу прошло много времени, заполненного плеском воды и ойканьем.
— Вода очень холодная, — коротко объяснила она. Пройдя мимо меня через комнату и открыв дверь из квартиры на лестницу, она склонилась через перила. — Ты, глупая корова, вода холодная, как лед, — крикнула она в лестничный колодец.
Откуда-то снизу ответил голос старой карги:
— Я не обязана обслуживать по десять человек в каждой квартире, ты, мерзкая маленькая потаскушка.
— У меня есть то, что нужно мужчинам, не то, что у тебя, старая свинья.
— И ты не устанешь отдавать это им, — прокудахтала в ответ карга. — Чем больше, тем веселее.
— Тьфу! — прокричала Моник и, прищурив глаза и тщательно прицелившись, сплюнула в лестничный колодец.
Должно быть, карга ожидала этого, потому что я услышал торжествующее кудахтанье.
Моник обернулась ко мне.
— Как я могу быть чистой, если вода холодная? Всегда холодная?
— Анни жаловалась на воду?
— Без конца, но у нее были не те манеры, чтобы это дало результаты. Я сержусь. Если она не обеспечит меня горячей водой, я сведу ее в могилу, эту высушенную старую ведьму. В любом случае я перееду отсюда, — сказала она.
— Куда вы переезжаете? — спросил я.
— Я съезжаюсь со своим постоянным поклонником. На Монмартр. Район ужасный, но поприятнее, чем тот, где я живу сейчас, по крайней мере, я нужна этому человеку.
— Чем он зарабатывает на жизнь?
— Работает в клубах. Он — не смейтесь! — фокусник. У него есть ловкий трюк: он запускает поющую канарейку в большую клетку и делает так, что та исчезает. Выглядит фантастически. Вы знаете, как это делается?