Послышался шорох — она положила трубку на стол. Последовала долгая пауза, потом она вернулась.
— Да, он дышит. Вы еще что-то хотели узнать?
— Главное, что он дышит, — заявил я.
— Да, — согласилась женщина. — Главное — это дыхание. Он истекает кровью, — добавила она.
— Но кровь не хлещет, — распорядился я.
— Нет, не хлещет, — неохотно подтвердила женщина. — Просто сочится, но я волнуюсь за него. Он такой славный человек, мистер Грей.
— Пусть полежит так до моего прихода, — приказал я.
— Я подожду вас, — пообещала прислуга.
— Послушайте, миссис Сандерсон. У меня самого есть молоденькая дочь, и я не хотел бы, чтобы ваше либо ее имя попало в полицейский отчет или в суд и было напечатано в газетах в связи с каким-то грязным делом. Бог знает, что за этим может быть. Подумайте о себе, миссис Сандерсон. Уходите немедленно и забудьте все, что вы видели. Я буду там через пару минут. Мы сами разберемся в этом неприятном деле. За это нам платят.
— Именно это я и собиралась сделать, доктор.
— Ну вот и делайте, миссис Сандерсон. Отправляйтесь потихоньку домой. Только не захлопните дверь.
— Ну, если вы настаиваете, доктор, но мне не хотелось бы оставлять его одного.
— Да я здесь за углом, — заверял я. — Ничего с ним не случится за эти несколько минут.
Я вернулся к Бобу и Лиз и поднял их. До Бейсвотера мы добрались почти через два часа: повсюду ремонтировали дороги. Я припарковал машину за домом Жижи и поспешил в его квартиру, надеясь не столкнуться с привратником или лифтером, если таковой там имелся.
Миссис Сандерсон оставила дверь чуть приоткрытой. Жижи лежал распростертый на кровати. Он был весь в синяках и царапинах, слегка сочилась кровь. Я положил руку ему на плечо и попытался разбудить его. Одежда его была насквозь мокрой.
— Бригадир Лоутер, — слабым голосом сказал он. — Боюсь, придется отменить обед.
— Бог с ним, с обедом. Что, черт возьми, произошло?
Я оглядел квартиру. Она походила на мебельный отдел магазина Харродс — вся эта позолота, шелк, побрякушки.
— Что это вы нарядились, как хиппи? — спросил Жижи.
Я пошел в ванну, принес мокрое полотенце и вытер кровь с его исцарапанного лица. Пол ванной комнаты был залит водой, повсюду валялись куски мыла, мочалки и полотенца.
— Конспирация, Жижи, — сказал я. — Спецзадание. Не имею права говорить.
Жижи поморщился от болезненного прикосновения материи к ссадинам на щеках и подбородке.
— Понимаю, — ответил Жижи. — Разведка. Я только недавно читал книгу об этом.
— Это прекрасно, что вы все понимаете, но объясните, что с вами случилось?
— Карты, — произнес он. — Я задолжал в игорном клубе три тысячи. Они думают, что я не хочу платить, а у меня просто нет денег.
Я кивнул:
— Просто нужно закрывать дверь, Жижи.
— Я не смогу работать в ближайшие несколько дней, — волновался Жижи. — То есть видок у меня будет отменный, пока не спадет опухоль.
— Да уж.
— Дайте мне зеркало, — попросил Жижи.
Я снял в ванной одно из зеркал и отдал ему. Он тщательно изучил себя и сделал вывод:
— Лучше, наверное, не сопровождать вас в посольство завтра.
— Наверное, лучше позвонить туда. Извинитесь и предупредите, что я приду один.
— Не стоит беспокоиться. Они никогда ничего не забывают. Они будут ждать вас в любом случае.
Я кивнул и пошел в гостиную. Никаких особых разрушений, кроме разбитой пепельницы и опрокинутого торшера.
— Позвать доктора, Жижи? — предложил я.
— Нет, я просто отосплюсь.
— Если вам что-нибудь понадобится — звоните, — сказал я.
В ответ Жижи только тихо застонал. Перед выходом я задернул шторы и зажег электрический камин. Я почти бегом завернул за угол, где в грузовике меня ждали Лиз и Боб.
— Его избили, — сказал я. — Он весь в кровавых подтеках.
— Избили? За что? — спросил Боб.
— Говорит, что за карточный долг, три тысячи фунтов. Долг, который он выплатить не может.
— И что ты уже замыслил? — поинтересовалась Лиз.
— А что если он попросит меня заплатить за него этот долг, чтобы его не избили снова?
— Ну и что в этом такого? — сказала Лиз. — Он ведь посредник в нашем деле.
— Это выглядело бы естественно, — согласился Боб. — На его месте любой бы так поступил. Что тебя смущает? Любой бы обратился к тебе.
— Меня настораживает то, что он не обратился ко мне.
В магазарийском посольстве в Белгравии меня ожидали в час дня. Боб и я оба были в гражданском. В сыром утреннем воздухе вяло колыхался посольский флаг. Медная табличка с надписью «Республика Магазария. Посольство» была до блеска начищена, как и болтавшаяся под ней ручка дверного звонка. Я потянул шнурок — дверь мгновенно отворилась.
— Входите, сэр, — пригласил элегантный негр в черном костюме и ослепительно белой рубашке.
В холле неподалеку стояли еще двое в таком же одеянии, наверное, на случай наплыва шляп, пальто и зонтов. Холл был огромный. Пол из белого и черного мрамора. Два старинных зеркала, в которых отражалась огромная ваза со свежими цветами, потерявшихся в роскошной позолоте стен. На деревянном постаменте красовалась табличка «Отдел виз», у подножия лестницы стоял большущий живописный портрет человека в феске с надписью «Наш Президент». Рама слегка перекосилась. Швейцары в черных костюмах открыли двойную дверь, ведущую из холла, и пригласили меня войти. Я очутился в приемной с кожаными креслами, совершенно новыми, которые были расчетливо расставлены вокруг журнального столика со стеклянной поверхностью. Всюду валялись журналы «Автомобиль», «Что в мире», «Знаток» и какие-то инженерные издания. Не успел я сесть, как дверь в дальнем углу отворилась, и ко мне, улыбаясь и протягивая для пожатия руку, направился молодой человек.
— Бригадир Лоутер? — уточнил он. И не дожидаясь ответа, сказал: — Меня зовут Али Лин. Военный министр неожиданно должен был заняться другим делом, и он попросил начать обед без него.
Он снова улыбнулся. По-английски он говорил отточенно и бегло. На нем был костюм от «Букс Бразерс», рубашка, застегивающаяся внутрь и форменный галстук, принадлежность которого я не смог определить. Он провел меня через пару маленьких смежных комнат в довольно просторную столовую. Жалюзи на окнах делали свет желтым и очень солнечным. Лучи падали на пол, где все было накрыто для трапезы в восточном стиле. На шесть персон. Пиалы с орешками, соленьями и сластями были расставлены на скатерти из тончайшей дамасской стали, вокруг которой лежали мягкие кожаные подушки. Два негра заняли места. На них были арабские головные уборы и темные очки. На стенах висели шкуры антилоп и леопардов. И ковры тоже — мягкие кирманские и шелковые цветастые из Кашана. Старинные мужурские коврики для молитвы сочетались с современными кавказскими. По моим подсчетам, в комнате ковров было на двадцать тысяч фунтов — я знаю в этом толк. Мы сели. Официант в накрахмаленном белом жакете подъехал ко мне с тележкой, уставленной напитками. Я заметил, что два негра потягивают воду.
— Мне что-нибудь безалкогольное, — заказал я.
— А мне виски, — сказал Али.
— Тогда и мне тоже, — передумал я, и официант налил тройную порцию в тяжелую рюмку.
Я разбавил выпивку водой. Али последовал моему примеру. Он поднял бокал со словами:
— Ваше здоровье.
— До дна, — ответил я.
— Я взял на себя смелость пригласить вашего шофера пообедать с нами. Думаю, вы не будете возражать, — сообщил Али.
— Нисколько, — ответил я, стараясь недвусмысленно показать, что я счел его выходку знаком дурного тона.
Боб вошел неуклюже и застенчиво. Он отлично справлялся с ролью. Взял бокал, сдернул с головы фуражку и начал топтаться на месте, пытаясь одновременно держать бокал и фуражку.
— Присаживайтесь, — пригласил Али. — Рядом с бригадиром.
— Здравствуйте, сэр, — поздоровался Боб, но не сел.
— Привет, Катрайт, — холодно ответил я.
— Я бы лучше поел на кухне, — промямлил Боб, переминаясь с ноги на ногу.
— Ни в коем случае, — возразил Али. — И слышать об этом не желаю.
— Эта заграничная еда мне не идет, — аргументировал Боб.
— Ерунда, — подбадривающе улыбнулся Али. — Я лично выберу для вас то, что вы будете есть. Вам понравится.
Боб сел рядом со мной. Али хлопнул в ладоши. Вошли четыре официанта. На них были красно-зеленые фартуки. Они поставили перед нами серебряные подносы. Четыре куриных блюда, от которых исходил запах кориандра и меда, маленькие шарики молотой баранины, которые Али назвал кефта и настойчиво предлагал Бобу, рис, заправленный шафраном, маслины и йогурт в огромных графинах, — все это было перед каждым гостем и сопровождалось еще круглыми, чуть ли не двухфутового диаметра дисками арабского хлеба, запеченного в духовке до золотистой корочки.
Али взял себе хлеб и жадно разломал его руками. Он умело поддерживал разговор в течение всей трапезы, высказываясь по любой теме: от состояния лондонского театра до тягот сверхзвуковых полетов. Али руками выкорчевывал из курицы лакомые кусочки и протягивал их Бобу, как это принято у арабов. Когда мы наелись досыта, слуги поднесли нам медные пиалы и принялись поливать наши измазанные жиром руки теплой ароматизированной водой. Затем подали воздушные, посыпанные сахаром турецкие сласти с блестящими капельками розовой воды. Тут же последовал турецкий кофе в высоких расписанных орнаментом сосудах, пылающих от раскаленных углей. Я взял в рот мундштук и вдохнул холодный дым. Несколько минут мы молча курили. Али предложил нам ликеры и бренди, я отказался, и Боб послушно повторил мои слова.
— Вы довольны оказанным вам гостеприимством, — в голосе Али прозвучал лишь едва заметный намек на вопрос.
Я кивнул. Али повернулся и плотно сжатым кулаком ударил по кожаной подушке. Затем, откинувшись на нее и отщипнув кусочек халвы из серебряной вазы, произнес:
— А теперь вы, несомненно, хотели бы встретиться с военным министром. — Он вонзил зубы в лакомство.