Он улыбнулся Дугласу, ища одобрения, но Дуглас сидел, заложив ногу на ногу, и внимательно изучал носок своего ботинка.
Келлерману же на месте не сиделось. Он снова прошествовал к Штраусу и помахал бумажной папкой с рапортом у него перед носом.
— Но я все равно не могу понять, с какой стати этот сотрудник полиции у вас содержался.
Штраус вскочил и щелкнул каблуками.
— Герр группенфюрер… — начал он.
В других обстоятельствах зрелище могло быть комичным: штурмбанфюрер гестапо ползает на брюхе и выбирает самое раболепное обращение к вышестоящему, но сейчас никто не засмеялся.
— Заключенного доставили ко мне только этим утром. Дежурный офицер, который…
— На процедуру официального расследования времени у нас нет, — перебил его Келлерман. — Еще успеется. Факты таковы: неясно почему офицер полиции был задержан у себя дома военным отрядом. Так не делается. Конечно, это не извиняет его за последующую глупую попытку бегства, но все же надо держать сей факт в уме. Это во-первых. Во-вторых… — Келлерман загибал пальцы, словно опасался сделать ошибку в счете. — Если этого человека надо судить за попытку бегства из военного лагеря, судить его должна армия.
Штурмбанфюрер не ответил.
— Ну, Штраус? — Келлерман расправил плечи и слегка одернул китель.
— В юридическом департаменте СС заявили, что сержант Вудс пользуется юридической защитой наравне с членами СС. У военных по этому поводу возражений не возникло. Вот дежурный офицер его и принял…
— Проклятые бюрократы! — в сердцах рявкнул Келлерман. — Да вы нас всех перевешать готовы, лишь бы только бумажки свои в порядок привести. Вы сами не понимаете, Штраус, что военные обвели вас вокруг пальца? Вы помогли им прикрыть незаконный арест одного из моих лучших детективов! Сейчас-то хоть поняли?
Штраус неловко закивал, как механический болванчик.
— Да, герр группенфюрер.
— И хватит называть меня «герр группенфюрер».
— Слушаюсь, группенфюрер.
— Сейчас вы отправите этого арестанта в полевую жандармерию. Нет, не так. Вы лично сопроводите его в полевую жандармерию и удостоверитесь, что ему немедленно оформят досудебное освобождение.
— А если в жандармерии решат его не выпускать, группенфюрер?
— Значит, посидите вместе с ним.
Келлерман в очередной раз проверил, застегнуты ли его карманы, хлопнул Штрауса по плечу, и тот немедленно сел. Повернувшись к Дугласу, Келлерман проговорил:
— Прежде чем скрестить оружие с нашими армейскими друзьями, надо бы хорошо понимать, что мы делаем.
Он подошел к Гарри, сунул ему в рот сигарету и поджег. Гарри жадно затянулся, не особенно интересуясь, откуда сигарета к нему попала.
— Видите ли, в настоящий момент мы подчиняемся абверу. — Келлерман улыбнулся, подчеркивая абсурд ситуации. — Сержант Вудс повел себя неосмотрительно, своевольно и необдуманно… Вы записываете, Штраус?
— Да, группенфюрер.
— Нам потребуется от него письменное заявление, что его действия не выходили за рамки необходимого в расследовании деятельности террористического подполья.
— Стоит ли раскрывать военным детали незаконченного расследования? — возразил Дуглас, чуя, к чему все идет.
— Да ради всего святого! — раздраженно бросил Келлерман. — Юная леди все равно уже мертва. Ну сообщим мы что-нибудь о ней. Ничего такого, что следовало бы скрыть. Придумайте сами, она полгода была вашей секретаршей.
— Да, сэр.
Складывалось впечатление, будто генерал Келлерман изыскивает возможность спасти друзей Гарри из Сопротивления, однако поверить в такое Дуглас мог с трудом. Келлерман меж тем зашел к нему за спину — излюбленный трюк для выведения собеседника из равновесия. Дуглас в таких случаях никогда не знал, оборачиваться к нему или нет, и на этот раз не стал.
— Я хочу помочь сержанту Вудсу, — проговорил Келлерман, обдав Дугласа запахом бренди, выпитого за обедом.
— Да, генерал.
— Вы меня слышите, сержант Вудс? Я хочу вам помочь.
Гарри кивнул, не поднимая глаз, и затянулся сигаретой.
— Если ваше расследование стало непосредственным результатом найма в нашу организацию этой дамы, говорите начистоту. Я не прошу вас ничего скрывать, Арчер. Вам следует описать все функции, которые Вудс выполнял у штандартенфюрера Хута.
Келлерман подошел к Гарри и отечески похлопал его по плечу.
— Следует ли поставить в известность штандартенфюрера? — спросил Дуглас.
— Я уже просил штандартенфюрера вмешаться, — ответил Келлерман тихо и скорбно. — К сожалению, пока доктор Хут не изъявил желания обсудить судьбу Гарри Вудса хотя бы по телефону.
И он тяжело вздохнул.
— Заявление будет написано прямо сейчас? — подал голос штурмбанфюрер Штраус, который задавал только вопросы с уже известным ответом.
— Да, на немецком, — ответил Келлерман. — В этом здании половина сотрудников ни слова не понимает по-английски, а в Берлине любую бумагу на английском выбрасывают, не читая. Инспектор Арчер переведет для своего товарища. Правда, инспектор?
— Конечно, сэр, — ответил Дуглас.
И он, и Келлерман прекрасно понимали, что, поставив свою подпись на каждом листе переведенного заявления, Дуглас уже не сможет сказать, что ничего не знал. Фактически это было равноценно заявлению от него самого. Удар точно в цель. Теперь у Дугласа не оставалось выбора: чтобы освободить Гарри, он должен был подставить Хута, а Келлерман по-прежнему выглядел безобидным старым простофилей.
— Где будем писать? — спросил Дуглас. — В комнате для допросов?
— Давайте сядем в кабинете моего секретаря, — предложил Келлерман. — Я тоже помогу составлять текст.
В течение следующего часа они писали заявление, а потом Келлерман позвонил в штаб абвера на Пиккадилли. Документов потребовалось оформить немало, однако к шести часам вечера Гарри Вудс был официально освобожден. В последний момент Келлерман решил, что заявление можно пока не спешить подшивать к делу, и до поры до времени припрятал его в сейф.
Словом, проделано все было мастерски. Теперь Келлерман мог обвинить абвер как в неправомерном аресте Гарри, так и в неправомерном его освобождении — если Гарри выкинет какой-нибудь фортель. Заодно был сделан и реверанс в сторону военных: вернув Гарри в их распоряжение, Келлерман как бы помог им прикрыть ошибку. А заодно обзавелся письменным заявлением от Гарри и Дугласа, которое, при грамотном применении, может подорвать направленную на него атаку Хута. Но если Келлерман так ловко перехитрил абвер — практически всесильный в условиях военного положения, — то как же «делатель королей» Мэйхью и его компания? Быстро ли Келлерман догадается, что сам абвер находится в сговоре с тем самым «террористическим подпольем»? Может, Келлерман действительно просто милый старый чудак, каким представляется? Или, как водится, истина скрыта за пределами всех рассматриваемых альтернатив?
Глава 31
— Я сделал достаточно, — проговорил Гарри, когда Дуглас вез его домой.
— Ты сделал слишком много.
— Нет, правда. С меня достаточно. — И, не дождавшись ответа, Гарри добавил по-немецки: — Ohne mich. Так у фрицев принято? «Без меня». Вот что-то вроде того. Какое-то время Сопротивление обойдется без меня.
Дуглас кивнул. Он слыхал это выражение. Ohne mich. Так говорили немцы, не желающие выполнять какие-нибудь особенно тяжелые, особенно опасные, особенно дорогостоящие требования политики Третьего рейха. Краем глаза он видел, как Гарри ощупывает разбитое лицо, готовясь предстать перед женой.
— А ведь в прошлом феврале это казалось единственно верным решением, — вздохнул Гарри.
— Прошлый февраль был сто лет назад.
— А потом я просто не знал, как соскочить.
Дуглас не стал спорить. Он привык слышать, как люди объясняют себе свои удачи и неудачи. Считаные дни назад Гарри не только не думал покидать Сопротивление, но и Дугласа пытался завербовать.
— А кто все-таки устроил мое освобождение? Келлерман?
— Говорит, будто бы да. А что?
Гарри снова потрогал лицо.
— Ну… может, он не такой и плохой. Я там все думал: а мы бы так же себя вели? Ну если бы выиграли войну и захватили Германию…
Дуглас остановил автомобиль у дома Гарри. Из-под занавесок в подвальной кухоньке лился свет. Стоя на тротуаре, Гарри озирался по сторонам, будто впервые увидев свою улицу. Потом наклонился к приоткрытому окну автомобиля и произнес:
— Я бы очень хотел, чтобы все стало как раньше, Дуг.
На хлещущий с неба дождь он не обращал никакого внимания. Дуглас много раз наблюдал, как выпущенные из тюрьмы узники радуются самой неприятной погоде. Бьющий в лицо ветер, дождь и снег делают вкус свободы еще острей.
— Теперь здесь немцы, Гарри, — проговорил Дуглас, пытаясь скрыть раздражение в голосе.
— Нет, нет. Я не про них. Я про нас с тобой. Я бы очень хотел, чтобы между нами все стало как раньше.
— Все будет как раньше, — пообещал ему Дуглас. — Иди скорей к жене. Она волнуется.
Уезжая по залитой дождем серой улице, Дуглас не удержался и посмотрел в зеркало. Гарри стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока автомобиль не начал сворачивать за угол. И тогда пошел в противоположном от дома направлении. Вероятно, к телефонной будке. Вздохнув, Дуглас сказал себе, что он Гарри не надзиратель, а друг и напарник.
Пришлось объехать перекрытые улицы — так называемые «огневые зоны» вокруг Пентонвильской тюрьмы и вокзалов Кингс-Кросс и Сент-Панкрас. Эти и другие ключевые точки города были оцеплены отрядами пехоты и бронетехникой. Там размещались военно-полевые суды с расстрельными отрядами. Хотя пока сообщений о массовых расстрелах не поступало, один вид этих военно-полевых судов вселял ужас в самые невинные сердца.
Представитель одного из таких судов остановил Дугласа на Тотенхэм-Корт-роуд. «Опель Адмирал» командира патруля, шесть мотоциклов, три крытых брезентом фургона «Даймлер Бенц» для транспортировки солдат, желтые фары подсвечивают стену дождя. С другой стороны железной дороги слышался вой сирены. Фельдфебель, спросивший у Дугласа документы, говорил тихо и мягко, как часто говорят люди, привыкшие к всеобщему повиновению. Он с интересом прочел написанное в удостоверении, сличил Дугласа с фотографией, записал регистрационный номер автомобиля у себя на планшете, щелкнул каблуками и по-военному козырнул, пропуская Дугласа.