— Вы меня дурачили, — пожаловался я.
— Ну, ну, не выдумывайте, старина. Об этом не может быть и речи. Я уверен, вы действовали хорошо. Люазо сказал, что вы за меня ходатайствовали.
Он вновь слегка улыбнулся, бросил взгляд на свое отражение в зеркале над раковиной и привел в порядок разлохмаченные волосы.
— Я сказал ему, что вы не убивали девушку, если вы это имеете в виду.
— А, ну… — Он выглядел смущенным. — Чертовски любезно с вашей стороны. — Он вынул изо рта трубку и ощупал языком зубы. — Чертовски любезно, но, по правде говоря, я это сделал.
Должно быть, я выглядел удивленным.
— Чертовски неприятное дело, конечно, но она все о нас узнала. Обо всех нас. Они нашли к ней подход.
— С помощью денег?
— Нет, деньги здесь ни причем, здесь замешан мужчина. — Бирд положил трубку в пепельницу. — Мужчины были ее слабым местом. Жан-Поль ее приручил. Вот почему они не подходят для такого рода работы, благослови их Господь. Мужчины всегда обманщики, а? Девушки позволяют себя вовлечь, а? И все же кто мы такие, чтобы жаловаться, лично я не хотел бы, чтобы они были другими.
Поскольку я не отвечал, Бирд продолжал:
— Поначалу план был сделать из Куана этакого восточного Джека Потрошителя — чтобы дать нам возможность его задержать, поговорить с ним, обсудить, если понадобится. Но планы изменились. С планами такое часто случается, и это доставляет нам кучу хлопот, а?
— Жан-Поль больше не доставит вам никаких хлопот: он мертв.
— Я слышал.
— Вы и это устроили? — спросил я.
— Ну, ну, не злитесь. Я понимаю, что вы чувствуете. Я проворонил это дело, признаю, я планировал провести его быстро, чисто и безболезненно. Но теперь поздно быть сентиментальным или злиться.
— Если вы действительно убили девушку, то как вы выбрались из тюрьмы?
— Все было подготовлено заранее. Помогла французская полиция. Мне дали возможность исчезнуть, поговорить с бельгийцами. Они очень охотно сотрудничают, поэтому помогут и в деле с этим чертовым судном, которое китайские ребята поставили на якорь в трех милях от берега. Вы же понимаете, на законном основании их не достать. Это пиратская радиостанция. Подумайте, что будет, если все выяснится. Такая мысль для меня невыносима.
— Да, понимаю. Что может случиться?
— Теперь все развивается на правительственном уровне, старина. Дело ушло из рук таких типов, как вы и я.
Он подошел к окну, рассматривая грязь и капустные кочерыжки. Белый туман катился по равнине, и его движение напоминало газовую атаку.
— Взгляните на этот свет, — показал Бирд. — Вы только посмотрите на него: он положительно неземной, но, тем не менее, вы можете уловить и запечатлеть его. Разве вы не чувствуете, как до боли хочется схватить кисть?
— Нет, — сказал я.
— Ну, а мне хочется. Художников прежде всего интересует форма. Именно о ней они говорят в первую очередь. Но все дело в том, как падает свет. Я всегда говорю: нет света — нет формы. Свет — единственное, о чем должен беспокоиться художник. Все великие художники об этом знали: Гойя, Эль Греко, Ван Гог. — Он замолчал, повернувшись ко мне спиной и разглядывая туман. Затем с явным удовольствием продолжил: — Или Тернер. Тернер в большей степени, чем другие, возьмите Тернера в любой день… — Теперь он замолк, но смотрел на меня.
Я не задавал ему вопросов, но он и так понимал, что мне хотелось спросить.
— Живопись для меня все, — заявил он. — Если я что-нибудь делаю, то лишь ради того, чтобы заработать достаточно денег и продолжать заниматься живописью. Это пожирает меня. Думаю, вам не понять, что может сделать с человеком искусство.
— По-моему, я уже начинаю понимать, — сказал я.
Бирд внимательно меня разглядывал.
— Рад это слышать, старина. — Он вынул из портфеля коричневый конверт и положил на стол.
— Вы хотите, чтобы я доставил Куана на корабль?
— Да, согласно плану. Куан здесь, и мы хотели бы, чтобы он попал на борт. Дэтт тоже попытается попасть на борт, хорошо бы, чтобы он оказался здесь, но это менее важно. Доставьте Куана в Остенд. Там рандеву с его офицером поддержки — пастором Ченом, ему и передайте Куана.
— А девушка, Мария?
— Дочь Дэтта, внебрачная, работает на два фронта. Одержима мыслью о снятом с ней и Жаном-Полем фильме и делает все, чтобы его заполучить. Дэтт этим воспользуется, помяните мое слово. Он использует Марию, чтобы переправить весь свой хлам.
Бирд разорвал коричневый конверт.
— И вы попытаетесь ей помешать?
— Не я, старина. Эти досье — не моя часть корабля и не ваша тоже. Доставьте Куана в Остенд и забудьте обо всем остальном. Доставьте Куана на корабль, и мы укажем вам, куда удрать.
Он пересчитал бельгийские деньги и дал мне карточку представителя прессы, удостоверение личности, аккредитив и два телефонных номера, чтобы позвонить в случае крайней необходимости.
— Распишитесь здесь, — показал он.
Я расписался на квитанциях.
— Досье — забота Люазо, — счел нужным объяснить Бирд. — Предоставьте все ему. Он хороший парень, этот Люазо.
Бирд, продолжая двигаться, как легковес в первом раунде, собрал квитанции, подул на них и помахал в воздухе, чтобы высушить чернила.
— Вы меня используете в своих целях, Бирд, — сказал я. — Вы прислали ко мне Гудзона со сфабрикованной историей неудачника. Вы не позаботились о том, чтобы меня не продырявили после того, как весь план будет благополучно выполнен.
— Так решил Лондон, — мягко поправил меня Бирд.
— Все восемь миллионов его жителей?
— Так решило руководство, — терпеливо сказал он. — Лично я был против.
— Во всем мире люди против того, что считают плохим, но они его все-таки совершают, потому что вина ляжет не на них — корпоративное решение безлико.
Бирд полуобернулся к окну, чтобы посмотреть на туман.
— Нюрнбергский процесс, в частности, показал, что, на кого бы вы не работали — на фирму «Кока-кола», Бюро наемных убийц или на Генеральный штаб Вермахта, — вы несете ответственность за свои действия.
— Должно быть, я пропустил эту часть процесса, — беззаботно ответил Бирд. Он убрал квитанции в бумажник, взял свои кепку и трубку и пошел к двери.
— Ну, тогда позвольте мне освежить вашу память, — сказал я, когда он поравнялся со мной, хватая его за грудки и легонько постукивая по нему правой рукой, что не причинило ему боли, но подпортило величественный вид.
Он попятился от меня, пригладил пальто и поправил узел галстука, который исчез под воротником рубашки.
Бирд, видимо, убивал много раз. Это оставляет след в глазах, и у Бирда такой след был. Он провел правой рукой по задней части воротника, и я подумал, что он бросит нож или выкинет другой фокус, но он просто поправил свою рубашку.
— Вы слишком циничны, — заключил Бирд. — Мне следовало ожидать, что вы на меня наброситесь. — Он внимательно посмотрел на меня. — Циники — это разочаровавшиеся романтики; они продолжают искать кого-нибудь, кто бы ими восхищался, и никого не могут найти. Вы это перерастете.
— Никак не могу перерасти, — пожаловался я.
Бирд мрачно улыбнулся. Он обследовал кожу в том месте, где его ударила моя рука, он сказал, все еще касаясь пальцами лица:
— Никто из нас не может.
Он кивнул и вышел.
Глава 35
После ухода Бирда я обнаружил, что мне трудно заснуть, но в то же время было слишком уютно, чтобы двигаться. Я лежал и слушал отчетливо доносившийся шум грузовиков, проезжающих через деревню: треск переключения скорости, когда они доезжают до угла, скрип тормозов на перекрестках и восходящие ноты, когда водители, видя, что дорога чиста, набирают скорость, и, наконец, плеск, когда они въезжают в лужу возле знака «Осторожно, дети». Каждые несколько минут с магистрали спускалась новая машина, зловещая сила, которая никогда не останавливалась и казалась чуждой жителям деревни. Я взглянул на часы. Пять тридцать. В отеле было тихо, только дождь легонько стучал в окно. Похоже, ветер стих, но моросящий дождь казался нескончаемым, подобно бегуну на дальние дистанции, который только что обрел второе дыхание… Я долгое время лежал без сна, обдумывая ситуацию. Неожиданно в коридоре послышались тихие шаги. Потом наступила тишина, и затем я увидел, как дверная ручка начала поворачиваться.
— Вы спите? — тихо позвал Куан.
Я подумал о том, не разбудил ли его мой разговор с Бирдом, стенки были такие тонкие. Он вошел.
— Нет ли у вас сигареты? Никак не могу заснуть. Я был внизу, но там никого нет. Машины тоже нет.
Я дал ему пачку «Плейерс». Он достал сигарету и закурил, но, казалось, не спешил уходить.
— Никак не могу заснуть, — повторил он.
Куан сел в отделанное синтетикой кресло и смотрел, как дождь стучит в окно. Ландшафт был неподвижен. Мы долгое время сидели молча, потом я спросил:
— Когда вы впервые встретили Дэтта?
Казалось, он был рад поговорить.
— Во Вьетнаме, в 1954 году. В те дни Вьетнам был кошмаром. Французские colons[200] все еще находились там, но уже начали осознавать неизбежность потери. Не важно, что у них был опыт практической деятельности, все равно они не умеют проигрывать. Вы, британцы, владеете искусством проигрывать. В Индии вы показали, что понимаете кое-что в компромиссах, чему французы никогда не научатся. Они, зная, что им предстоит, и становятся все злее и злее, все больше теряют рассудок. Они полны решимости ничего не потерять — ни больничного одеяла, ни доброго слова.
К началу пятидесятых годов Вьетнам представлял собой китайскую Испанию. Исход был ясен, и мы, члены партии, считали делом чести поехать туда. Это означало, что партия нас высоко ценит. Я вырос в Париже, в совершенстве владею французским и мог свободно передвигаться по стране. В то время я работал на старика по имени де Буа. Он был чистокровным вьетнамцем. Большинство членов партии взяли себе вьетнамские имена, но де Буа подобные мелочи не беспокоили. Такой уж это был человек. Член партии с детства, советник коммунистической партии, он занимался ч