— Нет, — ответил он и понюхал табак. Он был знаком со всеми оттенками запахов нюхательного табака. Этот был легким и вдыхался еле слышно.
Я тут же сменил тему, уходя от разговора о человеке с авеню Фош.
Бирд пригласил знакомого художника поужинать вместе с нами. Тот прибыл около половины десятого. Жан-Поль Паскаль, красивый мускулистый молодой человек с узким тазом, легко принимал вид ковбоя, которым так восхищаются французы. Его высокая поджарая фигура была полной противоположностью крепкой, грубоватой и коренастой фигуре Бирда. Загорелая кожа на лице Паскаля подчеркивала безупречность зубов. Он был одет в дорогой светло-голубой костюм и носил галстук с вышитым рисунком. Сняв темные очки, он положил их в карман.
— Вы английский друг мсье Бирда, — произнес молодой человек, пожимая мне руку. — Очень приятно.
Рукопожатие его было мягким, даже немного застенчивым, как будто он стеснялся того, что выглядит, как кинозвезда.
— Жан-Поль не говорит по-английски, — сказал Бирд.
— Не совсем так, — пояснил Жан-Поль. — Я немного говорю по-английски, но не понимаю того, что вы говорите в ответ.
— Верно, — подтвердил Бирд. — Такова идея английского языка. Иностранцы могут передавать нам информацию, но англичане все еще в состоянии говорить друг с другом так, что другие их не понимают. — Его лицо стало суровым, потом он чопорно улыбнулся. — Все равно Жан-Поль хороший парень: он художник. — Бирд обернулся к Паскалю: — У тебя был трудный день, Жан?
— Трудный, но сделал я немного.
— Ты должен себя заставлять, мой мальчик. Никогда не станешь великим художником, пока не научишься прилагать усилия.
— Да, но ведь каждый должен найти себя, продолжая работать со своей собственной скоростью, — возразил Жан-Поль.
— Ты работаешь слишком медленно, — провозгласил Бирд и передал Жану-Полю рюмку шерри, не спрашивая, хочет ли тот.
Жан обернулся ко мне, желая объяснить свою лень.
— Трудно начать писать, но когда начало положено, остается только добавлять мазки к начатому.
— Чушь, — возразил Бирд. — Начать — самое простое, продолжить гораздо труднее, а труднее всего закончить.
— Это похоже на любовный роман, — сказал я.
Жан засмеялся. Бирд вспыхнул и почесал крыло носа.
— О, работу и женщин нельзя смешивать. Женщины и свободная жизнь временами приятны, но в среднем возрасте обнаруживаешь, что женщины некрасивы, а мужчины не обладают необходимой квалификацией; результат самый печальный. Спросите об этом вашего друга мсье Дэтта.
— Месье Дэтт ваш друг? — спросил Жан-Поль.
— Я едва знаю его, — ответил я. — Просто я спрашивал о нем Бирда.
— Не задавайте слишком много вопросов, — сказал Жан. — Этот человек пользуется большим влиянием, про него говорят, что он граф Перигор и принадлежит к древнему роду, что он человек могущественный и крайне опасный. Он врач-психиатр. Говорят, он использует ЛСД в больших количествах. Его клиника такая же дорогая, как и все клиники в Париже, но только пользуется дурной славой.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Бирд. — Объясни.
— Так говорят, — пожал плечами Жан, смущенно улыбаясь, и замолчал, но Бирд сделал нетерпеливое движение рукой, и он продолжил: — Это история об игре на деньги, о высокопоставленных людях, которые попали в сложное финансовое положение и оказались… — Жан сделал паузу, — в ванне.
— Это означает «мертвы»?
— Это означает «в беде», это идиома, — объяснил мне Бирд по-английски.
— Одна или две высокопоставленные особы покончили с собой, — добавил Жан. — Говорят, они погрязли в долгах.
— Дураки проклятые, — сказал Бирд. — И такие люди сегодня занимают ответственные посты. Никакой стойкости, никакого характера! И этот парень, Дэтт, замешан в этом, да? Я так и думал. Ну, хватит о них. Говорят, лучше учиться на чужих ошибках. Выпьем еще шерри и пойдем ужинать. Что вы скажете о «Башне»? Это одно из немногих мест, где не нужно заранее заказывать столик.
В этот момент появилась Анни в простом зеленом платье спортивного покроя. Приветствуя нас, она фамильярно поцеловала Жана-Поля.
— Завтра рано утром, — повторил Бирд, расплачиваясь с ней. Она кивнула и улыбнулась.
— Привлекательная девушка, — сказал Жан-Поль, когда Анни ушла.
— Да, — подтвердил я.
— Бедное дитя, — вздохнул Бирд. — В этом городе трудно жить молодой девушке без денег.
Я обратил внимание на ее сумочку из крокодиловой кожи и на туфли от Шарля Журдена, но ничего не сказал.
— Хотите пойти в пятницу на открытие выставки искусств? Будет бесплатное шампанское. — Жан-Поль извлек полдюжины отпечатанных золотом приглашений, дал одно мне, а другое положил Бирду на мольберт.
— Да, пожалуй, мы туда сходим, — согласился Бирд, жаждующий организовать нас. — Ты на своей чудесной машине, Жан? — спросил он.
Жан кивнул.
Машина Паскаля оказалась белым «мерседесом» с откидным верхом. И мы поехали через Елисейские поля, наслаждаясь вечером.
Мы хорошо выпили и поужинали, и Жан-Поль замучил нас вопросами о том, правда ли, что американцы пьют кока-колу потому, что она полезна для печени.
Был уже почти час ночи, когда Жан забросил Бирда в студию и предложил отвезти меня домой, к «Маленькому легионеру», над которым находилась моя комната.
— Я был особенно рад с вами познакомиться, — сказал он. — Бирд думает, что он единственный серьезный художник в Париже, но нас здесь много — тех, кто так же упорно работает в своей собственной манере.
— Возможно, служба в военно-морском флоте не лучший способ учиться живописи.
— Живописи не нужно учиться. Во всяком случае, не больше, чем учиться жизни. Глубина суждений человека зависит от его способностей. Бирд человек искренний, жаждущий знаний, и у него есть способности к этому ремеслу. Уже сейчас здесь, в Париже, его работы вызывают серьезный интерес, а репутация в Париже обеспечит вам репутацию в мире.
Некоторое время я сидел, кивая, потом открыл дверь «мерседеса» и вышел из машины.
— Спасибо, что подвезли.
Жан-Поль потянулся через сиденье, протянул мне свою визитку и пожал руку.
— Позвоните мне, — сказал он, не выпуская моей руки, и добавил: — Если хотите попасть в дом на авеню Фош, могу устроить. Не уверен, что мне следует вам это предлагать, но, если у вас есть деньги, которые не жаль потерять, я вас представлю. Я близкий друг графа.
— Спасибо, — поблагодарил я и взял визитку.
Он нажал на акселератор, и мотор заурчал. Жан-Поль подмигнул и сказал:
— Но потом не жалуйтесь.
— Не буду, — пообещал я, и «мерседес» двинулся вперед.
Белая машина свернула за угол так резко, что скрипнули покрышки. «Маленький легионер» был закрыт. Я вошел через боковую дверь. Дэтт и мой хозяин все еще сидели за тем же столом, что и после обеда, все еще играя в «Монополию». Дэтт читал свою карту: «Allez en prison. Avancez tout droit en prison. Ne passez pas par la case «Depart». Ne recevez pas Frs 20 000».[147] Хозяин смеялся, мсье Дэтт тоже.
— Что скажут ваши пациенты? — спросил хозяин.
— Они меня хорошо понимают, — ответил Дэтт.
Казалось, он воспринимает игру всерьез. Возможно, так он больше выигрывает.
Я на цыпочках поднялся наверх. Из моего окна открывался хороший вид на Париж. Темный город пересекали красные неоновые артерии туристической индустрии, которые текли от площади Пигаль через Монмартр к бульвару Мишель. Казалось, Париж — большая незаживающая рана.
Джой попискивал. Я прочел вслух визитку Жана.
— «Жан-Поль Паскаль, художник». И добрый друг принцев, — добавил я.
Джой кивнул.
Глава 4
Два дня спустя меня пригласили присоединиться к игре в «Монополию». Я скупил отели на улице Лекурб и заплатил аренду за Северный вокзал. Старый Дэтт педантично отсчитывал игрушечные деньги и сообщал нам, когда мы становились банкротами.
Будучи кредитоспособным, Дэтт откидывался в кресле и задумчиво кивал, заменяя деревянные и бумажные фишки в коробке. Если вы были покупателем, Дэтт обращался к коробке, помеченной надписью «Белый, большой, смелый». Его глаза за тонированными стеклами очков были влажными, а губы мягкими и темными, как у девушки, впрочем, они только казались темными на фоне чистой белой кожи лица. С головы, имеющей форму сверкающего купола, свисали клочками мягкие белые волосы, как туман вокруг вершины горы. Улыбался он немного, но был добродушен, хотя манеры его отличались некоторой суетливостью, как у людей, которые долго живут одни.
Обанкротившись, мадам Тэстеви отправилась на кухню готовить ужин.
Я предложил сигареты Дэтту и хозяину. Тэстеви взял одну, а Дэтт театральным жестом отказался.
— Не вижу смысла в курении, — объявил он, делая рукой такое движение, будто благословлял толпу в Бенаре. Его речь как бы свидетельствовала о принадлежности к высшему классу, и такое впечатление создавалось не из-за лексики или правильных спряжений, но потому, что он выпевал слова, как это делают в Комеди Франсез, музыкально делая ударение на слове, а затем резко обрывая его, — так выбрасывают недокуренную сигарету «Галуаз». — Не вижу смысла, — повторил он.
— Прелесть, — сказал, попыхивая, Тэстеви. — Не вижу смысла! — голос его походил на скрежет ржавой газонокосилки.
— Поиск наслаждений, — пояснил Дэтт, — ложный путь.
Он снял свои очки без оправы и, мигая, посмотрел на меня.
— Вы судите по себе? — спросил я.
— Я перепробовал все, — ответил Дэтт. — Кое-что дважды. Жил в восьми странах на четырех континентах. Был нищим и вором. Был счастливым и несчастным, бедным, богатым, хозяином и слугой.
— А секрет счастья, — насмешливо сказал Тэстеви, — в том, чтобы воздерживаться от курения?
— Секрет счастья, — поправил Дэтт, — в том, чтобы воздерживаться от желания курить.
— Если вы так считаете, — спросил Тэстеви, — то почему почти каждый день приходите в мой ресторан?