Боб и Лиз сидели с выражением явного недовольства на лицах, как бы желая показать, что уже сотни раз слышали все это, но я продолжал, как ни в чем не бывало. Наверное, я еще сто раз повторю это до конца операции. Я вел в бой нелегкий отряд, и если для успеха дела потребуется еженедельно читать одну и ту же лекцию, я буду ее читать, как бы они на меня не косились. Откинувшись на спинку кресла, я и закрыл глаза и попытался сосредоточиться.
Боб прервал ход моих мыслей.
— Ну, а тот чудак в Париже, он был совсем не жадным. Он ведь думал, что отдает свои деньги голодающих, в Оксфарм.
— Иногда встречаются исключения, — пояснил я. — Иногда вообще исход операции может быть непредвиденным.
— То есть иногда мы прогораем, — расшифровал Боб.
— Да, именно так. — Мне не оставалось ничего, кроме как подтвердить гениальную догадку.
— Я сказала Ававе, что в твоей компетенции — разрешить продажу, — сказала Лиз, возвращаясь к исходной теме.
— У меня есть вариант получше. Я буду чиновником, который списывает вооружение. Понятно?
— Нет, — честно признался Боб.
И я снова терпеливо начал объяснения.
— Мы скажем ему, что я — за определенную плату — списываю противотанковые минометы. Тогда они будут проданы как металлолом, в то время как на самом деле это будет оружие в прекрасном боевом состоянии. Единственное, что нам действительно нужно будет сделать, — скупить, а затем доставить ему металлолом из военного министерства в Лондоне. Он должен быть упакован в соответствующие контейнеры с надписью «Металлический лом» и сопровождаться накладными из министерства, справками и прочей бумажной дребеденью. И нам ничего не придется подделывать, все будет подлинным. А он заплатит нам в стократном размере и, кроме того, даст мне еще и взятку. Красиво, не правда ли?
— Звучит заманчиво, — оценила Лиз.
Разумная девочка. Она сразу поняла, что мой план очень жизненный. Я развивал мысль:
— Мы доставим это барахло в порт погрузки по железной дороге. Контейнеры могут быть осмотрены на железнодорожной станции. Нужно будет достать парочку настоящих орудий, даже если придется обратиться к киношному бутафору. И если этот Жижи и Ибо Авава захотят заглянуть в один из контейнеров, мы откроем его — наш контейнер, я имею в виду, — и покажем товар.
— Но в конце концов они же все обнаружат, — начал Боб, который вечно скулит по поводу планов, но никогда не может предложить ничего стоящего взамен.
— Да, обнаружат, — согласился я. — Найдут металлолом в контейнерах, как и указано в сопроводительных документах. Так на что жаловаться и кому?
— Он будет жаловаться вам, — предположил Боб.
— Прекрасно. Только меня уже здесь не будет.
— Никого уже здесь не будет, — развеселилась продолжила Лиз. — Кроме моего приятеля Жижи.
— Именно, — заключил я. — По крайней мере, ему представится еще одна возможность попрактиковаться в сфере общественных отношений.
Глава 7
Всему, что я знаю, меня научил Сайлас. Ладно. Но почему именно он всегда граф, продающий свои картины, или председатель правления, или миллионер, который и не догадывается, какие документы у него в руках? А я почему-то всегда шофер или клерк, достающий бумаги из папок. Или привратник, или владелец земель, которые я продаю Сайласу, даже не предполагая, что территория буквально залита нефтью. Такие мысли мучили меня, когда я возвращался в «Честер», пыхтя под тяжестью двух армейских форменных комплектов.
И только я опустился в кресло, уставший, умирающий от жажды, в дверь легонько постучали. Вошел Сайлас — в котелке, пижонски сдвинутом набекрень. Ему приходилось так носить тот, что поменьше. А тот, что побольше, падал ему на уши. Я купил два котелка в том самом магазине, где Сайлас приобрел свой гардероб. Одна шляпа была на четверть дюйма больше его размера, вторая — на четверть дюйма меньше. И каждый раз я подменяю шляпы — ну, он и разнервничался: все время поглаживает лоб, разглядывает себя в зеркало. На днях я застал его с сантиметром.
Сайлас снял котелок и начал вертеть в руках армейскую форму. Я надел свою. Мне казалось, что я выгляжу ничего, но Сайлас только сказал:
— Это что, старина Пэдди тебе подсунул?
Мое обмундирование было жестким, как наждак и торчало, как кусок фанеры, — огромные мешковатые штаны и ужасная фуражка. Форма же Сайласа была из мягкой ткани, точно пригнана по талии, с аккуратными штанинами. На груди красовались в несколько рядов награды, на воротничке — красные знаки отличия, фуражка — мягкая и элегантная, с украшением из золотых листьев. Сайлас надел ее и прошелся несколько раз туда-сюда по комнате, вглядываясь в свое отражение в зеркале, а я скромно стоял возле камина, как старый мешок с песком. Сайлас остановился, отдал мне честь и скомандовал себе в зеркало: «Смирно, полковник», потом повернувшись, задумчиво осмотрел меня. Некоторое время он молчал, затем повторил:
— Значит, старина Пэдди дал тебе это?
— Да, — ответил я.
— Он теряет хватку, — заметил Сайлас.
— А что, что-то не так? — притворился я.
Сайлас пересек комнату и снова уставился на меня:
— Только взгляни на себя, парень. — В его голосе звучали бригадирские нотки.
Я посмотрел — ну, младший капрал транспортных войск — и пожал плечами. Сайлас надел мой капральский китель и, едва нацепил его на себя, сразу начал орать на разные голоса «Смирно!» и подпрыгивать, со страшным грохотом приземляясь на каблуки. «Затянуть ремень! Втянуть живот!» — распевал он забавным контральто. «Носки выровнять по стрелке брюк, ступни на сорок пять градусов. Голову поднять, подбородок не выпячивать. Смотреть прямо, ждать приказа!»
Я влез в бригадирский пиджак Сайласа.
— Просто замечательно, — заявил я в ответ на вопли Сайласа. — Никогда не предполагал, что ты просто прирожденный капрал, браток. — И принялся маршировать по комнате, пародируя бригадирское поведение Сайласа.
— Ты похож на девицу на своем первом балу. Ты, негодник, — запричитал Сайлас, низко наклоняясь ко мне и завывая: — Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты? Смир-на! — прогремел он, и я старательно щелкнул каблуками.
— Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты?
— Разумеется, не знаю. Я ведь никогда не служил в армии, верно?
Он неодобрительно цыкнул и снова надел свою шикарную форму.
— Это ваша беда, детки, — с сожалением заявил он. — Самая худшая вещь, которая когда-либо происходила в Англии, — это отмена обязательной воинской повинности. Отсюда все несчастья в нашей стране, если хотите знать мое мнение.
— Не хочу знать ваше мнение, — заверил я. — Армия — самое крупное мошенничество за всю историю человечества, и я не очень стремлюсь туда влипнуть.
— Мошенничество? — удивился Сайлас. — Что ты хочешь этим сказать?
— А что, так не ясно? Мужики, имеющие высокие чины, большое жалованье, личных шоферов и собственные замки, никогда сами не нюхавшие пороху, только тем и занимаются, что приказывают придуркам, получающим по пятерке в день, куда идти, в кого стрелять. Армия — классическая махинация.
— Неужели?! — Сайласа душил гнев.
— Жаль, что вы не можете хоть на пять минут прикинуться дурачком, — сказал я. — Если вы считаете, что я неубедительно смотрюсь в роли вшивого младшего капрала, тогда я буду бригадиром танковых войск, потому что мне кажется, что эта роль полегче.
— Роль полегче, — Сайлас с истерическим отвращением выплюнул эти слова обратно. — Роль полегче, — мрачно повторил он. — Так вот что ты называешь ролью. Ты, заросший, скрюченный, вечно ноющий бродяга. Ты, жалкий обломок классового кораблекрушения. Когда я подобрал тебя, у тебя копейки за душой не было. Много же ты мне помог за все это время! Может, я имею право рассчитывать на мелкую благодарность, или признание, или уважение? Но у тебя не было даже желания учиться. Ты ни на йоту не продвинулся в нашей работе, тебя даже не интересует то, чему я учу тебя, ты даже не хочешь слушать, что я говорю. Тебе все легко далось. Роль полегче! Да я был бригадиром, причем настоящим, когда ты еще мочился в пеленки. Понятно? — И Сайлас кончиком трости ткнул в одну из медалей. — Это Аламейн, первая волна танковой атаки. В этом спектакле мы потеряли столько танков, что я больше никогда не встретил ни одного из моих одногодков.
При этих словах он сник. Сайлас редко говорил о войне, но в таких случаях всегда становился мрачным.
— Ты бунтарь, — продолжил он. — И думаешь, что ты первый бунтарь в мире. Мне известно это чувство, потому что в твоем возрасте все бунтари, но в тридцатые было против чего восставать. Гитлер толкал свои безумные речи на пару с Муссолини, и многие мои приятели, слушая его бред, доказывали мне, что все это правда. Я был бунтарем, паренек. Как и ты сейчас, я тогда воображал, что открыл бунтарство как форму искусства. Я служил бухгалтером в коммерческом банке большого города. Господи, как трудно мне было найти работу. Меня готовили к звездным вершинам, у меня были особые обязанности, и два раза в неделю я посещал высшие курсы банковского бизнеса. К настоящему времени я был бы уже крупным, всемирно известным банкиром. Но я понимал, что приближалась война, и бросил карьеру ко всем чертям, и пошел в танковые войска. Объявили войну — и я оказался в центре событий. Меня сразу же произвели в капитаны действительной службы. Вот каким был мой бунт: от коммерческого банка до временно не оплачиваемого чина капитана действительной службы.
Тут я не выдержал:
— Я не возражаю, когда вы обращаетесь со мной как с безнадежным идиотом, но не думайте, что удастся разжалобить меня историями о своем несостоявшемся образовании, потому что моему образованию пришел конец, когда мне исполнилось пятнадцать. Мамке нужны были деньги.
— Ну, сам виноват, — сделал вывод Сайлас. — Есть всякие там стипендии и фонды. Сегодня все имеют равные возможности.
— Да бросьте, — прервал я его. — Все верно, если кому-то хочется изучить историю Британской империи, научиться считать до десяти и запомнить парочку слов по-французски, чтобы стать мастером на заводе или продавцом в магазине. Но мужики, которые по-настоящему держат все в своих руках, заседают в храме Афины и посылают своих деток учиться в Итон. Они продолжают снимать сливки и управлять страной, а пролетарии типа меня должны быть благодарны за то, что им дают возможность выучить четыре действия арифметики.