— То есть лучше пусть в учебниках опишут, как он героически погиб?
— Не нарывайтесь, Арчер, — тихо, но весьма угрожающе произнес Мэйхью. — Лучше объясните, как мне разгребать вашу ложь… Что отвечать, когда спросят про копию расчетов?
Дуглас жал на газ. «Рейлтон» на полной скорости с ревом пронесся по Парк-лейн на север, мимо развалин уничтоженного бомбежкой отеля «Дорчестер». И лишь у фешенебельного особняка Мэйхью, когда полковник уже вылезал на мостовую, Дуглас ответил на его вопрос:
— Разгребать ничего не придется. Расчеты у меня. Осталось решить, стоит ли передавать их вашим немецким друзьям.
Мэйхью наклонился к приоткрытой двери автомобиля, вглядываясь в лицо Дугласа.
— Где? — выдохнул он с неприкрытым изумлением и любопытством, которые в других обстоятельствах несомненно счел бы вульгарными. — Где расчеты?
Дуглас захлопнул дверь. Пару раз слегка нажал на педаль, заставляя двигатель взреветь.
— Расчеты при мне, — ответил он с улыбкой. — В жилетном кармане.
И умчался прочь, напоследок полюбовавшись в зеркале изумленной физиономией Мэйхью. Зрелище доставило ему такую детскую радость, что он от души расхохотался.
Глава 22
На следующее утро дети заметили в настроении Дугласа Арчера какую-то перемену, хотя еще не поняли, насколько она глубока и необратима. Дуглас сбросил с себя депрессию, которая тяжелым гнетом лежала на его сердце с тех пор, как страна попала под власть Германии. Он измучился, пытаясь примирить свое призвание защищать закон и необходимость быть при этом винтиком нацистской машины смерти. Теперь он четко знал, что должен сделать, и от этого чувствовал себя счастливым — каким не был со дня гибели жены. За завтраком мальчишки смеялись, перебрасываясь с ним шутками, а миссис Шинан напекла из последнего яйца блинчиков и достала маленькую баночку настоящего меда, который ей прислала кузина из деревни. Словом, день с самого утра был особенным.
Первым делом Дуглас пешком направился в Сохо, на Мур-стрит. Когда-то контора Питера Пайпера располагалась в великолепном георгианском особняке в нескольких кварталах к западу, в районе Мейфэр, а сам «Пип» тогда был блестящим молодым режиссером, гордостью британского кинематографа.
Вероятно, сторонний наблюдатель и тем более турист не заметил бы никакой внешней разницы между особняками в Мейфэре и Сохо. Но стоило войти внутрь, и аспект урезания расходов, на котором много лет назад обогатился какой-то спекулянт, становился очевидным. Водопровод размещался в углу узкой лестницы, мощности его хватало на маленький убогий рукомойник на каждом этаже. Единственный подключенный к канализации ватерклозет был расположен на крошечном заднем дворе.
Пип теперь спал на раскладушке в той же комнате, где проявлял пленку, на самом верху узкого здания. Комната напротив служила ему рабочим кабинетом, приемной для посетителей и фотостудией. По стенам были развешаны многочисленные фотокарточки со съемок. У некоторых из уголков выпали булавки, и глянцевая бумага съежилась, будто от стыда.
— Я проявляю пленку! Кто там? — крикнул Пип из закрытой комнаты.
— Дуг Арчер.
Судя по плеску воды, Пип наскоро умывался, видимо, разбуженный дверным звонком. Дуглас ждал, разглядывая портреты кинозвезд в контрсвете и вертя в пальцах шарнир из протеза, потерянный Споудом-младшим. То, что он принял за укрепляющую трубку внутри шарнира, оказалось контейнером с пленкой. В этом Дуглас убедился накануне, притормозив у обочины, как только скрылся с глаз полковника Мэйхью. Нажав на «трубку», он извлек металлический цилиндр. Судя по ярлыку, это была пленка шириной тридцать пять миллиметров, рассчитанная на тридцать шесть кадров.
— Дуг, старина! Прости, что заставил ждать.
В Сохо многие владельцы заведений были с Дугласом на короткой ноге, но с Пипом его связывала дружба с незапамятных времен — еще с другой жизни, когда Пип катался на серебристом «Роллс-Ройсе», устраивал у себя самые изысканные званые обеды в Лондоне и доставал всем своим приятелям — включая Дугласа — приглашения на роскошные светские рауты с кинозвездами.
— Проявишь мне одну пленку, Пип?
— А ваши фотографы в Скотленд-Ярде что, забастовку устроили?
— Вроде того.
Почуяв, что задал лишний вопрос, Пип тут же постарался замять оплошность.
— Может, чаю с гренками?
Из-за стенки соседей по коридору звучала музыка — там репетировал джазовый оркестр.
— Давай когда забирать приду, хорошо?
— Прекрасно. Готово будет примерно к половине пятого. Есть пожелания? Какая экспозиция, какая зернистость? По сколько кадров режем, по пять, по шесть?
— Никаких пожеланий, главное — не болтать.
Пип кивнул. Это был миниатюрный аккуратный человечек в слишком тесном костюме. Сорочка так сдавливала ему шею, что он то и дело оттягивал пальцем ворот. Волосы у него имели неестественно темный цвет, как водится у мужчин средних лет, ищущих работу. Для их укладки Пип щедро использовал парфюмированное масло, аромат которого почти перекрывал запах фотофиксажа от одежды и виски изо рта.
— Могила, старик! — заверил он. — Даже если твой Гарри Вудс заглянет ко мне за парадным портретом, не скажу о тебе ни слова.
Пип издал короткий бархатный смешок — сама идея, что Гарри может добровольно прийти фотографироваться, была отличной шуткой.
— Значит, ты меня понял.
— Я был шпионом.
Дуглас вздрогнул.
— Что?
— Фотография, на которую ты сейчас смотришь. Это Конрад Фейдт в фильме «Я был шпионом». Великолепная лента. Снималась на студии «Гомон-Бритиш» в Лайм-Гроув… погоди-ка, или это «Гейнсборо-студиос» в Айлингтоне… Черт, Дуг, память уже совсем не та.
Музыканты за стенкой играли вариацию мелодии из фильма «К югу от границы» с Джином Отри — так, что во всем здании дребезжали стекла.
— Соседи у тебя… С ума не сходишь?
— Живи и дай жить другим. — Пип поправил галстук и пригладил волосы — нервная привычка человека, который хочет избавиться от репутации алкоголика. — Фотографии напечатать?
— Нет, мне нужна только пленка.
— Я слышал про твою жену, Дуг. Соболезную.
— Не одна она тогда погибла… Счастье, что сын уцелел.
— Вот это верный подход. Точно чаю не хочешь? Я быстренько заварю. Мне в этом месяце удалось добыть немного сверх пайка.
Дуглас посмотрел на часы.
— Нет, надо бежать. В десять тридцать я должен быть на Хайгейтском кладбище.
— А, церемония немецко-советской дружбы…
— Не смог уклониться, — сказал Дуглас виновато.
— Ну, — вздохнул Пип, — по крайней мере, теперь нам понятно наше положение. Вот красные мерзавцы, вот нацистские мерзавцы… выбирать не приходится.
— Это уж точно.
— Говорят, они собрались перевозить тело Карла Маркса? Ну туда ему и дорога.
Дуглас накрыл ладонью руку Пипа. Это был дружеский жест и в то же время предостережение: следует держать язык за зубами.
В студию вошел немецкий солдат и на ломаном английском попросил фото.
— Присядьте сюда. — Пип включил яркие студийные прожекторы, и Дуглас сощурился от слепящего света. — Плечо чуть-чуть правее…
Солдат развернулся на табурете, чтобы видны были новенькие штабс-ефрейторские нашивки.
Запах нагретой пыли от прожекторов заставил Дугласа кое о чем вспомнить. Ну конечно, настольная лампа с пустым патроном в квартире убитого. Споуд-младший наверняка вкрутил туда фотолампу, когда снимал расчеты, прежде чем бросить их в камин. Именно так все и было, теперь сомнений нет.
— До скорого, Пип.
Пип с всклокоченными волосами вынырнул из-под черного матерчатого покрывала.
— Приходи, Дуг, жду с нетерпением. — Он повернулся к клиенту. — Пожалуйста, смотрите на фотографию Таллулы Бэнкхед, капрал, и чуть выше подбородок…
Глава 23
Хайгейтское кладбище могло вполне сгодиться для киносъемок — заросшее темными деревьями и кустарником, густо оплетенное сорными травами, с узкими дорожками, огибающими покосившиеся могильные камни в пятнах мха и плесени. Отчаянные усилия целого взвода инженеров не смогли уменьшить сходство с декорациями к новой версии «Франкенштейна».
Но все же инженеры постарались. Сегодняшняя церемония была завершающим аккордом недели немецко-советской дружбы и самым торжественным ее моментом, ибо в этот день намечалось ритуальное извлечение останков Карла Маркса из объятий могильной лондонской земли и могильных лондонских червей.
Военный оркестр присутствовал в сокращенном составе, да и то пришлось размещать музыкантов поодаль среди деревьев. Не вся советская делегация получила доступ к могиле — около сотни остались ждать на парадной площади в Хайгейт-Хилл. Чести присутствовать при эксгумации удостоились лишь самые важные персоны. Министр иностранных дел фон Риббентроп в великолепной военной форме беседовал с советским премьер-министром Молотовым, прибывшим самолетом из Москвы. Доктор Йозеф Геббельс, для которого широко освещенная в международной прессе неделя празднеств была личным триумфом, подошел к ним продемонстрировать Молотову серебряную лопатку. Лопаткой предполагалось бросить землю на глыбу мрамора, которая ляжет в опустевшую могилу. Глыба стояла рядом наготове, на ней были выбиты переплетенные свастика, серп и молот над цветистым провозглашением дружбы между народами.
Медикам и пациентам старой больницы на близлежащей улице Дартмут-Парк-Хилл также посчастливилось наблюдать церемонию — люди толпились на верхних этажах, выглядывая из окон. Специально отобранные для этого случая вороные лошади, запряженные в немецкую артиллерийскую установку, нетерпеливо перебирали ногами, цокая копытами по холодной дороге, форейторы похлопывали их по лоснящимся холеным бокам. Пробило одиннадцать, и сопровождающие кавалеристы натянули удила. Командующий почетным караулом полковник пятого кавалерийского полка чуть не свалился с заплясавшей под ним арабской гнедой, когда мимо с ревом проехал строй мотоциклистов в блестящих сталью шлемах. Оркестр играл торжественную музыку, распорядители провожали на места последних прибывших официальных лиц: марионеточного британского премьер-министра и свеженазначенного немецкого уполномоченного при Банке Англии. В идущем следом за ними Дуглас опознал профессора Макса Шпрингера из службы безопасности рейхсфюрера. Начальник Хута был старшим по званию членом СС на этой церемонии, а также выступал в качестве личного представителя Гиммлера.