— Вы уверены, что он действительно участвовал в заговоре?
— Когда происходит нечто подобное… нечто, грозящее позором всему вермахту, принимаются исключительные меры. Полковнику Мэйхью в случае сотрудничества с судом предложили безоговорочное помилование. — Келлерман провел пальцами по блестящему ремню, коснулся эфеса сабли, проверяя, все ли в облачении на своем месте. — Полковник согласился. Разумеется, к этому решению его подтолкнула трагическая гибель короля.
— Ну разумеется, — согласился Дуглас.
Они с Келлерманом улыбнулись друг другу — Дуглас устало и невесело, Келлерман уверенно и спокойно. Получается, Мэйхью купил себе свободу в обмен на согласие помочь вермахту убрать Хута. Или вермахт просто хочет создать такое впечатление.
— Теперь штандартенфюрера будут судить?
— Все уже кончено. — Генерал Келлерман со вздохом похлопал по эфесу, так что сабля звякнула в ножнах. — Полевой трибунал прибыл меньше чем через час. Хута приговорили к смерти. Казнят сегодня утром.
Дугласа замутило. Он плеснул кипятку в остатки кофе и выпил.
— Да вы не волнуйтесь, — ободрил его Келлерман. — Вас тоже судили, заочно. И, конечно же, оправдали. Поверьте, так гораздо лучше. Мало кому предъявляют одно обвинение дважды.
Дуглас заметил, что Келлерман не считает повторный суд абсолютно невозможным.
— Благодарю, сэр.
— Штандартенфюрер желает поговорить с вами, Арчер. Все-таки, несмотря на мое мнение о его действиях, я не могу не посочувствовать бедняге… В общем, ступайте к нему.
— Если позволите.
— Позволю, чего уж там. Вреда не будет.
— Вы намерены подслушать наш разговор?
— Вы же знаете, что говорят о бесплатном сыре, Арчер.
Келлерман улыбнулся — и на этот раз не стал придавать лицу теплое выражение.
Глава 39
Штандартенфюрера поместили в номер, предназначенный для высоких гостей исследовательского комплекса, так что последние часы он провел с комфортом. На столе стояла бутылка бренди и поднос с нетронутым завтраком — серебряные приборы, немецкий фарфор, белый сахар…
— А, Келлерман все-таки разрешил вам прийти…
— Да, штандартенфюрер.
За окном был виден сгоревший лабораторный корпус. В воздухе вились клочки черной бумаги, ветер носил их кругами по обожженной траве, швырял в окна, запутывал в колючей проволоке.
— Вы уже знаете? Армия приняла решение свернуть ядерную программу.
— Вы сами этого хотели.
— Не этого я хотел. В Берлине ядерные исследования не поддерживает никто. Рейхсфюрер не дал СС разрешения продолжить работу в этой сфере. Бомбу сделают американцы… и выиграют войну, которую начнут сами — тогда, когда им будет удобно. Немцы — близорукая нация, Арчер. В вермахте уже начинают думать, что от вчерашнего налета больше пользы, чем вреда.
— Почему?
— Теперь военное положение продлят не меньше чем на год. Бог знает, сколько миллионов рейхсмарок армия получит на меры по предотвращению подобных атак в будущем. Абвер, конечно, в восторге, к тому же ручной Келлерман у них теперь в кармане. — Хут откупорил бренди. — Ну и для Келлермана все сложилось наилучшим образом. Позицию свою он сохранил, от меня избавился и может спокойно продолжать свои финансовые махинации, никто за руку не поймает.
Хут улыбнулся. Он явно знал, что разговор так или иначе фиксируется, и этой своей ремаркой лишил Келлермана возможности использовать запись. Даже если попытаться стереть пассаж про финансовые махинации, эксперты заметят, что в записи что-то подрихтовали, и это будет выглядеть подозрительно.
— Келлерман сделал меня козлом отпущения, — продолжил Хут. — Теперь будет вешать на мое имя все неудачи и нераскрытые преступления. Он уже попытался обвинить меня в причастности к взрыву на Хайгейтском кладбище. Выпьете со мной?
— Благодарю, сэр.
— Да нет больше нужды в этих церемониях! — Хут щедро налил Дугласу бренди. — Мы вели игру с высокими ставками. Келлерман выиграл, Мэйхью тоже. Я не собираюсь ныть по этому поводу.
— Мэйхью?
— Он пообещал мне полное содействие. В своей излюбленной манере, лесть и обещания.
— Да, это его стиль.
— Рассказал мне о намечающемся налете, даже помог спланировать засаду.
— Я ушам не верю…
— Да уж поверьте. Он дал мне все сведения, чтобы перехватить атаку отвлекающей группы. И я попался на удочку. Пока мы сражались с небольшой группой диверсантов, основная сила подошла с суши на бронетранспортерах и разгромила весь комплекс.
— Отвлекающая группа была уничтожена практически полностью! — воскликнул Дуглас, потрясенный коварством Мэйхью.
— Ну полковник хотел, чтобы американцы нюхнули пороха. Потому он и убил доктора Споуда, что тот собрался просто взять и отнести расчеты в американское посольство. Пленку, которую вы ему отдали, он сжег. Он хотел, чтобы американцы добыли расчеты сами, своей кровью, чтобы почувствовали вовлеченность в эту войну. Вот только с королем он допустил ошибку. — Хут пожал плечами и сардонически усмехнулся. — Впрочем, кто из нас их не допускает.
— Король погиб.
— Мэйхью не хватило веры в собственный замысел. Если бы он отправил короля к лаборатории, его бы посадили в бронетранспортер и увезли.
— Да, да, конечно… — машинально ответил Дуглас, с ужасом понимая, что никакой ошибки не было.
Мэйхью намеренно отправил короля туда, где ждала засада. Решил поиграть в бога. Написать страницу в учебниках истории по своему усмотрению. Сделать так, чтобы король доблестно погиб на поле боя плечом к плечу с американскими союзниками. Пусть лучше запомнят его таким, чем жалким калекой на иждивении Вашингтона, мишенью злых карикатур, любимцем сердобольной прислуги и постоянным напоминанием о жалкой, искалеченной стране под гнетом немецкой оккупации. Дуглас начинал понимать, как работает мышление политиков. Он не сомневался, что королева и принцессы уже находятся на пути в Вашингтон.
— Везучий вы человек, Арчер.
— Потому что уцелел?
— Да нет же. Что вы уцелеете, и так было ясно, этот вопрос решили уже давно.
— В смысле, решили? Кто? Когда?
— Когда Гарри Вудс согласился быть осведомителем Келлермана, докладывать ему о каждом вашем действии, каждом слове, каждом человеке в вашей жизни.
— Гарри Вудс? Мой Гарри?
— Вудс сообщил Келлерману о «неотложке», как только вы скрылись в клубе «Реформ». Келлерман тут же припер к стенке абвер, заявив, что знает все. Абвер купился на блеф. Вот так люди Келлермана и оказались здесь сразу после сражения. Обратите внимание, не во время сражения — Келлерман хотел, чтобы налет увенчался успехом. А как только американцы ушли, СС был тут как тут — с полевым трибуналом, с расстрельными отрядами… Сейчас, наверное, завтракают в столовой после трудов праведных. Поди, плечи ноют от такой ударной работы.
— Когда? Когда Гарри на это согласился?
Хут вздохнул.
— Когда был под арестом. Они с Келлерманом договорились. Сами знаете, что несколько часов под стражей могут сделать с человеком.
— Я не верю! Гарри храбрый, как лев!
— Вы же не думаете, что Келлерман сломал его банальным насилием. Наш группенфюрер не настолько примитивен. Он использовал другие рычаги.
— Какие?
— Вас.
— Меня?!
— Арчер, ну какой же вы болван. Вы не понимаете, что Гарри Вудс любит вас как сына, которого у него никогда не было? Не видите, как он гордится всеми вашими действиями? Не знаете, что он и свои успехи спешит приписать вам, всем повторяя, что вы мозг операции?
— Нет, я не знал, — тихо проговорил Дуглас.
— Келлерман пристраивал вашего сына в школу для мальчиков в Богемии. В гитлерюгенд. Разумеется, преподнести это он собирался как бесценную услугу, но Гарри-то сразу унюхал угрозу. Он знал, что это самый лучший способ сделать вас бесконечно несчастным.
— Я не понимаю…
— Гарри согласился быть осведомителем, чтобы вас и вашего ребенка никто не тронул. Что тут непонятного? Вы ни разу не покупали информаторов в обмен на большую услугу? Гарри выполнил задачу, и Келлерман сдержал слово. Сегодня утром вас с ним судили заочно и в пять минут оправдали. Так что будьте благодарны.
— Гарри поступил так ради меня?
— А что еще у него есть в жизни? — безжалостно выплюнул Хут. — Блохастая конура, сварливая жена… Может, будь у него дети, все сложилось бы иначе.
— Гарри любит жену.
— Ну женился-то он по любви, но с тех пор сколько лет прошло. Он больше нежности питал к вашей секретарше. Как ее там? Сильвия? Которая ради него под выстрелы полезла. Но это уж дела Сопротивления.
— Вы знаете все обо всех.
— Да, именно поэтому меня и казнят. — Голос Хута звучал ровно. — Я вижу людей насквозь, Арчер. Это важное умение для полицейского.
— Я не хочу быть таким полицейским.
— О, вы будете таким полицейским, каким вам прикажет Келлерман. Ну то есть пока власть у него. — Хут отхлебнул бренди. — А сколько времени? У меня часы отобрали.
— Почти десять.
— Уже недолго. — Он закурил. — А сын ваш хочет в полицейские?
— Конечно. Особенно если мотоцикл дадут.
Хут улыбнулся.
— Везучий вы человек, Арчер. Нет, пусть уж сын ваш во все это не ввязывается, ничего хорошего.
Дуглас не ответил. За окном он видел блестящий «Роллс-Ройс» Келлермана. Водитель с превеликой осторожностью протирал лобовое стекло.
— Мне жаль, что так вышло с этой дамой. С журналисткой.
— Мне тоже, — сухо ответил Дуглас.
У него не было ни малейшего желания это обсуждать.
— Как только Келлерман узнал о брошенной «неотложке», он отправил к вашей Барбаре пару гестаповских молодцев.
— Я звонил ей, трубку взял какой-то мужчина. Сказал, что он мойщик окон.
— Ну да, они ребята не очень умные.
— Я ему поверил, — признался Дуглас. — Позвонил еще раз, попозже. Ответила она. И говорила очень странно. Резко, почти грубо.
— Предостеречь вас пыталась. Отчаянная. Сильно вас любила, наверное. Может, потому они и разозлились — что она так нагло вас предупредила. Вряд ли им было приказано ее убивать. Смерть американской журналистки надо ведь как-то объяснить посольству, хлопот не оберешься.